На этой дороге есть и разрушающиеся руины городов, например Акра, Тир и Сидон, погрузившиеся в пески времен. Работающий в окрестных полях никогда не знает, на что может наткнуться его лопата. Здесь нашли римских богинь, дремавших под песками Тира. Египетские захоронения под Акрой. Красивые зеленые бутылки, золотые кольца и серебряные образки у самого моря, под Сидоном. Древний мир рассыпался на куски и стал руинами вдоль дороги, а люди, которые живут тут сегодня, кажутся похожими на банды грабителей, разбивших лагерь среди развалин благородного имения.
Я навсегда запомню Акру, какой я увидел ее, когда прибыл из Хайфы, в свете раннего утра — солнце запуталось в финиковых пальмах, что росли на песке у самого моря. Маленький белый городок на море казался кораблем, его стены догнивали в голубой воде. Он был уже наполовину мертв, но когда Ричард Львиное Сердце осадил его много веков назад, город этот служил ключом к Иерусалиму. Именно в пальмовой роще Акры английский король подхватил лихорадку.
Если сегодня вы пройдете по Акре, вас встретят лишь тишина и гнилые стены, которые слишком велики для такого городка, а он чересчур мал и спокоен для них. Прошлое живет в странных, темных подвалах, наполовину засыпанных мусором, в которые вглядываешься с затаенным страхом, что кровля внезапно обернется готической аркой. Дух этого места выражен в старом слепце, который бредет по улице, постукивая палкой, нащупывая дорогу вдоль огромной стены крестоносцев, прикасаясь пальцами, заменяющими ему глаза, к гигантским камням.
Из таких городов, как Акра, Тир и Сидон, горбоносые мужчины на самом рассвете мира отправлялись в путешествия на Оловянные острова Запада. На этом побережье моряки рассказывали своим друзьям о первых впечатлениях от Корнуолла и острова Уайт.
В этом горячем ярком мире на берегу Средиземного моря финикийцы, должно быть, передавали из уст в уста мрачные истории о туманном и холодном острове на противоположном краю мира, где невысокие темноволосые люди отливают олово.
В Тире я встретил людей, строивших лодку прямо у моря. Это зрелище словно сдуло пелену времени, и древний Тир, посылавший некогда стволы кипарисов Соломону, а корабли направлявший по всему миру, будто ожил вновь в звуке молотков и пил.
Корабельщики строили совсем небольшую лодку — обычное рыбацкое суденышко для Средиземного моря. Они использовали дерево с гор Тавра, которое арабы называют кватрани.Это род смолистой сосны, говорят, из такой древесины был построен Ноев ковчег.
Метод распила был крайне примитивным. Ствол клали на две вертикально стоявших колонны-подпорки. Один человек становился на него сверху, другой поддерживал ствол снизу, и оба брались за концы длинной двуручной пилы. Они по очереди тянули пилу на себя, причем пила резала древесину только при движении вниз.
На пляже возле Тира я видел изысканно окрашенную морскую раковину, из которой в древние времена добывали знаменитый тирский пурпур.
И теперь, жарким днем, я прибыл в Сидон, еще один город, представлявший собой руины былого величия. В центре города, ближе к морю, стояла крепость, и с ее осыпающихся стен я смотрел на запад, на Средиземное море и в сторону суши, поверх розовой пены абрикосового цветения, на оливковые, фиговые и апельсиновые рощи.
Но сильнее, чем память о величии и завоевании этого города — брата Тира, — была память о Человеке, который «удалился в страны Тирские и Сидонские», где исцелил девочку, жестоко одержимую демоном 91 .
Кажется, Иисус никогда на самом деле не посещал эти города, несмотря на то, что он бывал в окрестностях. Однако жители Тира и Сидона были среди первой волны тех, кто присоединился к «множеству народа» в Галилее, желавшему услышать слова Учителя.
Обращаясь с упреками к приозерным городам Галилеи, таким как, например, Вифсаида, Иисус сравнил их веру с верой Тира и Сидона, причем в пользу последних: «Если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись» 92 .
5
Я всегда хотел посетить гору Джун, на которой леди Эстер Стэнхоуп когда-то вершила свой эксцентричный суд. Добравшись до Сидона, я спросил, не знает ли кто-нибудь, где находится Джун, и по крайней мере двадцать мужчин и мальчиков, стопившихся вокруг машины, выразили желание проводить меня. Я выбрал одного из них, и мы отправились по боковой дороге за Сидон и начали восхождение на горы Ливана.
Имя Эстер Стэнхоуп встречается в большинстве путеводителей и других изданий, написанных о Сирии около века назад. В романе «Эотен» Кинглейк упомянул о ее странном предприятии на горе Джун, и это, пожалуй, самое достоверное описание. Всякий путешественник пытался получить аудиенцию «королевы пустыни», или «принцессы Ливана», как называла себя эта необычная женщина. В какой-то период она была самой влиятельной европейской дамой на Ближнем Востоке и, в любом случае, всегда оставалась самой колоритной и эксцентричной.
