— А что та негритяночка, с которой ты всюду показываешься?
— Прикрытие. Это Присси придумала. Сказала, надо иметь прикрытие. Для нас безопаснее, если будут знать, что я завел новую девочку.
— Обо всем-то она подумала.
— Она обо мнезаботится, Роджер. Как тебе это нравится?
Он в секунду повязал свой черный галстук.
— Она — самое большое счастье, какое выпадало этому деревенскому простофиле.
Он вздохнул, глядя на два лица в зеркале.
— Что ты с нами сделаешь, старик?
— Сделаю? Не знаю.
— Но ты с нами или против нас? На чьей ты стороне?
Он боялся за нее, боялся за Клайда, но что тут можно было сделать? Ее жизнь, его жизнь… они имели право жить по-своему. Клайд сам по себе, он чертовски хорошо знал, что делает, и готов был отвечать за последствия. А вот Присцилла… ясное дело, она ребенок, который очень по-взрослому играет в гадкую девчонку. Чем он, Годвин, может ей помочь, как показать ей, что она вредит себе, губит себя?
— Честно, Клайд, я не знаю.
— Ну, старина, мы в твоих руках. Ты это и сам понимаешь, да? Проводишь ее домой? Тони с Максом собрались поиграть в теннис то ли в Версаль, то ли в Сен-Клод, то ли к черту на рога. Они поздно вернутся.
— Клайд, как ты можешь? Она же девочка…
— Ну, оно и так, и не так. А когда речь заходит о девочках — о маленьких девочках — для меня это как опиум, я теряю голову, это во мне, в крови. Это меня погубит, Роджер. Но ты не будь с ней слишком строг, ладно? Она неплохо держалась, при том, что ты застал ее так и все такое… держится, как будто это самое простое дело, но это только маска. А в душе ее это здорово ранило. Постарайся помочь, дружище. Потом еще поговорим. Делай, как считаешь нужным. — Он хлопнул Годвина по плечу. — Я не в том положении, чтобы о чем-то просить.
Годвин со Сциллой пошли долгой дорогой вдоль Сены, изредка переговариваясь ни о чем, перешли на остров Сите и свернули на скамеечку под деревьями. Листья были раскрашены летней пылью. Мужчины в рабочих рубашках, спецовках или жилетах рыбачили у воды, курили, терпеливо сидели над своими удочками, будто время для них ничего не значило. Она ясным взглядом проводила bateau-mouche,отразившийся в темной воде всеми своими огнями, как сверкающий бриллиант.
— Помнишь тот вечер после тенниса?
Она улыбалась пароходику и воспоминаниям.
— Мы с тобой тогда самый первый раз говорили… — Голос был совсем слабым. — А мне кажется, я давным-давно тебя знаю, Роджер. У тебя нет такого чувства?
— Очень даже есть. Мне кажется, мы всю жизнь знакомы.
— Ничего, если я буду ужасно откровенна?
— Сейчас смешно было бы что-то скрывать.
— Ну… это мог быть и ты. Или Макс Худ. Мне нужен был хоть кто-нибудь. И потерпи я еще немного, это мог оказаться…
— У Макса или у меня хватило бы благоразумия…
— Ты правда так думаешь? А я нет. В какой-то момент благоразумие перестает так уж много значить. Я все равно бы сделала то, что сделала. Даже к лучшему, что это оказался Клайд — он для меня меньше значит. Он меня не любит — это ты должен понимать, и уж точно не станет убивать себя.
На ней было платьице и соломенная шляпка со свисающей сзади ленточкой. Он видел ее лицо сбоку: губы, словно вырезанные тонким резцом, чуть вздернутый нос. Она, конечно, была права. Выбери она его, он бы с радостью согласился. Ему представился Клайд, на коленях у нее между ногами, ее твердые бедра, обнимающие его голову, он услышал ее прерывистые вздохи, в которых звучало неотступное желание. Ему хотелось ее поцеловать. Он был всего только человек.
— Клайду все равно, есть ли у меня душа, разум, чувство юмора. Его просто сводит с ума мой возраст и мое тело, то, как я выгляжу… я для него ничего не значу. Вот почему это должен быть Клайд. Глубоко внутри он для меня ничто, и я для него — ничто, если по-настоящему. И я знала, что его мое желание не приведет в смятение или растерянность — я знала, что у него уже есть такой опыт…
— Почему ты говоришь, что это должен был быть Клайд?
