В одном поучении неизвестного игумена XVII века сказано, что иноки не должны допускать в себе ни одной злой мысли об отце-игумене, а тем более произносить их вслух. Монахам, собирающимся вместе в келье, следовало соблюдать осторожность, чтобы беседа их была духовной, а не превращалась в злое обсуждение поступков игумена: «Вы же, братия моя, Богом соединенная, стадо Христово избранное, не мозите зла помыслить о своем игумене… пусть беседа ваша будет о посте, о молитве, о грехах и поклонах, о бесовских нападениях и о войне с ними, о печали и о терпении» ( РГБ. Тр. № 626.Л. 558 об. — 559).
Согласно этому же поучению монах должен был все свои помыслы исповедовать игумену, не утаивая от него ничего. Если инок чувствовал, что впадает в уныние, леность, ропот или другие греховные состояния, то немедленно вставал на молитву. Поклонившись перед иконами, он трижды читал Иисусову молитву, прибегая к заступничеству своего игумена: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй Пречистыя Твоея Матери молитвами и господина моего игумена молитвами» ( Там же. Л. 560). После этого быстро шел к игумену на исповедь. Исповедавшись, монах творил земной поклон перед игуменом и говорил ему: «Господине, отче, помолися о своем чаде!» А игумен утешал и наставлял брата поучениями из творений святых отцов. Но без дела игумена беспокоить запрещалось.
Строгостью отличались отношения игумена и братии в Пельшемском монастыре. Основатель обители — преподобный Григорий имел крутой и непреклонный характер. Про него рассказывали, что он не убоялся даже печально известного князя Дмитрия Шемяку, не имевшего, по словам русских летописцев, ни закона, ни страха Божьего. Однажды мятежный князь осадил Вологду. Пока продолжалась осада, Шемяка немилосердно грабил окрестные селения. На дворе стояла лютая зима. Люди, выгнанные из своих жилищ, погибали от голода и холода. Многие из них приходили в Пельшемский монастырь, надеясь здесь найти пристанище.
Видя такую беду православных людей, преподобный взял свой игуменский жезл и отправился к Шемяке. Не тратя времени на предисловия, преподобный Григорий сказал князю: «Не свои дела, князь, творишь, но поганские. Поганые (то есть некрещеные. — Е.Р.) народы такие дела творят, но они Бога не знают и закона Божьего, и Писания Божественного не чтут. А ты, князь, православной веры и свою Русь воюешь, а воинство твое православных христиан горькой смерти предает». Разъярившись на преподобного, Шемяка повелел его сбросить с помоста, на котором тот стоял. Долгое время преподобный Григорий лежал без чувств, потом встал, предрек Шемяке горький конец и пошел в свой монастырь ( РГБ. Унд. № 298. Л. 15–15 об.)
Из этого житийного рассказа видно, что преподобный Григорий не боялся даже сильных мира сего, поэтому нет ничего удивительного в том, что в его монастыре никто не смел противоречить преподобному. Впрочем, нашелся один монах — Никодим. Сначала игумен увещевал его всякими духовными беседами, потом стал оставлять без благословения (реально это означало быть голодным весь день) и назначать ему епитимьи. Но брат не вразумлялся, тогда игумен изгнал его из обители. Преподобный Григорий завещал братии и после своего преставления не пускать Никодима в стены монастыря.
Выгнанный инок скитался по округе. Однажды он услышал, что игумен Григорий отошел ко Господу. Вскоре разнеслась молва о многочисленных исцелениях больных людей у его гроба. Тогда Никодима осенила одна мысль, от которой он потерял покой: его игумен был святым старцем, а он оскорбил преподобного своим непослушанием и дерзостью. Никодим поспешил в монастырь, но братия не впустили его. Не зная, что предпринять, монах отправился в Глушицкий монастырь к игумену Амфилохию, человеку духовному и рассудительному. Никодим покаялся перед Амфилохием и попросил совета, тот благословил его идти в Пельшемский монастырь и просить у святого Григория прощения.
