Эллингтон наткнулся на Нэнса почти случайно. Вскоре после ухода Кути оркестр поехал на гастроли в Чикаго. Похоже, кто-то порекомендовал Нэнса Дюку, поскольку он позвал Стрейхорна в «Де-люкс» послушать выступление, а потом, уезжая из Чикаго, забрал Нэнса с собой.
Трудно объяснить, почему Дюк сделал такой выбор. Вокруг обреталось немало более известных — и, пожалуй, более сильных — трубачей, которые сочли бы за счастье играть у Эллингтона. Возможными кандидатами были Чарли Шейверс из оркестра Джона Кэрби и Пол Уэбстер из оркестра Лансфорда. Не отказались бы, наверное, от приглашения и столь опытные музыканты, как Билл Коулмен и Джо Томас. Возможно, отчасти дело сводилось к цене. Некоторые из этих музыкантов зарабатывали больше, чем готов был платить им Дюк. Нэнс же, скорее всего, ухватился за предложение Дюка, не торгуясь насчет платы. Кроме того, Нэнс считался эстрадником-универсалом, а Дюк всегда уделял много внимания внешней стороне выступления. И, наконец, от Нэнса было легче добиться желаемого, чем от опытного музыканта с устоявшимся стилем. Вдобавок Нэнс слыл таким же неисправимым шалуном, как Сонни, Тоби и Баббер, иметь которых подле себя, похоже, доставляло Дюку удовольствие. Нужно заметить, что Нэнс впоследствии — или уже тогда — пристрастился к наркотикам.
Далеко не всех почитателей оркестра обрадовало появление Нэнса. Джазовый антрепренер Гарри Лим сообщал читателям «Даун-бит»: «Кути заменил парнишка, у которого много эстрадных талантов, но который не отвечает уровню требований, предъявляемых оркестром такого калибра». Как джазовый музыкант Нэнс не тянул на уровень Кути Уильямса. Он умело импровизировал, и его соло в «Take the A Train» стало стандартом, но в целом он создал в оркестре совсем немного запоминающихся соло. Тем не менее он оказался полезным приобретением, и в течение многих лет Дюк находил разнообразное применение его умению петь, плясать и играть на скрипке. Соло Нэнса на скрипке в «Moon Mist» Mepcepa, например, служит прекрасным образцом исполнения джаза на инструменте, который не часто удавалось успешно использовать в джазе. (На самом деле пьеса была написана для Бена Уэбстера, но, по утверждению Мерсера, тот как раз напился и либо не пришел в студию, либо оказался не в состоянии справиться со своей задачей.)
Второй потерей стал Джимми Блантон. Во время пребывания в Лос-Анджелесе в 1941 году, когда оркестр участвовал в постановке «Прыгай от радости», Блантон делил комнату с Билли Стрейхорном, который ближе подходил ему по возрасту, чем другие музыканты оркестра. В один прекрасный день он сообщил Стрейхорну, что перебирается к своей подружке. На самом же деле он побывал у врача, который обнаружил у него туберкулез. Состояние Джимми не казалось безнадежным, но по некоторым сведениям он уже тогда падал, бывало, в обморок во время полуночных джем-сешн. Работа на износ не могла пойти ему на пользу. Эллингтон говорил: «Когда он серьезно заболел, и все это выплыло наружу, и все уже знали, что происходит, я попытался что-нибудь сделать. Я приглашал одного доктора за другим, пока не нашел лучших специалистов по туберкулезу в Лос-Анджелесе. Я договорился с ними и отвез его в большую городскую больницу, где нас встретили три прекрасных молодых специалиста. Все они знали его, были его поклонниками и говорили о его музыке.
«Я собираюсь уехать из города, — сказал я. — Вы позаботитесь о нем?»
«Да, конечно, — ответили они. — Оставляй его здесь. Он побудет в общей палате пару дней, пока не освободится отдельная». Они имели в виду какую-то там палату, где за больным был особый уход. Но не прошло и двух дней, как к нему пришел какой-то тип и заявил: «Подумать только, Дюк бросил тебя здесь в общей палате!» Он собрал его вещи и отвез его в какое-то место, кажется около Пасадены…
Вернувшись в город, я нашел его там, на больничной койке. У них не было ничего, даже рентгена. «Его нельзя никуда везти», — сказали мне; а ведь его следовало бы забрать оттуда еще за месяц до моего приезда. Я глянул на него и понял, что с ним все кончено».
