В начале XIX века многие ботаники считали возможным естественное проникновение кокосового ореха через Тихий океан. Англичанин Геппи писал в 1906 году: «Остается… заключить, что он первоначально вышел из Америки – родины этого рода, возможно, в виде дара, принесенного Экваториальным течением из Нового Света в Азию».(6) В 1941 году на Гавайских островах были проведены опыты с плавающими кокосовыми орехами. Они опровергли представление о том, что кокосовый орех, пройдя любое расстояние в океане, может прорасти, когда его вынесет на берег. Было установлено, что глазки плывущего в море ореха заражаются гнилостными бактериями, поэтому при длительном плавании от Нового Света до Полинезии он утрачивает всхожесть.

Тщательные исследования ученых позволили документально доказать, что кокосовый орех произрастал в Центральной Америке ко времени прибытия Колумба и первых испанцев. Винер и немецкие ботаники Андре и Хармс установили также, что кокосовый орех входит в число одиннадцати аборигенных растений, изображенных на древнеперуанских сосудах. Пришлось Мерриллу поневоле расстаться со второй клепкой: «…добавим еще одно утверждение, каким бы ошеломляющим оно ни показалось: вряд ли подлежит сомнению, что полинезийцы ввезли кокосовый орех на западное побережье Америки между Панамой и Эквадором незадолго до прихода испанцев». И еще: «Мы не знаем окончательно, откуда происходит вид… Одно несомненно: кокосовая пальма прочно утвердилась на влажном тихоокеанском побережье Панамы и в сопредельной Колумбии до появления испанцев».(7)

Не успел Меррилл заявить, что он вынужден пересмотреть свое мнение о перевозках человеком батата и кокосового ореха через океан между доколумбовой Америкой и Полинезией, как его бочка лишилась еще одной клепки.

В противоположность Линнею де Кандоль, а за ним и Меррилл полагали, что до Колумба коренное население Америки совсем не знало тыквы. Но вот археологи стали находить в древних могилах Перу и Чили тыквенные семена и изделия из высушенных бутылочных тыкв. В 1931 году Норденшельд указал на большое сходство таких изделий Океании и доиспанской Южной Америки и назвал бутылочную тыкву «главным доказательством доколумбовых связей между Океанией и Америкой».(8) Сэр Питер Бак (он же Те Ранги.Хироа, сын ирландца и полинезийки, прославившийся блестящими этнографическими исследованиями; занимал должность директора муаея Бишопа в Гонолулу, умер в 1950 году) в 1938 году сослался на бутылочную тыкву как на доказательство того, что полинезийские мореходы во время дальних плаваний в начале нынешнего тысячелетия несомненно достигали Южной Америки.(9) В 1945 году, за два года до плавания «Кон-Тики», он повторил это утверждение и добавил: «Поскольку у индейцев Южной Америки не было ни судов, ни мореходных навыков, необходимых, чтобы пересечь просторы океана, отделяющие их берега от ближайших полинезийских островов, их никак нельзя считать переносчиками».(10) Этот распространенный среди этнологов взгляд повлиял в свою очередь и на ботаников. Двое из них, а именно Имз и Сен-Джон, писали в 1943 году: «Ныне полагают, что до XIII века полинезийские мореплаватели с Мангаревы или Маркизских островов ходили на восток до Перу, потом возвращались. Такое плавание может объяснить появление батата… в Полинезии и бутылочной тыквы… в Южной Америке».(11) В 1950 году даже Меррилл признал, что распространение тыквы не может подтверждать его прежних взглядов, «ибо очевидно, что это культурное растение существовало в обоих полушариях до Магеллана». И еще: «Возможно, оно попало в доколумбову Америку благодаря полинезийским мореплавателям».(12) Однако и это предположение было поколеблено постепенно накапливающимися свидетельствами. Одновременно с экспедицией «Кон-Тики», которая доказала возможность плаваний на плотах из Перу, американский археолог Джуниус Берд раскопал на перуанском побережье мусорную кучу Хуака-Приета и обнаружил, что представители одной южноамериканской рыбачьей культуры выращивали и использовали для изготовления утвари бутылочную тыкву больше трех тысяч лет назад, то есть задолго до того, как полинезийцы достигли своей нынешней области обитания и, следовательно, могли доплыть до Нового Света.

