— Мы поженимся, когда решим где-нибудь осесть, — спокойно сказал он. — Как тебе такой вариант?
Клэр ответила, что звучит неплохо, но она чувствовала, как внутри нее начинает расти тревога. Словно посеянные матерью сомнения начинали пускать ростки. Тем не менее, Клэр очень хотела сбежать с Мартином в Европу — она всегда об этом мечтала, — но все равно боялась. Она не знала, сможет ли расстаться с родителями и сестрой. Сможет ли собрать их всех в маленькой гостиной и объявить о своих намерениях? Нет, поняла она, лучше просто уйти, оставив записку на кухонном столе, в которой она объяснит, что сделала, и попросит не беспокоиться за нее, хотя они, конечно, будут. Она уже не маленькая девочка, ей двадцать лет. Так откуда же взялось это чувство вины?
Наконец Клэр и Мартин расстались, чтобы на следующий день сесть на поезд до Нью-Йорка, а оттуда вечером улететь в Европу. После того, как они ушли из беседки, Мартин отправился к себе домой, на Вершину. Родителей его неожиданное появление изрядно удивило. Чтобы избежать скандала, он соврал, что уже сдал все экзамены накануне.
Мать поверила его словам, долетевшим до нее сквозь алкогольный туман, а отец только поднял брови и ничего не сказал. Но поздно вечером, когда Мартин сидел в своей спальне, он услышал тяжелые шаги по покрытой ковром лестнице. Он поднял голову и увидел отца, переступившего порог бывшей детской комнаты сына и теперь рассеянно разглядывавшего старые обои с джунглями и дикими животными, кубки, полученные в соревнованиях по плаванию и бейсболу и стоявшие в шкафу, — Мартину казалось, что все это часть чьего-то чужого, не его, детства.
— Так как прошли экзамены? — спросил Эш Рейфил.
— Неплохо, — быстро ответил Мартин.
— Рад слышать, — сказал отец. — Помню, как сложно это было. Часами сидеть в зале, склонившись над тетрадью, вокруг куча народу, все нервничают, слышно только, как карандаши скрипят по бумаге.
— Ну да, — отозвался Мартин, глядя в пол.
— Посмотри на меня, Мартин, — потребовал отец, и тот поднял глаза. — Ты патологический врун, — спокойно сказал Эш Рейфил. — Но думаю, твоя девчонка совсем не против. Это прекрасно сочетается с ее собственными пороками. Какое ей дело до того, что ты бросил колледж накануне последних экзаменов, что ты начала лгать, чтобы удовлетворить свои мелкие потребности! Думаю, все, что ее волнует, — это деньги. Что ж, как говорится, снимаю шляпу.
— Ты не прав, — ответил Мартин.
— Неужели? — иронично растянул губы Эш Рейфил. — Сынок, прими это. От этой девушки нет никакой пользы. Она ноль. Пустое место. Девчонка, которая выдумала, будто предназначена для лучшей жизни. Но она упустила одну незначительную деталь: она — всего лишь дочь подсобного рабочего. Вбила себе в голову, что ты можешь все изменить, что ты можешь сделать ее жизнь лучше. И начала тебя преследовать. А ты, в силу своей молодости, неопытности, доверчивости и явного желания залезть ей под юбку, легко заглотил наживку.
Мартин слушал отца молча, неестественно прямо сидя в кресле. Наконец, когда Эш Рейфил закончил, он спросил:
— Как вышло, что ты стал так подозрительно относиться ко всем? Ты таким родился, или с водой в городе что-то не в порядке?
Отца позабавили его слова.
— Трудно сказать, — ответил он, затем помолчал несколько секунд и сменил тему: — Мне позвонил декан из Принстона и рассказал, что ты сделал. Твоя мать, впрочем, пока ни о чем не знает. Она была в клубе, когда это произошло, поэтому ей неизвестны все подробности твоей выходки.
— Когда ты собираешься ей рассказать? — спросил Мартин.
— Я еще не решил, — ответил Эш. — Довольно скоро. Боюсь, это разобьет ей сердце.
— Думаю, водка поможет ей справиться с горем, — вырвалось у Мартина, хотя он тут же пожалел о своем неожиданном жестоком замечании.
Эш неотрывно смотрел на сына.
