Реалии и жители колоний были такими, что инквизиции всегда приходилось вести бесперспективную войну. Только благодаря бдительному наблюдению за огромным количеством аспектов повседневной жизни рабов, за их дьявольскими предпочтениями, удавалось сохранять минимальную видимость «нормальности».
Лиссабон, 1637 г.
Ровно за три года до восстания Португалии против испанского короля Филиппа IV и конца «двойной монархии» напряженность в Иберии достигла наивысшего предела. В Перу большая колония португальских купцов пострадала от арестов инквизиции (возглавляемой, в чем нет ничего удивительного, Хуаном де Маньоской). В результате восемьдесят три человека были брошены в тюрьму, еще 110 торговцев допросили. Убеждение относительно еврейского происхождения португальцев, распространенное в испанском обществе, привело к тому, что этих людей обвинили в тайном иудейском заговоре [970]. Одиннадцать из них погибли на большом аутодафе 23 января 1639 г.
В то время события и настроения в колониях и метрополиях были одинаковыми. Но во многих районах Португалии доносы в инквизицию часто отражали более ограниченные, ежедневные заботы всего населения. Таким было дело, заведенное в апреле 1637 г. в Лиссабоне, когда стала поступать информация в отношении «ведьмы» Сесилии да Силва. Она жила в предместьях города. Сесилия, если верить свидетелям, была крайне опасной персоной, еретическую деятельность которой следовало остановить любой ценой [971].
Один из свидетелей довольно подробно описал деятельность Сесилии да Силвы. У нее были изображения св. Эразма, который, как заявляла эта старая женщина, выполнял все, о чем она просила. Силва могла увидеть бесов, якобы нарисованных рядом со св. Эразмом. Она утверждала, что знает, какие заклинания нужно произнести, чтобы эти бесы выполнили ее пожелания. Поэтому к ней ходило много людей, которые приносили ей деньги и различные подношения. Да Силва стала богатой. Безусловно, такие члены общины вызывают зависть.
Воздействие выдающихся способностей Сесилии особенно сурово отразились на некоем Антониу де Байрроше — торговце, который жил в том же районе, что и да Силва. В течение многих лет у Байрроша был роман с Мартой Гонсалвеш, близкой подругой ведьмы. В общине ходили слухи, что роман продолжается так долго только благодаря колдовству да Силвы.
Однажды служанка Байрроша по имени Антония видела, как рабыня, принадлежащая Марте Гонсалвеш, пришла с подношениями для да Силвы и принесла сообщение, в котором Марта жаловалась, что Байррош больше не придет к ней в дом. Зачем еще приносить подношения, если не за какие-то услуги? Зачем жаловаться на любовника? В обществе, в котором самое незначительное событие моментально попадало в поле зрения инквизиции, все это явилось тем, что необходимо для начала расследования.
Один из самых сатанинских аспектов в деле «околдованного» Байрроша заключался в том, что Марта Гонсалвеш «стара, лицо ее изуродовано». А вот его жена, наоборот, оказалась красивой, молодой и кроткой женщиной.
Но чары, наложенные ведьмой да Силвой, оказались настолько сильными, что Байррош совершенно забросил свой дом, что глубоко печалило его жену.
Сам Байррош рассказал об оккультных силах, заставивших его унижать супругу и себя самого на виду у всех сплетников. «Много раз неведомая внутренняя сила заставляла его идти к дому Марты Гонсалвеш, когда он стоял на улице или даже лежал в постели… Часто он видел, что находится у себя дома с женой и детьми, а затем обнаруживал, что уже прибыл в дом Марты Гонсалвеш, не ведая, как попал туда. И много раз он понимал, что его ведут туда, будто на железных цепях».
Все это, как говорили, было колдовством. Но имеются основания подозревать, что обвинители Сесилии да Силвы, изумляющиеся неверности Байрроша с «этой безобразной старой женщиной» Гонсалвеш, были всего лишь худшими знатоками человеческой психологии, чем своей повседневной деятельности. Вполне возможно, что явная отталкивающая непривлекательность Марты Гонсалвеш и привлекала Байрроша, этого респектабельного торговца, женившегося на респектабельной женщине.