На этот раз иноки впустили Никодима в обитель, тот день и ночь молился у гроба преподобного, прося какого-нибудь знамения о своем прощении. Монахи, видя его раскаяние, тоже молились преподобному Григорию. От слез и переживаний Никодим даже заболел. И вот, в одну из ночей, новому игумену Александру, ученику преподобного Григория, явился сам преподобный и сказал: «Скажи брату Никодиму, пусть не скорбит и не докучает мне, я не имею обиды на него» ( РГБ. Тр. № 664.Л. 602 об.). Игумен Александр рассказал обо всем братии, иноки поняли, что их брат прощен, и допустили его к причастию. Вскоре Никодим умер со спокойной душой. Этот житийный рассказ ярко характеризует психологию монастырской жизни: непослушание и оскорбление игумену — это непослушание Самому Христу.
Без благословения игумена не разрешалось покидать обитель или выполнять какую-либо работу, даже для себя: переписывать книги или делать выписки из них, вырезать ложки, плести корзины, писать иконы или заниматься каким-либо другим рукоделием. Истинное и совершенное послушание монахов своему настоятелю выражалось не только в том, чтобы «удерживаться от несообразного, но чтобы без его воли не делать даже и похвального» ( Василий Великий. С. 66). Когда инок Глушицкого монастыря Пафнутий наловил много рыбы для братии, не спросясь у игумена, и пришел к нему похвастаться своим уловом, тот приказал все выбросить собакам как «плод преслушания». На Пафнутия наложили епитимью, преподобный Дионисий простил его только после того, как сам инок покаялся, и вся братия просила за него ( РГБ. Троиц. № 603. Л. 31 об. — 32).
Такие истории описаны во многих житиях. И всегда настоятели строго наказывали непослушных. Однажды в монастыре преподобного Корнилия Комельского хлебник испек хлеб без благословения игумена. Преподобный повелел выбросить хлеб за ограду обители, чтобы никто из братии не вкусил «неблагословенного хлеба» ( РГБ. Троиц № 676. Л. 518 об.).
Если кто-либо из родственников и знакомых навещал инока в его монастыре, то без благословения игумена он не мог с ними беседовать, а тем более приглашать в свою келью ( Устав Корнилия Комелъского. С. 680). Также, если инок получал письмо, то нес его настоятелю, не распечатав; прежде чем принять от кого-нибудь подарок или посылку, он показывал их игумену, и если хотел отправить письмо, то поступал так же.
Но обладая такой полнотой власти, игумен тем не менее должен был оставаться в равном положении с братией. Преподобный Евфросин Псковский перед смертью так наставлял иноков своего монастыря: «В игумена изберите себе человека благоразумного, духовного и "богорадного", который бы желал служить единственно Богу и святой Церкви, а не заботился иметь что-либо лишнее против братии, ни риз более светлых и мягких, ни пищи более вкусной» ( Серебрянский. Т. 4. С. 513). Правило общежительных монастырей — не иметь ничего в своей келье — распространялось и на игумена. Одежду настоятель получал у келаря, отдельной трапезы не имел, а питался вместе с монахами. Когда в монастырь приезжали гости, то игумен не должен был угощать их в своей келье и хранить в ней «яства и пития» для гостей.
Это правило строго соблюдали первые «начальники» монастырей. Но преподобный Арсений Коневский (подвизался на острове Коневце в Ладожском озере) одно время угощал благодетелей монастыря и «честных мирян» у себя в келье. Однажды некий духовный старец услышал разговор двух бесов. Один из них говорил, что в жизни Арсения его утешает только то, что он держит в своей келье пищу ( БАН. Археограф. № 3. Л. 18 об. — 19). После этого преподобный Арсений повелел келарю ставить для всех одну трапезу. Строго-настрого он повторил этот наказ в своем завещании ( Там же. Л. 27–29 об.).
Из житий святых начальников монастырей известно, что они всегда избирали себе самые худые ризы — те, которые никто из братии не хотел носить.
Однажды к преподобному Корнилию Комельскому подошел убогий инок Закхей, носивший по бедности вязанную из лыка мантию (видимо, на первых порах полного равенства не удавалось достичь и в общежительных монастырях), и попросил игумена, чтобы ему выдали другую, лучшую. Преподобный Корнилий снял с себя мантию и отдал Закхею, а сам стал носить из лыка.