— У тебя есть выбор, — продолжал он. — Ты можешь и дальше идти по дороге саморазрушения или же завтра утром вернуться в Принстон. Тебе позволят сдать экзамены днем, в кабинете декана, без какого-либо наказания, если ты появишься там ровно в три часа, полный искреннего раскаяния.
— Как ты сумел уговорить декана? — недоверчиво спросил Мартин. — Пообещал до конца дней своих обеспечивать весь факультет бесплатными шляпами?
— Неважно, — быстро ответил Эш. — В любом случае, это спасет нашу семью от позора. Это самое главное.
Затем он развернулся и вышел из комнаты.
Мартин беспокойно ходил вокруг кровати, понимая, что сегодня он будет спать здесь в последний раз. Затем он лежал, смотрел в потолок, упираясь пальцами ног в обитую тканью спинку, и мысль о том, что совсем скоро ему придется покинуть этот слишком большой дом и эту слишком маленькую кровать, внезапно наполнила его сердце глубокой грустью. Ему же никогда здесь не нравилось, и теперь он, наконец, уезжает. Тоска, казалось, возникла из ниоткуда, но все равно полночи не давала ему уснуть.
Он представлял, как там, у подножия холма, на Бейджер-стрит, Клэр проводит последние часы своего детства, как в комнате, где она спала с тех пор, как появилась на свет, тайком упаковывает в сумку одежду, как сжимает в руках свидетельство о рождении. В последний раз обнимает немногочисленных тряпичных зверушек, с которыми играла, когда была маленькой девочкой. Сейчас уже невозможно разобрать, какого цвета они были изначально. Не один раз заштопанные, с годами они приобрели оттенок серой грязи, которая покрывает землю, когда ранней весной в Лонгвуд-Фолс начинает таять снег. Завтра Клэр навсегда оставит маленькую комнату, которую делила с сестрой, столик, с флаконами туалетной воды, со щетками, опутанными тонкими рыжими волосами, с тюбиками губной помады, давно уже стершейся на конце. Лукас и Морин Свифт будут вне себя от горя, когда обнаружат, что их младшая дочь исчезла. Но, в конце концов, она же не умрет. Напротив, будет более живой, чем когда-либо. Для нее начнется новая жизнь.
В девять утра, когда его отец уже ушел на работу, а мать еще не проснулась, Мартин встретил Клэр у живой изгороди, окружавшей дом его родителей на Вершине. Он не объяснил, зачем позвал ее, и, несмотря на страх, оживший в ее сердце, она пришла.
— Я должна тебе кое-что сказать, — начала она до того, как он успел открыть рот. Клэр пристально изучала свои руки. Кое-где под ногти забилась красная глина. — Я не смогла достать свидетельство о рождении. Я была уверена, что оно лежит вместе с другими документами в шкафу в коридоре, но его там нет, а я не могла напрямик спросить у родителей, иначе они бы что-нибудь заподозрили, и я… — Она замолчала, не зная, что еще сказать.
Мартин положил руки ей на плечи, затем обнял.
— Ничего, — ободряюще сказал он, почувствовав, что она плачет: хрупкие плечи, прижавшиеся к его груди, судорожно вздрагивали. — Все хорошо. Мы что-нибудь придумаем.
— Мне нравится, когда ты так говоришь, — всхлипнула Клэр. — В смысле, «мы».
Но, несмотря на «мы», стало ясно, что уехать в Европу будет совсем не так просто, как им казалось. Мартин и Клэр вошли в дом Рейфилов через служебный вход, прошли мимо кухни, где толстая швейцарка терла кусок сыра размером с академический словарь. Она проводила их подозрительным взглядом, но не оставила своего занятия, и сырная стружка продолжала сыпаться в кастрюлю. Мартин провел Клэр через ту часть дома, где жила прислуга, через мраморный зал, блестевший подобно темному озеру, к столовой, отделанной вишневым деревом.
— Что мы здесь делаем? — прошептала девушка, но вместо ответа он прижал палец к губам.
В центре комнаты стоял длинный, отполированный до блеска стол для больших приемов, а на одной из стен висело полотно кисти Фредерика Ремингтона [8]: какой-то давно умерший человек на давно умершей лошади. Мартин осторожно снял картину с крюка.
— Господи, ты что, решил ее украсть? — изумленно прошептала Клэр, но он отрицательно покачал головой и улыбнулся, показывая на встроенный в стену сейф, который был спрятан за портретом.
