Человеческие аспекты жизни, полностью отсутствующие в Баальбеке, представлены в Джераше. Находясь в святилище Молоха, трудно вообразить себя одним из молящихся, но в Джераше так легко понять, что это значит — жить в таком славном греческом городе, с его откровенной роскошью, размеренным европейским распорядком, особенно ценными после долгих дней скитания по пустыне. Как приятно, должно быть, слышать стук колес по мостовой и узнавать, что днем будет представление «Медеи», которое покажут бродячие актеры в театре позади форума.

Едва ступив на центральную улицу Джераша, я остановился, чтобы взглянуть на гигантскую яму в земле, слева от основной дороги, которая вела к южным воротам. Это остатки гигантского цирка, предназначенного для гладиаторских боев, а также обширного озера, теперь пересохшего и заросшего травой, на котором разыгрывались морские баталии, высоко в горах, вдали от моря — любопытный штрих для описания национального характера жителей Декаполиса, региона, населенного рожденными в волнах греками.

Я прошел сквозь то, что осталось от южных ворот, и оказался на главной улице, вымощенной каменными блоками, в щели между ними пробивалась трава — как и в Помпеях. Царила тишина, преувеличенная тишина смерти. Группы высоких колонн стояли на некотором расстоянии друг от друга по обеим сторонам улицы, и я заметил колоннаду, которая служила опорой для крытого прохода. Движение по этим дорогам, вероятно, было весьма оживленным, потому что каменные блоки сильно износились от постоянного воздействия колес. Виднелись и пробитые в камне колеи. Я обнаружил на улице и следы подземной дренажной системы — некоторые люки сохранились до наших дней.

Одно из главных зданий города — изысканный греческий театр с колоннадой и задней частью сцены, которые устояли до нашего времени, сиденья поднимаются ярусами, они находятся в такой прекрасной сохранности, что можно прочитать номера ярусов: А, В, С и так далее. Я поднялся до последнего ряда и взглянул через парапет на разрушенный город. Я мог различить основную дорогу, что вела к круглому форуму, большинство колонн которого уцелели, а затем шла дальше, по обеим сторонам ограниченная храмами и крупными строениями, теряясь к северу в траве и зарослях терновника, покрывавшего склон горы.

Возле красивого фонтана, когда-то изливавшего потоки воды на четыре стороны, я встретил человека, по виду шотландца. У него были рыжие волосы и жесткие, по-военному подстриженные рыжеватые усы. Однако выяснилось, что он черкес, обитатель одной из колоний, основанных Абдул-Хамидом на границе страны бедуинов после русско-турецкой войны 1877 года. У него был ключ от музея, он считался официальным хранителем Джераша; так что дальше мы пошли вместе.

Мой водитель-армянин отказался покинуть машину, хотя вокруг никого не было видно. Он сказал, что от машины ничего не останется, стоит отойти хотя бы на минуту. А потому мне пришлось идти без переводчика, но черкес, оказавшийся весьма забавным и общительным человеком, очень живо объяснялся на языке жестов. Он отвел меня к наполовину погруженным в землю руинам и там представил живописную имитацию человека, посещающего турецкую баню. Он тяжело и часто дышал, словно зашел в парную, показывал, как пьет воду. Когда я показал ему, что понял — он привел меня к развалинам римских бань, — пришлось продемонстрировать, как я очищаю тело скребком и массирую себя, и голубые глаза проводника засияли неподдельной радостью.

Затем мы поднялись на массивную платформу, где стояли развалины огромного храма. Не знаю, был ли это храм Солнца или Артемиды, которая, помнится, считалась главным божеством Джераша. Мы миновали просторные, заброшенные дворы, где из-под ног прыскали ящерицы, заглянули в пересохшие храмовые фонтаны и прикоснулись к холодному камню алтарей.

Сидя на высоком месте неподалеку от еще одного театра, мы глядели вокруг, на высокое гладкое нагорье, по форме напоминавшее холмы Камберленда, но только здесь цвета были резче, а солнце ярче сверкало на камнях.