Она была племянницей Уильяма Питта [12], до его смерти вела хозяйство в доме на Даунинг-стрит. Она была красивой, яркой, своевольной и острой на язык, высокомерно и уверенно держалась в самом блестящем обществе ее времени. Смерть Питта в 1806 году стала для нее тяжелейшим ударом, а когда сэр Джон Мур умер в Корунне три года спустя с ее именем на устах (говорят, он был в нее платонически влюблен), несчастная Эстер Стэнхоуп покинула Лондон.
В возрасте 34 лет, в сопровождении доктора и служанки, она отправилась в дальнее странствие, из которого уже никогда не вернулась. После полного приключений путешествия она прибыла в Палестину и, руководствуясь экстравагантным тщеславием и странными амбициями, граничившими порой с безумием, вообразила себя своего рода женщиной-мессией или, на худой конец, «царицей Иерусалима». Сначала она добилась успеха у арабов, живших вокруг Дамаска, которым и в самом диком сне не представлялась встреча с кем-то вроде племянницы Питта. Она отказалась от европейской одежды, нарядилась как шейх, великолепно ездила на арабском скакуне и завоевала даже большую славу, чем в наше время полковник Лоуренс Аравийский. Она была отважной, как львица, и щедрой на деньги, и эти два качества расположили к ней арабов.
В конечном счете она поселилась в разрушенном монастыре на территории Ливана, а позднее перебралась в крепость, выстроенную для нее на горе Джун. Там она вершила правосудие, выезжала за пределы своих владений верхом и в сопровождении внушительной охраны, вмешивалась в политику, а однажды даже вела войну с горным племенем, в результате чего погибли 300 человек, а целый ряд деревень был стерт с лица земли.
Она изучала магию и почиталась своими людьми едва ли не как божество. На ее конюшне стояла белая кобыла с горбом на спине в форме седла. Она была убеждена, что это бедное существо создано, чтобы носить мессию. Сохранились записи путешественников, рассказывающие о поразительной крепости Джун, о королевском величии, которым Эстер себя окружала, о беседах, которые всегда проходили по ночам: она сидела в одежде шейха, потягивая кальян, и часами рассуждала об астрологии и астрономии, о магических дисциплинах. Во время одного из таких разговоров сильный мужчина упал в обморок от усталости. Ее беседы длились до рассвета.
Леди Эстер Стэнхоуп почти удалось достичь величия. Она завоевала невероятную, легендарную репутацию по всему Востоку, но к старости погрязла в долгах. Ее падение из величия в нищету и последовавшая за этим смерть в забвении и одиночестве (она умерла ограбленной и забытой) были ужасны. Миссионер доктор У. М. Томсон проехал через весь Ливан, чтобы похоронить ее, и оставил описание этой тягостной сцены в сочинении «Земля и Книга»:
Британский консул в Бейруте попросил меня совершить религиозные обряды, связанные с похоронами леди Эстер. Погребение состоялось в невероятно жаркий субботний день в июне 1839 года. Мы начали нашу печальную миссию в час дня и к полуночи прибыли на место. После короткого размышления консул решил, что похороны нужно провести немедленно. В спешке открыли склеп в саду, где находились останки генерала Л., его сына (забыл, какого именно), еще одного француза, похороненного самой леди, — все их перенесли в другую часть сводчатого помещения.
Тело леди Стэнхоуп в чрезвычайно простом гробу перенесли к месту захоронения ее слуги, представлявшие собой весьма пеструю компанию; они шли с факелами и фонарями, чтобы найти путь по извилистым дорожкам сада. Я ошибся тропинкой и некоторое время бродил по этому лабиринту. Когда наконец я добрался до беседки, первое, что я увидел, — кости генерала, сваленные кучей, а поверх них череп, в глазницах которого стояли зажженные свечи — страшное зрелище. В подобных обстоятельствах проводить службу было довольно затруднительно, все сбивало с толку. Позднее консул заметил, что есть некие любопытные совпадения между этими похоронами и церемонией прощания с сэром Джоном Муром, возлюбленным леди в молодости. В молчании, на одинокой горе, в полночь, при свете тусклых фонарей, на ее гроб положили британский флаг, и она упокоилась как воин, и так мы оставили ее наедине со славой. И на этих похоронах, столь многим схожих с теми, давними, присутствовал единственный ее соотечественник, и имя его был Мур…
Наутро после похорон мы с консулом обошли строение и осмотрели его тридцать пятькомнат, опечатанных вице-консулом Сидона с целью предотвратить грабеж. Там было полно мусора. В одной комнате стояли сорок или пятьдесят сосудов из-под масла французского производства, старых, пустых и пыльных. Другая была забита арабскими седлами, поеденными молью, рваными и потертыми. Они принадлежали ее вооруженной охране. Еще две комнаты были заполнены медикаментами, следующая — книгами и бумагами, в основном сложенными в коробки и старинные сундуки. Нигде не нашлось ничего ценного, и печати были обновлены, вплоть до вынесения официального решения по поводу этой собственности. Толпа жадных слуг, очевидно, уже успела прибрать к рукам все мало-мальски пригодное.
