Д’Абано расспрашивал Марко, правда ли, что люди, обитающие в тех знойных странах, робки, а те, что жиэут в холодных краях, мужественны, как утверждал Аристотель. Марко пытался примирить Аристотеля с собственным опытом. «Я слышал от Марко из Венеции, путешествовавшего за экватор, что он нашел там людей, телами крупнее, чем здесь, и что это потому, что в тех местах тело не мерзнет и не истощается от холода». Судя по отчету д’Абано, Марко разоблачал классические теории бегло и вскользь, основываясь на собственном опыте, однако это не помешало профессору все так же высоко ценить его. Перестав быть путешественником, Марко мог, по крайней мере, утешаться ролью венецианского мудреца.
К 1318 году, когда Марко исполнилось шестьдесят четыре, он мог с удовлетворением озирать свою разросшуюся семью. Старшая из трех дочерей, Фантина, вышла замуж за Марко Брагадина, и богатый отец обеспечил ей роскошное приданое. Ее младшая сестра Беллела последовала примеру старшей, выйдя за Бертуччио Кверини из старинного венецианского рода; от их союза родилось двое детей. О Морете, третьей дочери Марко, известно меньше, сведений о ней не сохранилось, и по всей вероятности, она до смерти отца оставалась незамужней.
Новые зятья Марко стали его союзниками в непрестанных склоках с остальными членами семейства Поло. Презирая кровных родственников, имевших, пожалуй, больше прав на его доверие и благосклонность, он сотрудничал с мужем Фантины, Марко Брагадином; они стали настолько близки, что молодая пара, их четыре сына и две дочери счастливо проживали в Ка Поло вместе с патриархом семьи.
На седьмом десятке лет мудрец из Ка Поло утратил симпатии венецианцев. Монгольская империя клонилась к упадку, Шелковый путь стал непроходимым, историческая эпоха, к которой принадлежал Марко, уходила в прошлое, а его «Путешествия» и выводы из них еще ожидали полного понимания и заслуженной оценки.
Когда он ковылял по улицам Венеции, дети бежали за ним с криком: «Мессер Поло, соври нам еще что-нибудь!» Так гласит одна из легенд. Согласно другому преданию, на венецианском маскараде появился актер, одетый как Марко Поло, забавлявший гостей нелепыми выдумками, притворяясь, будто принимает их за чистую правду.
К 1323 году Марко заболел и уже не вставал с постели. К тому времени его «Путешествия» привлекли внимание доминиканского монаха Джакопо д’Аккуи, который, как было тогда принято, ввел фрагменты повествования в собственный труд, «Imago mundi», где воображение читателя неизменно захватывает следующий эпизод: «Поскольку в книге можно было найти прекрасные рассказы, истории огромной важности, а также самые невероятные домыслы, его (то есть Марко) друзья уговаривали, когда он был на краю смерти, исправить эту книгу и вычеркнуть то, что он написал сверх и за пределами истины. На что он ответил: «Друзья, я не описал и половины того, что видел»».
Что пропустил Марко в своих «Путешествиях»? Возможно, сплетни, ходившие при монгольском дворе, да собственные грешки, неизбежные для молодого человека, оказавшегося вдали от дома. Однако он имел в виду нечто иное. Скорее, он подразумевал, что, хотя и закончил свою книгу, она еще не разделалась с ним. Описанное на ее страницах не покидало его. Он щедро делился воспоминаниями со времени своего возвращения, но не находил облегчения, перенося их на бумагу, поскольку описания лишь усиливали его одержимость. Если д’Аккуи точно передал его слова, поразительное утверждение Марко говорит о том, что бесконечно воскресавшие приключения на Шелковом пути были для него и счастьем, и обузой; он так и не сумел оставить их позади. Хотя он заключил свое повествование освобождением от службы у Хубилай-хана и возвращением в Венецию, его история не имеет ни формы, ни границ. Азия оказалась так велика и разнообразна, так богата природными ресурсами, обычаями, политикой, войнами и мудростью, что все это никак не умещалось в одну книгу. Он сделал все, что мог: намекнул тем, кто был заперт в Европе каждодневной борьбой за существование, о великолепии Азии. Его повесть и его пример вели Запад в будущее.