Внутренние мотивы и противоречия Байрроша, присущие всем людям и заставляющие всех нас искать выхода, действовали и на него. Марта Гонсалвеш символизировала для него все, что он внешне отвергал в себе самом и в выборе супруги.
Дела, подобные этому показывают, что подобные суеверия процветали и ни в коем случае не ограничивались только Новым Светом. Действительно, из архивов инквизиции ясно следует:
Португалия и Испания оказались в числе стран, которые пострадали от предрассудков своего времени. Разоблачения колдовства, как правило, касалось только одиноких женщин, которые вели замкнутый образ жизни. Они якобы портили по ночам скот, а в их домах имелось множество доказательств причастности к оккультным делам — например, пряди волос и вырванные зубы [972].
Прорицателей обвиняли в том, что они могли узнавать о событиях, происходящих на большом расстоянии от них. Это якобы делалось с помощью различных странных предметов — например, бобов, раковин моллюсков, различных камней и монет. Два боба клали в рот человека, обратившего за информацией. Один из них представлял его самого, а второй — возлюбленного или возлюбленную. Затем на стол бросали десять бобов. По тому, насколько близко они ложились к тому или иному объекту, «считывали информацию». Иногда эти предсказатели передавали свои оккультные знания другу, который затем отказывался от практики, обнаружив (к своему изумлению), что она никогда не была точной [973].
Это общество было крайне легковерным. Но если большинство людей могло обнаружить различные свидетельства о договорах с дьяволом в поведении своих соседей, наблюдаемых ежеминутно, то сама инквизиция оказалась менее доверчивой. Как мы видели в прологе, Португалия и Испания относились к тем странам, в которых в течение той эпохи не наблюдалось массовой охоты за ведьмами.
И в самом деле, инквизиция часто прогоняла людей, которые доносили на своих соседей, заключивших, по их мнению, сделку с дьяволом [974]. К началу XVIII века инквизиторы в Португалии больше не верили, что ведьмы собирались на шабаш и могли наводить порчу на других людей [975].
В этом заключается любопытный парадокс организации, которая могла определить, что некоторые из претендующих на ночные полеты на шабаши просто психически больны. Но большинство населения продолжало верить в то, что подобные события — часть повседневной жизни.
Можно очень просто объяснить все это. Охота за ведьмами в Северной Европе выражала мощную общественную кампанию и противоречия, которым требовался козел отпущения. Подобно этим странам, в Иберии инквизиция уже нашла своих собственных козлов отпущения в виде конверсос и морисков. Ведьмы больше не требовались. Оказались ненужными какие-то фантастические враги, когда уже придумали других [976].
Однако для населения Португалии и Испании все было иначе. Зависть и ревность, эти лихорадочные эмоции, могли находить выход ежедневно в сплетнях и слежке за соседями, соперниками и врагами. Задачу по защите нравственности оказалось можно выполнять, подсматривая и за людьми, кровь которых была чистой. Но они были открыты для обвинений в других видах еретической деятельности, а заодно и в собственных фантазиях одержимости демонами и магией.
Разумеется, необязательно было оказаться конверсо или мориском, чтобы вступать в сделку с дьяволом или заниматься колдовством. «Старых христиан» тоже подозревали в поведении такого рода. Поэтому, ощущение большей части населения, что ведьмы вездесущи и представляют интерес для инквизиции (даже если обвинение оказывалось ложным), способствовало созданию среды, где внимательно изучались повседневные занятия людей всех сословий. Как во времена великого инквизитора Вальдеса в середине XVI века сосредоточенность на лютеранской угрозе расширила возможности для подозрений, так и теперь интерес к верованиям, выходящим за пределы ислама и иудаизма, означал: каждый член общества может стать объектом, за которым ведется строгое наблюдение.