— Ну, кто-то должен был появиться. Я же говорю, Роджер, со мной что-то не так. Ох, милый, не заставляй меня объяснять! Я иногда думаю, будь у меня подружка, чтоб посоветоваться, я бы придумала как с этим справиться… я хочу сказать, может, я бы удержалась… Клайд, видишь ли, не первый…
— Сцилла, ради бога…
— Нет, мне надо кому-то сказать. Я никогда ни с кем не могла об этом поговорить. В школе, мне было двенадцать, учитель французского… наверно, я совершенно лишена стыда. У него была жена и маленький болезненный ребенок. Он все время был такой грустный. Как будто обречен. Он сначала хотел только посмотреть на меня… поверить не мог в то, что с ним происходит… — Она улыбнулась про себя. — Сказал, я доказала ему, что Бог есть. А прошлым летом учитель музыки в Швейцарии. Он бывал со мной ужасно груб, и совершенно замучил меня скрипкой, но я должна была получить его… всегда начинается с того, что я замечаю, как они смотрят на меня и не могут перестать… сперва я не понимала, отчего это, хотела узнать.
— Сколько же тебе тогда было? — спросил Годвин.
— Тринадцать. Примерно тогда же была еще девочка, старше меня, ей было восемнадцать — я хотела узнать, чего же так хочется мужчинам. Все, что мы с ней делали, было очень мило, очень нежно — совсем не противно, Роджер. Она сказала, мне не надо беспокоиться, мы никому не причиняем вреда… она была ко мне так добра, так многому научила, гораздо большему, чем мужчины. Так что, пожалуйста, Роджер, не вини бедняжку Клайда… даже если ты теперь возненавидишь меня, если не сможешь смотреть на меня без отвращения, умоляю, не вини в этом Клайда. Если тебе кажется, что это ужасно — ну что ж, твое дело. Но я вовсе не ужасная, и Клайд тоже нет, и это вовсе не Клайд виноват.
— Даже если виновата ты, он должен был тебя остановить. Ты, конечно, не ведаешь, что творишь…
Она тихонько засмеялась его искренней тревоге.
— Еще как ведаю. В том-то и дело. Я иначе не могу, вот и все. И нет никаких причин мне быть другой.
Горький запах сигареты, которую закурил рыболов, долетел до них — резкий, шершавый запах. В воде что-то плеснуло.
— Главное, ты должна остановиться. Еще не поздно, ты не забеременела…
— Не надо пошлостей!
— Да ты совсем идиотка? Пошлости — боже милостивый! Я хочу сказать — никто еще не знает… так не испытывай судьбу. Или ты просто погубишь себя.
— При всем уважении к старшим, тебе не кажется, что ты ужасно мелодраматичен? Я хочу сказать, что тут такого уж ужасного? Почему ты говоришь, что я себя гублю? Я не какая-нибудь отсталая неграмотная деревенская девчонка, которая не понимает, что делает… и он ни к чему меня не принуждал. Я такая, какая есть, и он такой, как он есть. Ты нас не переделаешь. Я не хочу прекращать… это ничего не значит… просто очень увлекательное занятие. И я все еще та же самая, какой была, когда мы впервые встретились.
— Ну, а я простой деревенский парень из Айовы, и до меня это не доходит. Любая из девочек, кого я знал там дома, плакала бы и причитала и просила смилостивиться.
— Ну, а я просто не такая. Ты хотел бы, чтоб я так себя вела?
— Пожалуй, нет.
— Все в порядке. Ты наш друг. Мои чувства здесь в общем не замешаны. Мы с Клайдом вроде как просто играем вместе, понимаешь?
— Это ты, кажется, не понимаешь, Сцилла. Клайд с тобой не играет. Он тебя любит.
— Ой, неужели ты в это поверил? Какая глупость! Ему нравится мое тело, только и всего. Ему нравится что-то, принадлежащее мне. Ох, Роджер, я все пытаюсь тебе объяснить… я бы хотела, чтобы именно ты не думал об этих глупостях. Хочу, чтобы ты был нам союзником, другом. Ты мог бы помочь нам… помочь бывать вместе, мог бы стать третьим — тем человеком, которому можно довериться, поговорить обо всем, мог бы помешать Клайду довести себя до припадка, когда это кончится… в сентябре я возвращаюсь в женевскую школу или, может быть, в Англию. Начнется новый год, новые друзья, придется много заниматься на скрипке… Клайду придется это пережить. Ты мог бы ему помочь. Ему нужен будет друг рядом…
