Внезапно музыка зазвучала громче, раздвинулись завесы. И в свете ламп и жаровен появилась женщина. И мужчины, раскинувшиеся на ложах, с мозгами, затуманенными вином, мгновенно проснулись, но не от похоти или страсти, а от удивления и смущения. Потому что женщиной была Саломея, в жилах которой текла благородная кровь Хасмонеев.

Она медленно вышла на открытое пространство. Музыка нарастала. Бокалы опустели и вновь наполнились. Белое тело Саломеи повторяло движения танцовщиц Египта и рабынь Рима. Знатные придворные, высшие офицеры и военачальники видели зрелище, о котором и помыслить не могли: принцесса из дома Хасмонеев плясала перед ними; еврейские души должны были прийти в смятение. Но глаза стареющего Ирода загорелись интересом. Подобное унижение требовало особой награды. Музыка стихла, и по залу пробежал шепоток, ведь никто не смел аплодировать прежде, чем тетрарх подаст знак.

«Проси у меня, чего хочешь, и дам тебе» ¹⁰⁰ .

Девушка, красота которой была прославлена далеко за пределами Рима, как тень заскользила по мраморному полу, а потом исчезла там, где ее ждала Иродиада. Потом она вернулась и потребовала жизнь Иоанна Крестителя.

«Царь опечалился; но ради клятвы и возлежавших с ним, не захотел отказать ей».

Отряд солдат вышел из дворца и направился по дороге к замку. Кованые подошвы звонко ударяли по мостовой, что вела к воротам крепости. Над головами солдат в ночной синеве сияли звезды, а далеко внизу можно было различить блики на поверхности Мертвого моря и очертания Иудеи. Палач с мечом вошел в темницу. Затем он вернулся с еще теплой головой Крестителя. И ночной ветерок ерошил ему волосы.

Они прошли обратно, по мостовой, к освещенному дворцу. Еврейские стражники в ужасе шарахнулись. Греки улыбались и начищали серебряное блюдо. Сквозь насыщенный дымом благовоний пиршественный зал они прошли к царю Ироду, поднесли ему голову Иоанна Крестителя на блюде. И древнее предание, которое невозможно подтвердить или опровергнуть, гласит, что Иродиада наклонилась и пронзила язык пророка шпилькой для волос…

Конечно, все могло происходить несколько иначе. Но кто скажет наверняка? Я могу лишь представить некие соображения и образы, пришедшие мне на ум среди руин Макера.

Тремя часами позже мы, совершенно вымотанные, спустились к горячим источникам Зерка Ма’ин. Солнце уже покинуло ущелье, которое оттого сделалось еще более пугающим. Лошади полицейских, знакомые с этими местами, уверенно шли по воде, от которой поднимался пар, но мой конь оказался более темпераментным и сперва отказывался войти в поток.

Араб, который ставил шатер на берегу и, как выяснилось позже, служил инспектором по здравоохранению в Аммане, подошел, чтобы в обычной для его народа изысканной манере предложить свою помощь и гостеприимство, которые я на сей раз с благодарностью принял. Он занялся приготовлением чая, вымыл бокал и чашку, а потом рассказал, что каждый год, во время сезона всеобщего паломничества к горячим источникам, он живет здесь, чтобы присматривать за порядком и соблюдением правил.

Скорчившись на стопке одеял внутри шатра-колокола, я пил горячий, сладкий чай. Хозяин сидел напротив, в окружении атрибутов своего временного изгнания из городской жизни: ружье, полный патронташ, парафиновая печка и коробка с апельсинами. Он пригласил меня остаться на ночь, и я бы с удовольствием так поступил, но это было бы нечестно по отношению к тем людям в Аммане, которые беспокоились о моей безопасности и выражали его в виде бесконечной череды шуток по поводу принципиальной вероятности моего возвращения.

Нетрудно понять, почему люди вроде Доути и Лоуренса Аравийского так полюбили арабов, живущих в пустыне. Несмотря на мою досаду, я не знаю арабского, и это было постоянным барьером в общении, но даже при этом я постепенно начал ощущать глубокую симпатию и взаимное уважение, легко возникающие между бедуинами и англичанами. Я думаю, пустыня — отличная школа, и англичанин инстинктивно понимает и принимает существующий здесь кодекс поведения. Аристократизм и утонченность, возникающие по мере роста сознательности нации и ее чувства собственного достоинства, медленно и неуклонно умирают в нашем мире. Но в пустыне они все еще живы.

