Немного погодя отец вернулся назад.

– Поехали, – сказал он. – Маме надо немножко прийти в себя.

– Пять тысяч четыреста девяносто пять крон, – объявил продавец. – Отличная вещь! Стоил шесть тысяч пятьсот. Дистанционное управление. Можно подключать кабельное телевидение.

Этот востроносый развязный типчик в клетчатом пиджаке не внушал мне доверия.

– А можете вы его упаковать? – попросил отец. – В подарочную бумагу.

– У нас есть и подешевле, – не унимался клетчатый пиджак, указывая рукой на магазинные полки.

– Нам нужен именно этот!

Отец так шарахнул по огромному телевизору, что я испугался, что тот сейчас покатит прочь на своих черных круглых колесиках.

– Ну, что скажешь? – повернулся ко мне отец.

– Ей понравится, – ответил я.

– Да она будет без ума от счастья! – просиял отец.

– Ага. Старый-то ей уже давно надоел.

– Да она его терпеть не может, парень! Готова в любой день скинуть его с лестницы.

– Или в окно выбросить.

Отец сиял почище любого кинескопа.

– Вы сможете заплатить наличными? – с тревогой спросил продавец, суетившийся над оберточной бумагой.

– Ясное дело, – кивнул отец.

Он терпеть не мог покупать в рассрочку.

Папа выудил из кармана бумажник, послюнявил пальцы и торжественно извлек пять тысячекроновых бумажек и еще несколько банкнот по сотне крон, все это он выложил на прилавок.

– Вот!

Отец глаз не мог оторвать от коробки. Упаковочная бумага была вся в краснощеких гномах и порхающих снегирях, так что у телевизора получился и в самом деле рождественский вид.

– Спасибо! – поблагодарил отец.

Он протянул свою огромную ручищу продавцу, тот стал красным как гном и, казалось, испугался, что отец вырвет ему сейчас руку и швырнет в окно.

– Желаю вам хорошего Рождества! – промямлил продавец.

– Уж не сомневайтесь, так и будет! – заверил его папа.

Все было готово.

Мама надела красное платье, как раз в тон к губной помаде, которую я собирался ей подарить. От папы за версту шибало лосьоном после бритья. Он следил, чтобы мама не пошла в мою комнату, где мы припрятали наш Сюрприз.

Первой явилась тетя Дагмар.

– Классный причесон! – похвалила она, проведя ладонью по моей бритой голове. Она стояла близко-близко, и от нее пахло гиацинтами из цветочного магазина, рука ее гладила меня по макушке, и я почти поверил, что этот рождественский вечер и впрямь будет удачным.

А потом гости стали прибывать один за другим. Обе мои бабушки и дедушка. Папины родители пришли вместе, а мамины развелись и старались навещать нас по праздникам по очереди, чтобы не встречаться. Ну и еще Сессан – поседевшая такса бабушки и дедушки.

– Как дела в школе?

Бабушка опустила руку мне на плечо. Ручища у нее – килограмм сто, не меньше!

Пока я решал, что ей ответить, вмешался дедушка:

– Жрать пора! Давайте-ка все к столу!

Ужин был накрыт в гостиной. Между елкой и старым «Люксором» мы поставили, раздвинув, кухонный стол. Он был похож на стол для бутербродов на пароме, что ходит на Аландские острова. Тут было много всякой всячины: колбасы, студень, паштеты, рождественский окорок, похожий на боксерскую грушу, салат с селедкой, мясные тефтели, горчица, сыр и нетронутая большая банка маринованных огурцов, свекла к холодцу и маленькие хрустальные рюмки для взрослых.

– Пожалуйста, налетайте! – пригласил отец.

И сам набросился на угощение, торопясь поскорее с ним разделаться, чтобы перейти к раздаче подарков. Дедушка ел молча, насупив брови, словно пытался решить заковыристую математическую задачу. Бабушка пристроилась рядом и все косилась на почти пустую мамину тарелку, где лежали лишь кружочки маринованных огурцов, которым, скорее для отвода глаз, составляли компанию кусочек печеночного паштета и тонюсенький ломтик солонины.

– В чем дело? Ты что, заболела?

Бабушка пристально посмотрела на маму.

– С чего ты взяла?

