Годвин хлопнул его по широкому плечу.
— У меня свои источники. Кое-что просто обнаруживается в почте. Не стоит так беспокоиться. Смотри веселей. Подумай вот о чем: Гитлер мог бы уже прогуляться по Риджент-стрит и отобедать в «Кафе Ройял» — но, как ты заметил, этого не случилось. Так что дела могли быть хуже.
— Беспокоиться — моя работа, Рэй. Я без нее пропаду — ты мне и платишь за то, чтоб я о тебе беспокоился. Господи, нынче здесь адская жара. Ты замечаешь, как жарко? Очень славный эфир, между прочим. Вдохновляющая тема. Все дурные новости вывернуты наизнанку.
Говоря, он кивал снизу вверх, словно голова его была насажена на какой-то маховик, между тем как сам он, чуть откинувшись назад, скашивал на вас глаза вдоль носа.
— Вдохновлять — моя работа. Если в России победят немцы, то с точки зрения глобальной войны это ничего не решает. А вот если иваны разделаются с немцами — войне конец. — Годвин сложил и перекинул через локоть свою полушинель, повесил на руку зонтик-тросточку. — Это точно. Я сам слышал за обедом от Сирила Фолза из «Таймс».
— А, да, в «Савое». Я вас там видел. Ты пробовал их заливного угря? Превосходно. Это надо понимать как «нет»? Ну, — он тяжело вздохнул, — думается, он вполне сойдет.
— Я думал, ты уже съел его за обедом.
— Да нет, твой репортаж. Немного оптимизма для разнообразия не помешает. И кстати, у меня для тебя хорошая новость.
Гомер завертелся, силясь влезть в свой дождевик в комнате, которая была ему мала на три-четыре размера.
Годвин не без труда поймал его за плечо.
— Что, руководство радиокомпании одобрило идею моего присутствия на борту бомбардировщика над Германией?
— Слушай, давай разберем все по пунктам за ужином. Я угощаю.
— Будь честен, ты каждый раз ставишь свое угощение мне в счет.
— Рэй, ты циник и страдаешь подозрительностью. Временами я опасаюсь за твою бессмертную душу. В «Догсбоди»?
Они поднимались по винтовой лестнице к свежему и, разумеется, сырому воздуху Лондона.
— Куда же еще?
Столик был задвинут за угол камина, частично отгорожен от остального зала. Как правило, его приберегали для влюбленных, но сегодня Питер Кобра только глянул на лицо Годвина и чуть заметно кивнул ему, точь-в-точь как кивают в Сотсби, покупая Ренуара. Он умел распознать, когда человеку хочется кому-нибудь врезать. Относительная изоляция за угловым столом представлялась вполне уместной.
— Постарайтесь не опозорить мое почтенное заведение, — пробормотал Кобра.
— Прошу прощения? — Гомер едва не застрял, протискиваясь в кабинку. Галстук его болтался в полудюйме от огонька свечи.
Годвин спас галстук Гомера от пожара.
— Он чует, что во мне нынче вечером кипит желание поскандалить. Принесите нам чего-нибудь крепкого, Питер, на случай, если мне понадобиться плеснуть в рожу этому типу.
— Принесу, пожалуй, сразу целый кувшин, — пробурчал Кобра и пропал с глаз.
— Так слушай, Рэй, — заговорил Тисдейл, поспешно предпринимая фланговый маневр, пока дела не пошли в разнос, — взгляни на это с точки зрения начальства. Ты — ценное имущество.
— Вроде выгодных акций? Или фьючерсной кампании по разведению сои?
— Они не хотят, чтобы тебя убили.
— Считается, что я — военный корреспондент…
Будь Кларк Гэйбл военным корреспондентом, разве он так проводил бы время? Сцилла однажды сказала ему, что он выглядит увеличенной копией Кларка Гэйбла, если, понятно, не считать усов и не считать больших ушей, а он сказал, что это как раз и значит, что он вовсе не похож на Кларка Гэйбла. Без усов и ушей, что от него останется? Ну, она тогда напомнила ему о бровях, озабоченно сходящихся иногда к переносице, и о той ямочке на подбородке. Понятное дело. И улыбнулась ехидной своей кошачьей улыбкой — улыбкой, которую знали все и каждый — видели крупным планом на экране в темном зале.