Было странно видеть великую римскую дорогу, по-прежнему аккуратно вымощенную, проходящую через город и за северными воротами теряющуюся на горном склоне. В Помпеях повсюду бродит множество людей, они обмениваются глупыми замечаниями, которые неизбежно слышишь, например: «Это место производит большое впечатление»; а Джераш, расположенный в диких, безлюдных горах, словно скелет в пустыне, одинокий и молчаливый в ярком утреннем свете, остался для меня незабываемым воспоминанием. Сидя там, я размышлял, посещал ли когда-нибудь Христос города Декаполиса. Насколько возможно утверждать, что Он не делал чего-то? Евангелия описывают лишь два-три последних года Его жизни. Если кто-то смог бы доказать, что в те годы, о которых мы ничего не знаем, Он совершил путешествие в Рим, разве мы удивились бы? Всю свою жизнь в Галилее Он непрестанно странствовал, все говорили о Его странствиях. С гор позади Назарета Он мог видеть голубое море и корабли, пересекавшие срединное пространство римского мира. Исследователи скажут: «Евреи не путешествовали просто так, ради удовольствия», но Иисус вообще редко вел Себя как ортодоксальный еврей: Он дружил с самаритянами, Он переиначивал представления о субботе, вся Его жизнь была бунтом против холодного формализма иудейства. И хотя сама мысль о том, что Он покидал берега Палестины, кажется довольно экстравагантной, у нас нет оснований однозначно утверждать, что Он категорически избегал языческих городов, встречавшихся на Его пути.

Мне нравится воображать, что Иисус, «проходя через пределы Десятиградия», заходил в эти величественные греческие города, находил тень под прекрасными портиками, слушал разговоры на форуме и Своим добрым, милостивым взглядом находил там нечто доброе, ускользавшее от глаз Его фанатичных современников.

Нам не следует забывать, что одному из городов Декаполиса, подобному Джерашу, суждено было стать щитом и убежищем живой христианской традиции. Именно в Пеллу, город на юге Галилеи, входящий в состав Десятиградья, бежали иерусалимские христиане, когда армии Тита встали лагерем на Елеонской горе.

Именно греческий город сохранил для всего мира свидетельство веры. И с течением времени, когда история Христа разошлась по всему свету, именно греческий язык позволил передавать ее все дальше и дальше.

Я ступил на дикую тропу, которая привела меня к старинной мельнице, использовавшей силу водного потока. Там я увидел араба с мешком пшеницы, уложенным на спину осла, — они направлялись к мельнице. На сей раз водитель пошел со мной, потому что я захотел осмотреть здание изнутри. Возле двери, скорчившись на камне, в свете послеполуденного солнца, сидела очень худая, довольно изящная, но грязная бедуинка. В ноздрях у нее было по две бусинки с каждой стороны, а на лице виднелись татуировки. Босые ноги были длинными и красивыми. Она играла с очень маленькой, хорошенькой девочкой лет пяти, живот которой был чудовищно раздут — обычная деформация арабских детей, которые питаются от случая к случаю и чем придется.

Увидев меня, женщина со свирепым видом отвернулась, скрючившись еще сильнее, и что-то пробормотала моему водителю. Я поинтересовался, что она сказала.

— Она думает, вы еврей, который пришел отобрать землю.

— Но почему она так решила?

— Потому что вы в шляпе, — ответил он. — Шляпа — обычный признак яхуди.Арабы говорят: «Пусть Господь проклянет тебя вместе с твоей шляпой».

Я попросил его вернуться к женщине и объяснить ей, что я не еврей, но в моей стране все носят шляпы. Она мгновенно сменила гнев на милость, я пожал ей руку, хотя не уверен, что это правильно. Однако это порадовало ее, и она с готовностью провела меня на мельницу.

Я никогда бы не поверил в возможность того, что увидел: в наше время продолжала работать римская мельница. Жернова представляли собой огромные гранитные блоки поздней римской работы, полагаю, они перетирали пшеницу еще во времена существования Джераша.