– Да ты же не ешь ничего, Риточка, милочка!

– Бросьте, она себя прекрасно чувствует! – вмешался папа.

– Может, с животом нелады? – наседала бабушка, не желая сдаваться.

– С животом! – подхватил отец радостно. – Пожалуй, можно и так сказать.

– С животом надо быть поаккуратнее, – наставительно сказала бабушка.

– Конечно, – согласился отец, – да мы за ним будем как за малым дитем ходить.

Бабушкина рука с сосиской на вилке так и застыла на полпути ко рту. Она сидела, словно на телевикторине, и таращилась на отца. Тот сиял ярче елочной гирлянды, а мама строила ему рожи, чтобы он угомонился. В конце концов она, видимо, попыталась стукнуть его по ноге под столом, потому что из-под скатерти, как новогодняя ракета, внезапно выскочила Сессан. От испуга дедушка поперхнулся, и бабушке пришлось колошматить его по спине, чтобы тефтеля, попавшая не в то горло, выскочила назад.

– Аффе, – строго сказала бабушка, словно это дедушка был во всем виноват.

Сессан быстренько схватила выкашлянную дедушкой тефтельку и скрылась с ней под диваном. Снова воцарились покой и порядок – до тех пор пока тетя Дагмар не посмотрела на свои часы.

– Господи, да сейчас же по телику показывают Дональда Дака! – всполошилась она.

Но «Дональд Дак»[5] пропал в бушевавшей на экране метели, а с ним и «Утиные истории», «Бык Фердинанд», «Леди и Бродяга» и все остальное.

Уж и не знаю, может, отец специально что-то там намудрил с нашим стареньким телевизором, но тот не показывал ничего, кроме шуршащего снегопада. Сколько мама ни лупила по ящику – ничего не помогало.

– Черт бы побрал тебя вместе с этой рухлядью! – шипела она на отца. – Скупердяй несчастный, не может купить нормальный работающий телик!

– Вот именно, – подхватил я, – жадина, каких мало!

Отец наслаждался нашей перепалкой. Он словно не хотел расставаться со старым теликом и все крутил ручки и с улыбкой смотрел на бушующий на экране буран.

– Ладно, оставь его, – сказала Дагмар. – Давайте хоть вокруг елки потанцуем.

Мы вытащили елку на середину комнаты, взялись за руки и стали водить хоровод, подбадривая себя громким, но нестройным пением. И так мы резвились до тех пор, пока дедушка, раскрасневшись как рождественское яблоко, не заявил, что больше не может.

Тогда отец завел проигрыватель.

– Позволь тебя пригласить, – сказал он, беря маму за руку.

Элвис пел «Hard Headed Woman» и «A Fool Such as I»[6], а они танцевали так, как когда-то в самом начале. У мамы раскраснелись щеки, и она улыбалась своей ангельской улыбкой, так что был виден потемневший передний зуб. Елка растеряла половину иголок, а мама с размаху толкнула комод, где стоял вертеп, отчего Иосиф пустился в пляс вокруг Марии и младенца Христа, да столь резво, что в конце концов свалился на пол и потерял голову.

– А теперь настал черед подарков! – объявил папа.

– Гадство!

Дагмар попыталась натянуть маску рождественского гнома, но у той порвалась резинка. На Рождество Дагмар всегда была гномом[7]. И вот теперь она стояла с грустным видом и держала в руках свое лицо, на плечах ее было старое отцовское пальто, скрывавшее тело, а у огромных сапожищ лежал мешок с рождественскими подарками.

– Ну что теперь делать? Не могу же я выйти без маски!

– Сейчас мы вмиг всё приделаем!

Я кинулся в родительскую спальню. Я знал, что мама хранит швейные принадлежности в желтом трюмо. Мне пришлось немного покопаться, прежде чем я нашел то, что искал, – небольшой кусок суровой нитки и иголку. Я уже собирался задвинуть ящик обратно, когда заметил, что что-то торчит между носовыми платками и старыми чулками.

Это был пакет, завернутый в белую бумагу и перевязанный коричневой лентой. Он был небольшой, и к нему была привязана открытка с рождественским гномом. Мама в своем репертуаре: сначала спрячет подарок, а потом о нем забудет! Папа-то бы, конечно, ничего прятать не стал.