Да и ну его к черту, просто показалось. Повела она себя нормально, домик у нее тут славный и тихий. Я решил ее пока не прессовать – пусть порезвится. Чего бы и нет? А потом я случайно глянул в зеркало у нее на комоде и понял, чего бы и нет. Понял, что не смогу. Верхний ящик комода был слегка выдвинут, а зеркало чуть наклонено вперед. Дамочки с заработком – это одно, а дамочки с заработком и пистолетами – совсем другое.
32-й автоматический я вынул из ящика в тот миг, когда она вошла с кофе на подносе. Глаза ее вспыхнули, и она грохнула подносом об стол.
– Чем, – рявкнула она, – вы тут занимаетесь?
Я распахнул пиджак и показал ей бляху.
– Контора шерифа, мэм. А чем вы тут занимаетесь?
Она не ответила. Только взяла с комода сумочку, открыла и вынула разрешение. Выписано в Форт-Уорте, но все равно законное. Такие штуки обычно действительны во всех городах.
– Доволен, легаш? – спросила она.
– Да вроде все в норме, мисс, – ответил я. – Кстати, меня зовут Форд, а не легаш.
И я широко ей улыбнулся, но в ответ улыбки не получил. Моя интуиция, значит, сработала железно. Еще минуту назад она готова была со мной в люльку, а если у меня вдруг ни гроша не окажется – это ей, видать, без разницы. Теперь же на что-то другое нарывается, и тут будь я полицейский или Иисус Христос – это ей тоже без разницы.
Интересно, как она столько прожила?
– Господи! – хмыкнула она. – Такой редкий в наших краях симпатяга – и тот паршивая легавая ищейка. Сколько? Я легавых не барахтаю.
Я почувствовал, что краснею.
– Дама, – сказал я, – это не очень-то вежливо.
Я просто зашел побеседовать.
– Тупица ты! – заорала она. – Я спросила, чего тебе надо.
– Коль скоро вы так излагаете, – сказал я, – я вам скажу. Мне надо, чтоб вы убрались из Сентрал-Сити до заката. Если я вас тут застану после – привлеку за проституцию.
Я надвинул шляпу с размаху и развернулся к двери. Она заступила мне путь.
– Сучье ты отродье. Ты…
– Не надо меня так называть, – сказал я. – Не стоит, мэм.
– А я назвала! И еще назову! Сукин ты сын, сволочь, зуктер…
Я попробовал ее обрулить. Надо было оттуда выбираться. Я знал, что произойдет, если не уйду, а произойти не должно, это я тоже знал. Я могу ее убить. От этого недуг может вернуться. И если даже не убью и не вернется, мне все равно кранты. Она распустит язык. Разорется так, что небо с овчинку покажется. И народ задумается – задумается и засомневается: что пятнадцать лет назад случилось-то?
Она шлепнула меня так, что зазвенело в ушах, сначала по одной щеке, затем по другой. Со всего маху, не останавливаясь. Стетсон слетел. Я нагнулся за ним, и она двинула коленом мне в подбородок.
Я потерял равновесие и хлопнулся на пол. Услышал мерзкий смех – а за ним еще смешок, какой-то извиняющийся. Она сказала:
– Господи, шериф, я не хотела… я… Просто вы меня так разозлили, что я… я…
– Еще бы! – ухмыльнулся я. В голове прояснялось, голос тоже вернулся. – Еще бы, мэм, я вас очень хорошо понимаю. У самого так бывало. Дайте-ка руку, а?
– Вы… вы не ударите меня?
– Я? Ай, ладно вам, мэм.
– Нет, – сказала она чуть ли не разочарованно. – Я знаю, не ударите. У вас на лбу написано, вы слишком добродушный.
И она медленно подошла и протянула мне руки.
Я поднялся. Одной рукой перехватил ей оба запястья, а другой размахнулся. Она чуть сознание не потеряла; а мне совсем не хотелось ее оглушать. Мне хотелось, чтобы она до конца понимала, что с нею творится.
– Нет, детка… – Я оскалился. – Я тебя не ударю. Я и не подумаю тебя ударять. Я просто надеру тебе задницу так, что все заглушки повылетают.
Я так сказал, я так сделать собирался – и я почти так и сделал.
Свитерок я ей задрал на голову и завязал узлом. Швырнул ее на кровать, сдернул шортики, ими связал ей ноги.
