Я увидел его, когда уже доел пирог и пил вторую чашку кофе. Только что прибыл полуночный товарняк, и мужик заглядывал в окно ресторана с того конца, что ближе к сортировке, прикрывая глаза ладонью и щурясь от света. Заметил, что я за ним наблюдаю, и лицо его растворилось в тенях. Но я все равно знал, что он там. Ждет. Бродяги всегда меня держат за лоха.

Я закурил сигару и слез с табурета. Официантка, новенькая из Далласа, смотрела, как я застегиваю пиджак.

– Ой, а у вас и пистолета нету! – сказала она; тоже мне, новость.

– Нет, – улыбнулся я. – Ни пистолета, ни дубинки, ничего такого нет. А зачем?

– Но вы же полицейский – то есть помощник шерифа. А если какой-нибудь жулик попробует вас пристрелить?

– У нас в Сентрал-Сити, мэм, жуликов – кот наплакал, – ответил я. – Да и как ни верти, люди есть люди, пусть они даже немного сбились с пути. Их не мучишь – и они тебя не мучат. Прислушиваются к голосу разума.

Она покачала головой, благоговейно распахнув глаза, а я направился к выходу. Хозяин толкнул мои деньги обратно по стойке, а сверху положил две сигары. Еще раз сказал спасибо за то, что я прибрал его сына к рукам.

– Мальчик совсем другой стал, Лу, – произнес он; слова у него, как у всех иностранцев, во рту сливались. – По ночам никуда не ходит. В школе старается. И вечно про тебя говорит – какой хороший человек Лу Форд.

– Я ничего не сделал, – сказал я. – Только поговорил с ним. Дал понять, что мне про него интересно. Всякий бы на моем месте так поступил.

– Но поступил так только ты, – сказал он. – Потому что добрый, и другие с тобой добреют.

Он счел, будто уже все сказал, а я – нет. Я облокотился на стойку, завел ногу за ногу и медленно затянулся. Этот мужик мне нравился – ну, насколько мне вообще нравятся люди, – но он слишком уж хорош, я его так просто с крючка не спущу. Вежливый, неглупый: я на таких падок.

– Я тебе вот что скажу, – протянул я. – Я тебе скажу, как я на это смотрю: что посеешь – то и пожнешь.

– Э-э… – промямлил он нервно. – Наверное, ты прав, Лу.

– Я тут как-то раз думал, Макс, и вдруг мне в голову мысль пришла. Чертовски правильная мысль. Просто как гром средь ясного неба: всякий бык теленком был. Только и всего. Всякий бык теленком был.

Улыбка у него на лице застыла. Он переминался с ноги на ногу, и у него скрипели ботинки. Если и бывает кто хуже зануды, это зануда банальный. Но как отмахнешься от приятного и дружелюбного знакомца, который для тебя последнюю рубаху снимет, если надо?

– Я вот смекаю – мне, наверно, в колледж надо было пойти преподавать или еще куда, – продолжал я. – Я даже когда сплю, задачки решаю. Вот взять жарищу пару недель назад: многие же думают, что жарко от этой жары. А это совсем не так, Макс. Жарко не от жары, а от влажности. А ты и не знал, точно?

Он прокашлялся и бормотнул, мол, на кухне ждут. Я сделал вид, что не расслышал.

– И вот еще про погоду, – сказал я. – Про нее все только говорят, а никто и пальцем не шевельнет. Но оно, может, и к лучшему. Нет худа без добра, – по крайней мере, мне так кажется. То есть, не будь дождя, у нас и радуг бы не было, точно?

– Лу…

– Ладно, – сказал я. – Наверно, двину я дальше. Мне еще тут ездить, а спешить не хочется. Поспешишь – людей насмешишь, вот мое мнение. Я предпочитаю семь раз отмерить, а уж потом резать.

Тут я, конечно, переиграл, но не давить же в себе. Эдак с людьми поступать – почти так же приятно, как поступать с ними иначе, по-настоящему. Я очень старался об этом забыть – и почти забыл, – пока не встретил ее.

О ней я думал, когда вышел в прохладную ночь Западного Техаса и увидел, что меня поджидает бродяга.

Сентрал-Сити заложили в 1870-м, но городом-то он стал только лет десять-двенадцать назад. Из него вывозили много скота и мало хлопка; а Честер Конуэй, здешний уроженец, устроил тут штаб-квартиру своей «Строительной компании Конуэя». Но все равно городок оставался просто перекрестком техасских дорог. А потом случился нефтяной бум, и население в одночасье подскочило до сорока восьми тысяч.