Здоровье Марко так ухудшилось, что к нему пригласили лекаря: это было равнозначно приглашению священника для последнего причастия. Венецианские врачи пользовались уважением в обществе, но их профессиональное искусство было довольно ограниченно. Закон требовал, чтобы они советовали тяжело больному пациенту составить или пересмотреть завещание и просить об отпущении грехов.
8 января 1324 года Марко умирал, несмотря на заботы известного врача. День был короток; бледное солнце отбрасывало мрачные длинные тени. Родные послали за священником Сан-Проколо, Джованни Джустиниани, который, весьма кстати, был еще и нотариусом, то есть мог составить завещание умирающего и заверить его. Для Марко это была последняя сделка, контракт с вечностью, и он подошел к нему с искусством опытного купца. Пользуясь точными заметками Марко, отец Джустиниани, писавший на вульгарной латыни позднего Средневековья, составил документ, сложный по форме, но простой по сути.
Марко назначил свою жену Донату и трех дочерей соисполнителями его завещания, как гласил язык официального документа. Он отписал церкви десятую часть своего состояния, как того требовал закон, а далее распорядился о выплате дополнительных сумм монастырю Сан-Лоренцо, «где я желаю быть погребенным». Кроме того, он составил список завещательных даров слугам, церковным учреждениям и «каждой гильдии и братству, к которому я принадлежал».
На смертном одре Марко объявил: «Я прощаю долг в триста лир моей невестке». Так же он простил долги монастыря Сан-Джованни, ордена проповедников Сан-Паоло и клирика по имени Фра Бенвенуто. В то же время он предусмотрел выплату 200 сольди нотариусу «за его труд над этим завещанием, и чтобы он принес за меня молитвы Господу».
В отношении Петра, монгола, служившего ему во время долгого пути домой и тридцать два года в Венеции, Марко проявил неожиданное великодушие: «Я освобождаю Пьетро, моего слугу татарской расы, от всех обязательств службы, как (молю) Бога отпустить моей душе все вины и грехи, и также отдаю ему все, что он заслужил своим трудом в его собственном доме, и сверх того завещаю ему сто лир венецианских денариев». Только после этого Марко переходит к наследству, завещанному его семье. Донате причитался ежегодный доход в заранее условленном размере и обстановка дома, в том числе три кровати со всеми принадлежностями. Дочерям он велел разделить все оставшееся в равных долях, с одним существенным исключением. Морете, пока еще незамужней, причиталась «сумма, равная той, что дана каждой из других моих дочерей, на приданое и обзаведение».
Марко заканчивает суровым предостережением: «Если кто-либо решится нарушить или опровергнуть это завещание, да навлечет он на себя проклятие всемогущего Бога, и да будет на нем анафема трехсот восемнадцати предков, и сверх того, он должен будет выплатить моим вышеупомянутым душеприказчикам пять фунтов золотом, и пусть этот документ, мое завещание, останется в силе». В конце документа значилось: «Подписано мессером Марко Поло, по чьей воле составлено».
На самом деле он не подписал завещания, хранящегося теперь в Национальной Библиотеке Марчиано в Венеции, что наводит на подозрения, что он был слишком слаб даже для столь простого действия. Так или иначе, в его подписи не было необходимости. Джованни Джустиниани, священник и нотариус, подписал и заверил последнюю волю Марко, как требовал венецианский закон. Чтобы предотвратить возможность подделки, он приложил к бумаге tabellionato, личную печать.
Завещание Марко обнаруживает, что он скопил значительное состояние, включавшее предметы торговли, например ткани, и ценную недвижимость, в том числе Ка Поло. Все это могло принадлежать любому богатому венецианскому купцу, за исключением нескольких вещиц, свидетельствовавших о его необычном прошлом. Каждая из них для знатока хранила в себе целую историю.
Первая была «золотая табличка с приказом», врученная ему Хубилай-ханом при выезде из Камбулака и дававшая ему высочайший ранг при монгольском дворе, от которого мало что осталось ко времени смерти Марко. Табличка говорила о глубине отношений между великим ханом и много лет служившим ему венецианцем.