Затем вытащил ремень и вскинул над головой…
Не знаю, сколько времени прошло, пока я не остановился, не пришел в себя. Знаю только, что рука болела как ненормальная, а у нее весь зад превратился в один большой синяк. Перепугался я до опупения – хоть ложись да помирай.
Я освободил ей руки и ноги, стащил с головы пуловер. Холодной водой намочил полотенце и обтер ее. Залил ей кофе в разжатые губы. И все это время не замолкал, умолял ее простить меня, говорил, как мне жаль, что так вышло.
Я опустился у кровати на колени – просил, извинялся. Наконец ресницы ее затрепетали и глаза открылись.
– Н-не н-надо, – прошептала она.
– Не буду, – сказал я. – Богом клянусь, мэм, больше никогда…
– Не говори ничего. – Ее губы скользнули по моим. – И не извиняйся.
Она опять меня поцеловала. Принялась развязывать на мне галстук, стягивать рубашку; начала меня раздевать – после того, как я чуть было заживо ее не освежевал.
На следующий день я к ней вернулся – и через день тоже. Я все время к ней возвращался. И как будто на догорающий костер налетел ветер. Я снова начал с непроницаемым видом изводить людей – изводить так, будто подменял шуточками что-то другое. Начал даже подумывать о том, чтобы свести счеты с Честером Конуэем из «Строительной компании».
Не скажу, что и раньше об этом не думал. Может, я и жил-то в Сентрал-Сити все эти годы, лишь надеясь посчитаться. Но если б не она, вряд ли я бы что-нибудь сделал. Она раздула старое пламя. И даже показала мне, как разобраться с Конуэем.
Сама не знала, а показала мне способ. То был день – вернее, ночь – месяца через полтора после нашей встречи.
– Лу, – сказала она. – Я не хочу так больше. Давай свалим вместе из этого захезанного городишки – только ты и я.
– Да ты с ума сошла! – ответил я. Сказал и подумать толком не успев. – Думаешь, я бы… я бы…
– Валяй, Лу. Скажи мне. А я послушаю… – она принялась растягивать слова, – …какая такая прекрасная старая семья у вас, у Фордов. Расскажи-ка мне, как мы, Форды, мэм, да мы ни в жисть не станем путаться с этими вашими жалкими старыми блядьми, мэм. Да мы, Форды, мэм, не из такого теста слеплены.
Вот в этом и было дело – почти все дело. Но все же не все. Я знал, что от нее мне становится хуже; знал, что если скоро не остановлюсь, то не остановлюсь вообще никогда. Окажусь в клетке или на электрическом стуле.
– Валяй, Лу. Говори – а потом и я что-нибудь скажу.
– Ты мне, детка, не грози, – сказал я. – Я не люблю угрозы.
– А я тебе и не грожу. Я тебе говорю. Ты считаешь, будто слишком хорош для меня… А я… я…
– Давай. Твоя очередь.
– Мне это не нравится, Лу, но я, дорогуша, отказываться от тебя не собираюсь. Никогда, никогда, никогда. Если ты сейчас для меня слишком хорош, я сделаю так, что станешь хуже.
Я ее поцеловал – крепко и жестко. Потому что детка этого не знала, но уже была мертва, и я бы никак не мог любить ее сильнее.
– Так вот, детка, – сказал я, – у тебя все кишки на уши встали, а дело-то – пшик. Я думал только про деньги.
– У меня есть. И еще могу достать. Много.
– Да ну?
– Могу, Лу. Точно тебе говорю. Он по мне с ума сходит, а сам тупой как я не знаю что. Спорим, если б его старик решил, что я за него выйду, он…
– Кто? – спросил я. – О ком ты, Джойс?
– Элмер Конуэй. Ты же с ним знаком, правда? Старый Честер…
– Ага, – сказал я. – Да, я ничего так себе Конуэев знаю. И как ты собираешься их подцепить?
Мы всё тогда и обговорили, лежа вместе на кровати, а где-то посреди ночи какой-то голос мне вроде как зашептал: «Брось, Лу, забудь, еще не поздно остановиться». И я пробовал – бог свидетель, я пытался. Но сразу же после – сразу после голоса – ее рука вцепилась в мою и потащила мять ей грудь; Джойс стонала и вздрагивала… и я ничего не забыл.
– Ну что, – сказал я через некоторое время, – похоже, у нас все сложится. Я на это так смотрю: терпенье и труд все перетрут.
– Чего, дорогой?
– Иными словами, – сказал я, – где хотение, там и умение.
Она чуть поежилась, а потом фыркнула:
