— Жученька, Жучка…

— Это твоя бабушка? — громко спросила Кристина, когда старуха подошла настолько, что могла их слышать.

— Катюша, — вытащила та из пакета большое зеленое яблоко.

Девочка взглянула в добрые глаза с опухшими морщинистыми веками, затем в ледяные глаза куклы на руках у Лиды и, крикнув: «Я ее не знаю», побежала на площадку. Три новые подружки, громко смеясь и выкрикивая: «Ведьма-ведьма, старая ведьма», бросились за ней.

Катя резко открыла глаза и села на кровати. Сердце неистово колотилось в груди, воздуху, как после пробежки, не хватало. За окном уже стемнело, снежная вьюга звонко ударялась о стекло, часы на стене показывали ровно двадцать один ноль-ноль.

Девушка встала, размяла ноги, руки… Сон из далекого прошлого точно обрубок кривой железяки царапнул по сердцу, и горячая кровь обожгла все внутри.

Взгляд остановился на книжной полке, где среди книг серым кардиналом стоял потрепанный томик стихов Саши Черного, подаренный бабой Валей.

Девушка зажмурилась от отвращения к себе, закружилась голова. Тогда ей шел одиннадцатый год, на праздник пришли девочки со двора, Кристи и ее подружки, был торт, музыка, подарки — все как положено.

Баба Валя зашла поздравить. Катя помнила, будто это произошло только вчера, как стояла на цыпочках у двери, затаив дыхание, и смотрела в глазок.

Старушка знала, что именинница за дверью, потому что после второго звонка повесила на крючок для сумок пакетик с подарком, негромко произнесла: «С днем рождения, Катя» — и ушла. А потом около двух недель не звонила.

Стихи из подаренной книги показались Кате ужасными, грубыми, жестокими, пронизанными цинизмом, как ядом. Они понравились ей многим позже, когда детских иллюзий стало меньше.

Девушка постояла возле книжного шкафа, затем вышла в коридор и стала одеваться. Чувство вины было частью ее самой, большей и сильнейшей половинкой. Катя сняла с гвоздика на стене ключи от бабы-Валиной квартиры и вышла за дверь. Мать видела, но ничего не сказала, лишь прибавила у телевизора звук.

На улице похолодало, ветер усилился, снег походил на муку первого сорта, только ледяную, воздух сплошь состоял из нее.

От скамейки отделилась маленькая фигурка, раздалось жалобное мяуканье, полосатая кошка забегала вокруг девушки.

Катя вернулась к двери и открыла ее, чтоб запустить кошку в парадную. Та не торопилась, переминалась с лапы на лапу, просительно заглядывая в глаза.

— У меня ничего нет, — пробормотала Катя, подталкивая кошку рукой за порог. Вторая кошечка с коротким хвостом сидела под скамейкой. Звать ее было бесполезно, она никогда не подходила к людям.

Девушка дошла до соседнего дома, юркнула в подъезд и перевела дыхание. Свет не горел, из подвала доносился звук капающей воды, пахло сыростью и затхлостью.

Кто-то вывинтил лампочки на каждом этаже. Катя несколько раз позвонила в квартиру и после недолгого ожидания вставила ключ в замочную скважину. Из-за соседней двери орала музыка и слышался мужской хохот.

В квартире бабы Вали свет тоже не горел, стояла угнетающая тишина и стойкий запах корвалола. Тусклый свет лег на выгоревшие обои больного желтого цвета.

— Баба Валя, это Катя, — известила девушка, снимая сапоги.

Ответа не последовало.

Катя начала расстегивать пальто, но промелькнувшая мысль заставила замереть, прислушаться. Перед глазами встало морщинистое лицо с опухшими веками, блестящие седые волосы в лучах весеннего солнца и ярко-зеленое яблоко на толстой ладони. Сердце болезненно сжалось, девушка сделала шаг в сторону комнаты с распахнутой дверью.

— Жучка, — позвала Катя и, не снимая пальто, тихо вошла в спальню. Собака обычно всегда выходила встречать, а сейчас сидела возле кровати и даже не обернулась на призыв.