Блантон не вернулся в оркестр. Он умер 30 июля 1942 года. Замена его стала еще одним сюрпризом: на его место пришел неведомый контрабасист, работавший в мало кому известном трио Уилбура Берранки в клубе «Алабам», где музыканты Дюка поигрывали на джем-сешн. Звали его Джуниор Раглин, и знали о нем так мало, что в нескольких номерах «Даун-бит» его фамилию писали «Раглунд». Всем, разумеется, казалось, что Раглин сменит Блантона лишь на время. Однако Раглин оказался хорошим контрабасистом. Несколько вечеров он играл в паре с Блантоном, чтобы освоиться с оркестром, перед тем, как Блантон лег в больницу. Раглин проработал у Эллингтона, правда с перерывами, до самой своей ранней смерти от алкоголизма в 1955 году.
Следующим беглецом оказался Барни Бигард. Он встретил женщину, на которой в конце 1942 года женился. В 1942 году из-за войны переезжать с места на место стало трудно. Оркестр Эллингтона уже не разъезжал по стране со всеми удобствами в пульмановских вагонах — теперь приходилось соглашаться на то, что им могли предложить. А это значило, что музыкантам нередко приходилось трястись в переполненном автобусе или тесниться в общем вагоне. За эти годы Бигарду не раз предлагали работу, но он хранил преданность Эллингтону и никогда всерьез не принимал подобные предложения. Теперь же сложности с переездами и желание не разлучаться с женой заставили его задуматься. «Когда мы оказались где-то в Калифорнии, — рассказывал Бигард, — я решил сказать Дюку о своем решении. Когда я сообщил ему, что ухожу, он только взглянул на меня и не произнес ни слова. Я часто задумываюсь, какие мысли были у него в тот вечер…Моя работа у Дюка кончилась в танцевальном зале „Трианон“ в Лос-Анджелесе в июне 1942 года».
И снова «Даун-бит» посвятил этому событию большую статью. «Я устал от разъездов», — признавался в интервью Бигард. «Он уходит из оркестра, вот и все», — раздраженно отрезал Эллингтон, когда его попросили прокомментировать поступок Бигарда.
Дальнейшая карьера Бигарда оказалась более счастливой, нежели у большинства музыкантов, покидавших оркестр. В годы войны он выступал в основном в Калифорнии. В 1947 году Бигард поступил в новый небольшой оркестр Луи Армстронга «All Stars» и работал в нем пять лет, став единственным музыкантом, сыгравшим значительную роль в оркестрах обоих этих джазовых гигантов. Дважды он уходил от Армстронга, но возвращался снова. Позднее он выступал со многими небольшими оркестрами, исполнявшими новоорлеанский джаз или диксиленд, и в мире джаза оставался уважаемой и значительной персоной.
В поисках замены Бигарду Эллингтон обратился к Эдмонду Холлу, новоорлеанцу из поколения Бигарда, которого многие считали еще более выдающимся кларнетистом, чем Барни, одним из лучших черных джазовых кларнетистов всех времен. Холл работал у Тедди Уилсона. Он не принял предложения Дюка — то ли из-за разъездов и недостаточной оплаты, то ли потому, что имел уже хорошую репутацию в Нью-Йорке благодаря частым выступлениям в кафе «Сэсайети», известном джазовом клубе Гринвич-Вилледжа. (В отместку Уилсон попытался переманить к себе Ходжеса.) И тогда Дюк взял еще одного малоизвестного музыканта, Чонси Хоутона, игравшего в оркестре под руководством Эллы Фитцджералд. За исключением недолгого пребывания в коллективе Эллингтона (через год его призвали в армию), Хоутон не сделал сколько-нибудь заметной карьеры в джазе. На смену ему пришел Джимми Гамилтон, которому суждено было долго проработать с Эллингтоном.
Гамилтон родился в Диллоне (Южная Каролина), но вырос в Филадельфии, куда его семья переехала, когда мальчику исполнилось пять лет. Его отец был кларнетистом городского оркестра, исполнявшего стандартный репертуар из маршей, регтаймов и популярных концертных пьес. Лет в девять-десять Джимми начал играть на баритоне в оркестре своего отца, а потом перешел на трубу и кларнет. Двенадцати лет он потерял отца. Как старший сын он считал своим долгом помогать семье и начал серьезно относиться к музыкальным занятиям. «Если уж начал заниматься музыкой, — говорил он, — я должен был стараться изо всех сил; времени я не жалел». Он играл в церкви, слушал блюзы и взял себе за образец Луи Армстронга.