В общем, городок лежал в долинке среди холмов. Для новоприбывших места, считайте, не оставалось, поэтому свои дома и предприятия они раскидали повсюду и теперь расползлись на треть округа. Там, где случается нефтяной бум, это не редкость; если бывали в наших краях, знаете, что таких городков тут много. Регулярной полиции нет – так, констебль-другой. Контора шерифа поддерживает порядок и в городе, и в округе.

И у нас это хорошо получается, – по крайней мере, мы сами так считаем. Но время от времени люди отбиваются от рук, и мы устраиваем чистку. И с этой женщиной я столкнулся три месяца назад при такой вот чистке.

– Звать Джойс Лейкленд, – сообщил мне шериф, старина Боб Мейплз. – Проживает по Деррик-роуд в четырех-пяти милях отсюда, возле старой фермы Бранчей. У нее там славный домишко сразу за дубовой рощицей.

– По-моему, я знаю это место, – сказал я. – Дамочка с заработком, Боб?

– Ну-у, по-моему, да, но ведет себя очень пристойно. Не зарывается, рабочих с промыслов не берет, перегонщиков скота – тоже. Если б эти проповедники по всему городу меня не теребили, я б ее вообще не трогал.

Интересно, перепадает ли от нее и Бобу? Я решил, что вряд ли. Может, Боб Мейплз и не гений мышления, но мужик такой, что не придерешься.

– Так как мне с нею обойтись, с этой Джойс Лейкленд? – спросил я. – Сказать, чтоб на дно легла, или пусть валит отсюда?

– Ну-у… – Нахмурившись, он почесал голову. – Не знаю, Лу. Просто… ну, поезжай да приглядись к ней, а там сам решишь. Я знаю, ты и помягче можешь, и поприятнее. А если надо, можешь и потверже. В общем, поезжай на свое усмотрение. А я тебя поддержу, что бы ты ни решил.

Добрался я туда часам к десяти утра. Завел машину во двор, развернул так, чтобы потом легче выезжать. Номеров округа не разглядеть, но это я не специально. Так и надо было.

Я поднялся на крыльцо, постучал и шагнул назад, снимая стетсон.

Мне было как-то неловко. Я вообще не совсем понимал, что ей скажу. Может, потому, что мы какие-то старомодные, но манеры у нас – не то что, скажем, на Востоке или Среднем Западе. Тут всему, что в юбке, говоришь «да, мэм» и «нет, мэм» – если у мэм белая кожа, само собой. Если застанешь кого врасплох, извиняешься… даже если потом его придется арестовать. Тут ты мужчина, и порядочный притом, – либо ты вообще никто. И вот тогда спаси тебя Господь.

Дверь на дюйм-другой приоткрылась. Потом распахнулась совсем – женщина стояла и смотрела на меня.

– Да? – холодно произнесла она.

На ней были пижамные шортики и шерстяной пуловер; каштановые волосы лохматились, как овечий хвост, а ненакрашенное лицо заспано. Но все это было без разницы. Без разницы было бы, даже если б она вылезла из свиной купалки в одном дерюжном мешке. Вот чего в ней было.

Она бесстыдно зевнула и повторила:

– Да?

А я все равно не мог заговорить. Наверно, пялился на нее с разинутым ртом, как деревенщина. Не забывайте, это было три месяца назад, а недуг меня не трогал лет пятнадцать. Лет с четырнадцати.

Росту в ней было чуть поболе пяти футов, сотня фунтов весу, а шея и лодыжки тощенькие. Но это ничего. Меня устраивало. Добрый боженька знал, куда налепить столько мяса, чтоб от него на самом деле польза была.

– Ох, господи! – Она вдруг рассмеялась. – Заходите же. Я в такую рань не работаю, но…

Она открыла сетчатую дверь и поманила меня внутрь. Я вошел, и она за мной заперла.

– Простите, мэм, – сказал я, – только…

– Все в порядке. Но сначала я должна выпить кофе. Проходите дальше.

По коридорчику я прошел в спальню, тягостно прислушиваясь, как она для кофе наливает воду. Я чурбан чурбаном. После такого начала нелегко будет вести себя жестко, а что-то мне подсказывало – тут надо пожестче. Зачем, я не знал; и до сих пор не знаю. Но понимал с самого начала. Вот дамочка – не привыкла себе ни в чем отказывать, на ценники и не смотрит.