— Баба Валя, это Катя, — повторила девушка, ощущая, что ей становится нечем дышать. — Мама сказала, вы плохо себя чувствуете, я могла бы сходить в магазин и… — Она умолкла. Силуэт на кровати оставался недвижим. В комнату проникал полусвет из окна. Квадрат света от фар проезжающей машины двинулся по полу, добрался до Жучки и наконец достиг белого, подобно гипсовой маске, лица бабы Вали.

Катя чуть повернула голову и посмотрела на выключатель, но руку к нему так и не протянула. Она долго стояла, глядя на сервант, где за стеклом были расставлены тарелки с изображением жар-птиц. Баба Валя очень любила эти тарелки и никогда из них не ела — берегла.

Зачем? Девушка отступила в дверной проем. Неожиданно ей показалось все таким бессмысленным: тарелки, раскаяния, жизнь. Пшик — и нет.

Южное кладбище тихо спало под снегом. Казалось, убористому ряду могильных плит нет конца, они тянулись далеко-далеко и словно жались друг к другу от холода.

Катя стыдливо уперла взгляд в землю, услышав рыдания матери. Родственники со скорбными лицами стояли вокруг свежей могилы. Двоюродные сестры со стороны отца и матери обменивались характерными взглядами, для них похороны были хорошим поводом встретиться и потрепаться. Их матери хмурили брони и поджимали губы, наблюдая за поведением дочерей.

Какой-то дальний родственник из деревни в спортивных штанах, усеянных катышками, нетерпеливо крутил в пальцах пластмассовую стопку. Его малолетний сын в белых резиновых сапогах ковырял обнаженную землю палкой, покусывая верхнюю губу кривыми маленькими зубами.

Катя не могла дождаться, когда все эти люди, большинство из которых и видели-то бабу Валю не больше трех раз, уедут на квартиру, где мать накрыла стол.

— Катя, идем, — наконец позвал отец.

— Я останусь, приеду позже, — замершими губами вымолвила девушка.

Мать заплакала в голос, причитая:

— Наша Катюша так ее любила, так любила…

Сестры переглянулись, и Светка прошипела:

— И я бы осталась у могилы постоять, если бы бабка мне квартиру оставила!

Катя вздохнула. Мать своим извечным упреком «Эгоистка» заставила ее заработать себе квартиру. Все было предрешено еще много лет назад, когда ее, маленькую, посадили на колени к незнакомой старухе и сказали:

— Катюша, а это твоя любимая бабуля!

Девушка присела на маленькую скамеечку и, уперев локти в колени, подперла руками голову. С серого камня на нее смотрела молодая красивая женщина. Катя не видела ее такой: с ясными глазами, длинными густыми кудрями, гладким лицом. В ее памяти баба Валя всегда была старой, с выцветшими глазами, седыми волосами и кожей, желтоватой, точно помятый лист газеты.

Ты слышишь? — раздался позади голос.

Катя вздрогнула, но не обернулась, спросила лишь:

— Что?

— Как играет похоронный марш на струнах твоей совести!

Девушка усмехнулась, покачав головой:

— Похоже, у меня не столь тонкий слух.

Ее обдало морозным ароматом — Лайонел присел рядом. Сердце забилось сильнее, она не осмеливалась встретить взгляд ледяных глаз, блуждавший по ее лицу, поэтому неотрывно смотрела на могилу.

Какое-то время молодой человек молчал, затем взял ее руку, снял перчатку и погладил указательным пальцем по венке на запястье.

Катя затаила дыхание и быстро взглянула в голубые глаза.

— Ты собираешься сделать меня вампиром? — голос задрожал.

Лайонел рассмеялся ей в лицо.

— Бессмертие? Вам, двуногие кроты?[4]

Она покраснела, а он глумливо продолжил:

— Да таких, как ты, преступление делать вампирами. Ты же всего боишься! И жить боишься, и умереть! — Молодой человек холодно улыбнулся. — А между тем ангел смерти положил на тебя глаз.

— Ангел смерти? — непонимающе переспросила девушка.

— Тот, что в дешевом кино чувак с косой.

Катя нахмурилась.

— А почему именно я?

Лайонел поднес ее запястье к губам и, вдохнув запах кожи, поцеловал.

— Во-от, в этом вся ты — маленькая самовлюбленная дрянь! — Он передразнил тоном капризного ребенка: «Почему именно я-а-а?!»