Таким образом, в Перу тыква появилась раньше, чем в Полинезии. Но тогда она должна была прибыть из Перу в Полинезию, а не наоборот. В 1954 году Меррилл предложил считать родиной бутылочной тыквы Африку, откуда она через Атлантический океан, очевидно, попала к аборигенам Америки. Он заявил, что распространению в Америке и Полинезии тыква также обязана человеку.(13)

Отстаивать изоляционизм, продолжая цепляться за оставшиеся от бочки кленки, было бы нелепо. Под напором все более убедительных свидетельств Меррилл уступает и признает, что банан тихоокеанских островов не ввозился в Перу и Бразилию португальцами, как он ранее полагал, а возделывался там еще до Колумба. Английский путешественник Стивенсон, а также немецкие ботаники Виттмак и Хармс заметили, что листья банана многократно обнаруживались в древнеперуанских могилах(14), а французский этноботаннк Рошбрюн нашел плод культурного Musa paradisiaca (пищевого банана) в древней могиле в Анконе на побережье Центрального Перу.(15) Хронисты Гарсилассо де ла Вега, Патер Акоста, Патер Монтесинос и Гуаман Пома, пытавшиеся провести грань между аборигенными и привозными культурами, единодушно утверждали, что банан разводили в Перу до конкисты (то есть до завоевания страны испанцами). Меррилл то ли не знал об этой информации, то ли пренебрегал ею, но он не отрицал достоверных данных о существовании обширных банановых плантаций, которые были обнаружены первыми европейцами во внутренних областях Южной Америки. Растение, в плодах которого не развиваются семена, вряд ли может распространяться без помощи человека. Нужно выкопать корневище созревшего растения, разделить его на части и высадить. Когда представишь, сколь медленно идет такое размножение, особенный вес приобретают наблюдения испанского путешественника Орельяны. Спустившись в андские леса, чтобы первым из европейцев в 1540-1541 годах пересечь Южную Америку, он обнаружил банан повсюду в верховьях Амазонки. По теории самого Меррилла, банан в лучшем случае мог попасть на остров Сан-Доминго в Вест-Индии только 24 годами раньше. Столь обширное и стремительное географическое распространение именно банана (неизвестного аборигенам до тех пор), а не других значительно быстрее распространяющихся культурных элементов, должно было бы показаться чудом даже самому закоренелому изоляционисту.

Начав с уступок в вопросе о контактах между аборигенами Южной Америки и Полинезии, Меррилл отказался от теории, по которой культуру банана в Перу и Бразилию ввезли португальцы. В 1954 году он писал: «С полным основанием можно признать, что одна или несколько из многочисленных полинезийских разновидностей банана были доставлены самими полинезийцами в Южную Америку, потому что побеги легко перевозить на большие расстояния, и они даже при минимальном уходе сохраняют всхожесть. Возможно, одна из разновидностей, попавших в приморье Перу, пересекла Анды и достигла верховий Амазонки».(16)

Примерно в это же время в орбиту дискуссии было вовлечено еще одно полинезийское растение, которое раньше все упускали из виду. Когда европейцы впервые пришли на Маркизские и Гавайские острова, острова Общества и подверженные полинезийскому влиянию острова Фиджи, они нашли там дикорастущий хлопчатник. Много лет это растение оставалось вне поля зрения этноботаников: ведь полинезийцы поры европейских открытий, как и другие народы по обе стороны Тихого океана, не знали ткачества. Материю для своей скудной одежды они изготовляли, отбивая колотушками луб. Никто и не подозревал, что мог существовать четко определяемый культурный субстрат (предшествующая культура иного происхождения) с гончарством и ткацким станком. Хотя, европейцы установили, что из хлопчатника островов Общества и Маркизских можно получить пряжу, островитяне равнодушно отнеслись к попыткам наладить возделывание хлопчатника и трудоемкое прядение и ткачество. И много лет единственной примечательной особенностью линтерного полинезийского хлопчатника было то, что он не произрастал нигде в прилегающей к Азии части Тихого океана, включая Австралию, однако рос на Галапагосс, как бы перебрасывая мост к диким и культурным видам Нового Света.