Олаус Магнус прибавляет: «Не быв очевидцем, нельзя вообразить себе красоты и величавости этой пляски, когда видишь целое войско вооруженных людей, бодро идущих в бой, по указанию одного. Эта пляска исполнялась во время поста; целых восемь дней перед тем не делали ничего другого, как только заучивали ее; даже духовные лица принимали участие в пляске, потому что движения пляшущих были очень приличны».
Игра в шахматы и кости, как и шашки, также была известна в древности.
Но самым любимым развлечением древних скандинавов на пирах было слушать рассказы о подвигах и славных делах, саги и песни о замечательных событиях и великих людях.
На пирах также было принято давать обеты. Гость, поднимая кубок, обещал совершить какой-нибудь подвиг.
На тризне по Харальду Синезубому которую справлял его сын конунг Свейн Вилобородый, приглашены были и йомсвикинги, у которых также умерли отцы. Свейн встал со своего места, поднял кубок в честь отца и дал обет, что не пройдет три года, как он пойдет походом на Англию и убьет конунга Адальрада (Этельреда) или прогонит его из страны. Этот кубок должны были пить все, кто присутствовал на пиру. Когда выпили еще несколько заздравных кубков, большой кубок был поднят ярлом Сигвальди, вождем йомсвикингов, который дал обет, что не минет трех лет, как он пойдет в Норвегию и убьет ярла Хакона или прогонит его из страны. Торкель Высокий, брат ярла Сигвальди, дал обет последовать за ярлом в поход и храбро помогать ему. За Торкелем Буи Толстый, брат его, Сигурд, сыновья Везете, начальника Борнхольма, также дали свои обеты. То же сделали многие другие викинги. На всем Севере такие обеты всегда давались зимой, перед весенним выступлением в походы.
К пиру, устраиваемому на Йуль (праздник середины зимы), закалывали самого большого борова, которого приносили в жертву Фрейру и Фрейе, посылающим изобилие. А накануне вечером приводили его в комнату: мужчины клали руки на его щетину и за чашей воспоминания обещались совершить какой-нибудь отважный подвиг.
Этот обычай сохранялся в Скандинавии до недавнего времени: и сейчас на Рождество там пекут большой пирог в виде свиньи, который называется «Рождественская свинья» и лежит он на столе все Святки. Но раньше после праздников его сушили и сберегали до весеннего посева. Половину его толкли в порошок, смешивали с овсом в корзинке или решете, из которого станут сеять, и давали есть лошадям, тащившим плуг. Другую же половину разделяли между работниками, которые сеяли и боронили.
Но вернемся на пиры викингов. Как бы ни были необдуманны обеты, произносимые на пирах, когда головы шли кругом от крепкого меда, однако ж они исполнялись верно. Победив или умерев, но слово надо было сдержать.
На пирах также развлекались тем, что каждый или кто-то один из присутствующих показывал, каким особым даром он владеет.
Так, на пиру, данном шведом Раудом для Олава Толстого, или Святого, зашла речь о даровитости каждого: один говорил, что умеет отгадывать сны; другой — что по глазам человека узнает его нрав и поведение; третий — что во всей стране нет лука, которого бы он не мог натянуть; четвертый — что он не только стреляет метко, но также умеет бегать на лыжах и плавать; пятый — что, стоя с веслом в челноке, он может так же быстро подплыть к берегу, как судно на двадцати веслах; шестой — что гнев его никогда не прорщет, как бы долго ни замедлялось мщение; седьмой — что он никогда и ни в какой опасности не покидал короля. Сам же Олав хвалился, что, раз увидав человека и вглядевшись в него, он может узнать его после какого угодно времени. Епископ вменял себе в достоинство, что может отслужить 12 обеден, не имея надобности в служебнике, а Бьёрн Сталларе считал для себя славой, что говорил от имени короля на тинге, нимало не обращая внимания, полюбятся ли его речи кому бы то ни было. Сага прибавляет, что на том пиру все были очень довольны таким развлечением.
На пирах было еще принято равняться славой и ратными подвигами. Это называлось мужскими перебранками. Участие в таких спорах-похвальбах, как и в других развлечениях, принимали и короли.
