Когда в России совесть сильнее страха, тогда в стране весна реформ. Это редко, но — бывает. Так было при Александре Втором. Узнав, что Альфред Кох хочет поставить ему памятник, я купил «Ящик водки».

Люди делятся на тех, кого зовут, и тех, кто зовет. Обе категории обычно недовольны друг другом. Это закон мира, который в нормальных странах вошел в привычку. Россия — историческое исключение. Она запуталась в двух соснах, в результате чего жизнь в ней давным-давно невыносима. Основной причиной этого положения является, видимо, то, что в России люди отказываются играть устойчивые социальные роли, им претит быть функцией, им подавай интегральность. Вот в двух словах содержание, по крайней мере, первых двух книг «Ящик водки», смысл которого по той же названной причине едва ли понятен их авторам. В результате авторы оказываются как субъектом, так и объектом не только повествования, но и анализа. «Ящик водки» говорит о его авторах больше, чем им кажется, а может быть, и хотелось бы. Игровая атмосфера веселья, созданная в их стебноантичных диалогах, переодевание в банные халаты и прочие прибамбасы не мешают книге принять отчаянный, если не трагический облик.

К счастью для книги, творческий потенциал Коха и Свинаренко разнополярен, и междусобойчик оказывается вполне запойным. Читаешь — не оторваться. Чего же боле? Разве что похмелье. Десять лет, расписанные в двух книгах, от смерти Брежнева до смерти СССР, не только наша общая жизнь, но и наш общий уникальный шанс, по отношению к которому термин «просрать» звучит детсадовским рефреном. Каждое поколение российских людей рождается с надеждой, умирает — разочарованным, но не каждому поколению удалось увидеть надежду живьем, будто видение Девы Марии в Лурде или в Португалии: вот она стоит перед тобой. Есть постмодерн, а есть новый российский жанр — постнадежда, в котором и выпит ящик водки, и, как бы ты ни глумился над своими былыми иллюзиями, горечь лезет наружу, и тогда все равно всему, и даже Штольц равен Обломову.

Кох, конечно, и есть тот Штольц в состоянии постнадежды. Только он социально интереснее гончаровского героя, он — супер-Штольц,, побывавший на вершинах российской власти и окунувшийся в нешуточный бизнес. У него позиция знающего, и этого знающего раздражает клоунада собеседника, но он приговорен к беседе с ним по законам российской реальности.

Постнадежда как жанр складывается из нескольких философских предпосылок. В русской традиции не принято дурно отзываться о человеческой природе вообще. Даже Чаадаев этим не занимался. Даже у Лермонтова на этот счет есть двусмысленная позиция. Однако шоковый эффект мизантропии внутренне противоречив. Кох открыто заявляет, что человеческая природа зла и опасна, что только легкий покров цивилизации защищает ее от очевидного распада. Свинаренко не работает на этих вершинах, он суеверно отшучивается. Позиция Коха, как показывает опыт самой цивилизации, доказывается и опровергается бесчисленными примерами, она сближает его политически одновременно как с жертвами, так и с палачами. Все мировые диктаторы презирали людей. Политическое разочарование в людях свойственно и большой части наших реформаторов, не справившихся с реформами. Византропия дает моральное право бывшим кагэбешникам управлять страной как им вздумается.

Вторая философская предпосылка книги — разочарование в России как в дееспособном государстве. Здесь соавторы понимают друг друга. Кох строит свою концепцию истории страны как крушения поезда. Все было хорошо, пока нас вез византийский паровоз, но он сошел с рельсов стараниями средневековых мусульманских террористов, и дальше мы очутились в болоте крови, в облаке мути. Чаадаев считал, напротив, что виноват византийский выбор России, и крушение у него описано более красочно и беспощадно. Тот, кто не согласен с тем, что Россия — несчастная страна, либо дурак, либо лицемер. Тезис Коха: Россия никому не нужна, кроме самой себе с ее перманентным идиотизмом, — трудно оспаривать. Шансов на счастливое будущее у России немного. К тому же она может развалиться, как предсказывают и хотят враги вроде Бжезинского.

Но не все, что хотят враги России, вредно для России. Развал Империи, к которому подталкивали враги России, был для нее крайне важен и полезен. Вот почему мне трудно согласиться со следующей предпосылкой постнадежды — ностальгией по целостности Советского Союза. В этом измерении книги мы встречаемся с удивительными вещами. Ящик водки позволяет авторам быть откровенными. «Поскребите русского — вы увидите татарина», — утверждает французская пословица. Поскребите наших авторов — вы увидите русских империалистов. Русский империализм — подкожное, подсознательное явление. Он — в крови (в обоих смыслах). Все проверяется на отношении к Горбачеву. Горбачев — метафизическое чудо, а не политический гений. Он похож на первого ящера, у которого выросли крылья. Ругая Горбачева, соавторы плюют в колодец, из которого сами же берут воду для изготовления водки. Похоже на наивность.

Зато трудно назвать наивностью выпады против Прибалтики и особенно Латвии. Я не знаю, что там личного, что безличного, но, если утверждать, что Россия — непредсказуемая страна, то надо благословить всех, кто смог вырваться из ее орбиты. Бегство Прибалтики понятно на все 100 процентов. Лесные братья или участие Латвии в дивизии СС — часть обшей европейской истории, а не герметический акт антирусской неблагодарности. Еще более интересна позиция Коха относительно Крыма и Калининграда. Виртуальный обмен этих территорий при молчаливой поддержке Европы, захват Крыма с помощью российских войск на территории полуострова — это фантазм не только в духе блока «Родина», но и подспудное продолжение действия пакта Молотов — Риббентроп. Вот до чего иногда можно допиться, вспоминая события недавней истории. Свинаренко любит ГДР. Там продавали пиво и американские джинсы. Там в кинотеатрах Путин смотрел, наверное, классику европейского кино. Но любовь бывшего молодого человека к ГДР — это частный вопрос на фоне, может быть, самого лицемерного государства послевоенной Европы. Я там тоже был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало. И не жалко.

Мне нравится, что наши соавторы свободны, успешны и неполиткорректны. Один — бабник, другой делает вид, что нет. Второй — опытный журналист, который грамотно выстраивает интервью и в качестве комментариев печатает свои старые статьи, доказывая свою же мысль, что журналистские статьи живут один день. Первый обижен на Собчака за то, что тот его уволил, хотя, если мир плох, на кого тогда обижаться? Соавторы — цвет нашей постсоветской действительности, востребованные люди. Это у них не получилась Перестройка и демократия, это у них началось состояние постнадежды, как у женщин наступает состояние климакса. В этом состоянии можно жить, даже трахаться. Но страной управляют другие люди. Они тоже когда— Нибудь купят свой ящик водки и расскажут о своем добродушном цинизме, получится все та же кривая коза, на которой к решению русских проблем не подъедешь. А других коз нет и, наверное, уже не будет.