Я распрощался с инспектором по здравоохранению и после нескольких мучительных часов путешествия по горной дороге наконец прибыл в полицейский участок в Аммане — как раз к заходу солнца. Навстречу вышли легионеры, отметили меня в журнале учета путешественников как «вернувшегося» и пожелали доброй ночи.

Боюсь, то, что происходило дальше, было типичным образцом потакания собственным слабостям, но я просто не мог удержаться — думаю, и вы бы не избежали искушения, — от поездки в Петру.

Казалось абсурдным в первый, и возможно последний, раз в жизни находиться на восточном берегу Мертвого моря, откуда хватит одного дня на поездку в Петру, и упустить такой шанс. Это не имело никакого отношения к истории христианства, за исключением, как я уже говорил, войны между Аретой, царем Петры, и Иродом Антипой, который привел войска в Макер, где и произошло убийство Предтечи.

Затерянная в диких горах, между Мертвым морем и заливом Акаба, Петра до недавнего времени оставалась труднодоступным и опасным для посещения местом. Древняя столица Едома была утеряна во времена крестоносцев и найдена в наше время — немногим более столетия назад, когда Буркхардт, путешествовавший под видом мусульманина, сумел попасть в ущелье под предлогом того, что хочет принести в жертву козла в святилище Аарона, и с изумлением увидел поразительные скальные гробницы. Это нетронутое святилище оказалось недоступно для Робинсона и Лабора. Ирби и Мэнглс удовлетворились осмотром издалека, через подзорную трубу, и даже Дэн Стэнли, который, путешествуя в 1853 году с эскортом, приблизился к мертвому городу в скалах, понимал, что его в любой момент могут остановить вооруженные бедуины, и вынужден был повернуть назад.

Однако сегодня, отстояв некоторое время в агентстве путешествий Кука в Иерусалиме, вы можете услышать, как пожилые англичанки собираются в группы для поездки в Петру и резервируют места в шатрах, которые представители Кука разбивают в пустыне весной. Если вы прочитаете книги упомянутых выше людей, это может показаться абсолютной фантастикой: едва ли возможно обыкновенному туристу добраться туда, где потерпели неудачу опытные путешественники, 50–60 лет назад столкнувшиеся с непреодолимыми препятствиями. При турках, полагаю, лишь немногие туристы ездили в Петру с достаточной вооруженной охраной, но в наши дни, благодаря усилиям Арабского легиона, пустынная дорога от Аммана до Маана и Элджи считается вполне безопасной. И пока машины в туристический сезон подскакивают на ухабах, довольные собой пожилые англичанки и их мужья разглядывают дикие пейзажи за окном, понятия не имея о том, что совершают нечто такое, от мысли о чем холодела кровь у бывалого Буркхардта! Иногда я думаю, что недостаток воображения — это ангел-хранитель английской нации.

Утром я отправился в путь по той же дороге, которая вела меня в Макер, потому что на сей раз хотел подняться на гору Небо — ту самую, с которой Моисей увидел Землю Обетованную и где в тайной могиле покоится его тело. С собой я взял рекомендательное письмо к полицейскому офицеру в Мадабе.

Он принял меня дома и предложил лимонад. Мы сидели и беседовали, курили сигареты, он показал мне свой маленький музей римских ламп и монет. Я спросил его, есть ли бедуины-христиане. Он ответил, что некоторое количество лет назад была небольшая группа, которая в шатрах служила литургию, но теперь почти все вымерли или переселились в деревни. Он упомянул о любопытной кочевой семье Азизат, чей лагерь находился неподалеку от Мадабы. Они христиане и происходят изначально из древнего города крестоносцев Эль-Керак. Кажется, во время крестовых походов эта семья услышала о заговоре с целью убийства мусульман, среди которых у них было много друзей. Они предупредили мусульман об опасности и с этого времени были освобождены от всех налогов. В 1912 году ситуация с налогообложением в Моавии изменилась, и привилегии, существовавшие столь долго, были отменены.