О том, как происходили такие препирательства, рассказывается в «Саге о сыновьях Магнуса Голоногого». Там описывается спор между норвежскими конунгами Сигурдом Крестоносцем и его братом Эйстейном. Оба короля были одной зимой на пиру в Упплёнде. Там у каждого была своя усадьба, но так как эти дворы находились по соседству, то решили, что они пировать будут вместе в каждой из этих усадеб по очереди. Раз, когда гости сидели за столом молча, король Эйстейн предложил им затеять какую-нибудь потеху.
— Есть пиршественный обычай, — продолжал он, — выбирать человека, с кем бы можно было сравниться, и мы сделаем то же. Вижу я, что мне первому начинать эту забаву, и потому выбираю я тебя, брат, — сказал он Сигурду, — и буду тягаться с тобой, потому что мы равны своим происхождением, воспитанием и владениями.
Сигурд конунг отвечал ему
— А помнишь, как я клал тебя на лопатки и запросто мог переломить тебе хребет, хоть ты был и старше меня годом?
Эйстейн конунг и говорит:
— Помню я, что ты неспособен был к такой игре, где нужна ловкость.
— Помнишь ли, — продолжал Сигурд, — как мы с тобою плавали? Бывало, я мог утопить тебя в любое время.
— Я, — возражал Эйстейн, —- проплывал расстояние не меньше твоего и недурно нырял; притом умел бегать на коньках так хорошо, что не знаю никого, кто бы со мною равнялся в том, ну а ты был на льду, как корова.
— Вождям пристало, — продолжал Сигурд, — искусно стрелять из лука: не думаю, чтобы ты натянул мой лук, хоть и упрешься в него коленками.
— Я не так силен в стрельбе, как ты, — отвечал Эйстейн, — однако ж в меткости нет меж нами большого различия; зато гораздо лучше тебя я бегаю на лыжах, а это считалось раньше хорошим искусством.
— Мне кажется, — возражал Сигурд, — очень важно и прилично вождю, предводителю войска отличаться от своих дружинников ростом и силой, владеть лучше всех оружием и быть заметным в толпе народа.
— Не менее славное качество, — отвечал Эйстейн, — иметь красивую наружность: это также делает заметным и пристало вождю. Я еще получше тебя знаю законы, а если дойдет до речей, так я гораздо красноречивее.
— Может быть, — сказал Сигурд, — ты и лучше моего знаешь крючкотворство, потому что у меня были другие важные дела; никто не оспаривает, что ты и красноречив, но многие говорят, что не всегда можно на тебя полагаться, что твои слова значат немного и что ты больше слушаешь тех, кто рядом с тобой, а это не по-королевски.
— Это оттого, — отвечал Эйстейн, — что, когда люди излагают мне свое дело, я прежде всего хочу, чтобы дело всякого просителя было решено, как ему лучше; потом приходит и противная сторона, и все улаживается к общему удовольствию; бывает, что я обещаю, чего просят у меня, потому что хочу, чтобы все были довольны; пожалуй, если бы я хотел, то мог бы наобещать всякого зла, как делаешь ты. Понятно, что тебя никто не упрекает в том, что не держишь ты слова.
— Все говорят, — возразил Сигурд, — что мой поход в заморские страны делает мне честь как правителю, а ты между тем сидел дома, как дочь своего отца.
— Ты тронул больное место, — отвечал Эйстейн, — не начал бы я этой речи, если бы мог не отвечать тебе. Больше похоже на то, что я снарядил тебя в дорогу, как сестру, когда ты еще и не думал собираться.
— Ты, — продолжал Сигурд, — наверное, слышал о многих моих сражениях в Серкланде: я победил во всех и добыл притом довольно сокровищ, каких никогда еще не бывало в этой стране; я повстречался с самыми знаменитыми правителями, а ты, кажется, все это время просидел дома.
Братья еще долго препирались в том же духе, и было видно, что оба они в ужасном гневе. Всякому хотелось быть выше другого.
Понятно, что на пирах неизбежно возникали ссоры. Выпив вина, люди теряли контроль над собой и говорили то, что не собирались говорить. Но месть откладывалась, как правило, до наступления ночи, когда поссорившиеся укладывались спать.