Гомер говорил:
— С их точки зрения ты не военный корреспондент. Иностранный, да, но не военный. Прежде всего, Соединенные Штаты — не воюющая страна. Для тебя, может быть, разница неуловимо тонка, но ее отлично ощущают люди с Мэдисон-авеню. Присмотрись к тем солидным чекам, которые ты получаешь дважды в месяц. Там стоит их подпись. Взгляни на это как на геометрическую задачу: вот ты, вот чек, вот твое начальство. Соедините точки.
В последовавшем за этим молчании Годвин ощутил, что либо он заставит Гомера прекратить разговор в стиле диктора кинохроники, либо прикончит его голыми руками. Появился Кобра с двумя очень большими порциями мартини.
— Пока все более или менее… — пробормотал он и скрылся.
— Гомер, — тихо проговорил Годвин, — меня до глубины души трогает забота руководства, то есть забота обо мне американского газетного синдиката и, надо полагать, «Нью-Йорк трибюн» в том числе. Совершенно очаровательные люди: дети, собачки, домики с лужайками в Ларчмонте и Рае. Но они, кажется, не совсем понимают, что здесь происходит. Тут, видишь ли, идет война. Ты, вероятно, заметил?
Гомер Тисдейл ухмыльнулся:
— Слушай, я заметил войну и уверен, что они…
— Мне полагается ее освещать. Если я не буду говорить о войне, меня поднимут на смех. «Может, бедняга Годвин ее потерял?» И скоро предпочтут слушать не меня, а Рейнолдса и Мюрроу. И кончится тем, что мне перестанут посылать чеки. И твои услуги тогда понадобятся мне разве что чтобы включить газ. Слушай, может, они ни разу толком не слышали моих репортажей и не читают мою колонку? Может такое быть? Что скажешь?
— Брось, Рэй, ты прекрасно знаешь, что они ни единого слова не упустили. — Он улыбнулся самой веселой улыбкой, на какую только способна унылая морда бассета. — На всех островах у твоей программы новостей самый высокий рейтинг, выше чем у Гейба Хиттера, у Рэя Свинга и у Ганса Кальтенборна… Ты великий человек, почти как… Амос с Энди! — шепотом закончил он.
— Содом с Гоморрой! Яичница с ветчиной! Тебе пора расслабиться, Гомер. Еще немного, и ты начнешь принимать пилюльки от несварения, следом от печени…
— Рэй, у нас серьезный разговор.
— Ладно, Гомер, попробую объясниться еще раз. Если бы… я говорю, если быАмос с Энди вздумали прокатиться в Берлин на бомбардировщике и сделать об этом программу — тогда бы я согласился, что у нашего радионачальства есть свой резон. Но ни Амос, ни Энди не рвутся в бомбардировщик…
— И очень разумно поступают!
— А вот я рвусь. Понимаешь? Никому нет дела, что скажут о бомбардировках Берлина Амос с Энди, или Фиббер Макги и Молли, или Эдгар Берген, или Чарли Маккарти. Это моя тема! И министр авиации дал мне добро. И командование бомбардировочной авиации согласилось, что я-то им и нужен. Я должен участвовать в этом рейде. Мне надо увидеть, как горит Берлин. И рассказать об этом. Я хочу, черт побери, всколыхнуть Америку.
— Ты хочешь, дружок, — произнес Гомер размеренно и певуче, как принято у них в Индиане, — втянуть Америку в эту войну. Я правильно понял?
— Ты заговорил как изоляционист, Гомер.
— Я-то не изоляционист, но изоляционистов хватает. Может статься, что и на радио не все разделяют твое стремление втянуть Америку в войну. Возможно… — он передернул плечами, — даже сам Гектор Крайтон…
— И черт с ним. Все, что я делаю, я делаю ради того, чтобы расшевелить Америку. Это мой бой в этой проклятой войне.
Годвин сделал длинный глоток и сразу почувствовал, как пробрал его плимутский джин.
— Ты мне вот что скажи, Рэй: неужто тебя не пугает до холодного пота одна мысль о рейде на Берлин?
— Еще как пугает. Всякий испугается, если он не полный болван.
— Ну и чего же ты так рвешься участвовать?
— А вот этого нашему начальству и не понять. Это называется совестью. Я чертовски неплохо нажился на этой войне. На этой войне я сделал себе имя. Как Драно и Санифлаш, или те же Амос с Энди…
— Ты и до войны был знаменит, Рэй.
— Но не так. Я только и прошу разок отпустить меня с бомбардировщиками…
— Я бы струсил. Но я тебя понимаю. Ты — человек чести, Рэй, я всегда это говорил.