В этой келье святого Бишоя в IV веке посетил Ефрем Сирин. Ефрем оставил посох снаружи, а когда он завершил разговор и вышел из кельи, то обнаружил, что посох процвел листьями. Когда мне рассказывали об этом чуде, один из монахов, стоявший с края, внезапно разволновался и стал настаивать на том, чтобы проводить меня в другой конец монастыря, где указал на колоссальное дерево — тамаринд. Он уверенно заявил, что это и есть посох святого Ефрема Сирина.

Дерево это видели в VI веке путешественники, и уже тогда оно считалось почитаемой реликвией. Я, насколько смог, измерил его обхват, получилось семь футов у основания ствола.

Попрощавшись с монахами, мы отправились к следующему монастырю.

Белые стены монастыря Бишой вскоре предстали перед нами, и мы оказались в очередной твердыне христианства. Эта обитель показалась мне менее процветающей, чем две предыдущие, а странные фигуры монахов — еще более нелепыми и даже пугающими.

Любезно угостив нас чаем, настоятель провел меня по своим владениям. Мы вошли в темную церковь, потом в трапезную, где стояли два каменных стола в линию, общая их длина составляла свыше восьмидесяти футов; безусловно, это самый длинный стол в мире, причем настолько низкий, что монахам приходилось сидеть на полу или даже возлежать на римский манер.

Мне жаль, что никто до сих пор не исследовал своды этих зданий и не нашел объяснение их сходству со сводами ранних церквей Ирландии. В каждом из монастырей Вади Натрун я вновь и вновь вспоминал о кельтских церквях. Я спросил у настоятеля, слышал ли он о стране под названием Ирландия, но он сокрушенно покачал головой, явно огорченный тем, что вынужден разочаровать меня. Не имело смысла рассказывать ему, что в Национальной библиотеке в Париже хранится древняя путевая книга, которой пользовались ирландские паломники, приходившие в монастыри пустыни Скетис; возможно, кто-то из его предшественников, управлявших монастырем в IV–V веках, предоставлял убежище ирландцам. Меня увлекает мысль о том, что ирландские паломники совершали регулярные путешествия с другими набожными людьми в те дни, когда в этой долине жили знаменитые анахореты, когда возникали первые в мире монастыри, и я уверен, что они приносили суровый дух пустыни Скетис и всей Фиваиды в горы Уиклоу.

Настоятель с энтузиазмом показывал мне наиболее ценное достояние своего монастыря: реликвии основателя Аввы Бишоя, а также его товарища, Павла из Тамваха. Он снял покров, которым накрыли деревянный ящик, и извлек оттуда традиционный длинный кожаный реликварий. Он объяснил, что Бишой и Павел жили вместе в пустыне, предаваясь созерцанию и молитвам, и Господь открыл им: даже в смерти они не расстанутся.

После смерти святых епископ Антинои стремился получить мощи Бишоя и увезти их в город, а потому велел положить мощи в лодку. Но та и с места не сдвинулась и стояла на Ниле, пока не выступил вперед престарелый отшельник, который сказал епископу, что мощи не удастся вывезти, если не взять на борт и останки Павла из Тамваха. Так и сделали, священный груз доставили в храм Антинои, и прошли века, прежде чем мощи двух святых снова привезли в пустыню Скетис, где они остаются поныне.

Я вспомнил: когда французский инженер Соннини проезжал через этот монастырь в 1778 году, он отметил в своих записках, что монахи Бишоя вышли ему навстречу и пригласили в обитель, чтобы увидеть святого, «свежего и розового, словно живой»; но Соннини, которого ограбили бедуины и у которого незадолго до этого случился конфликт с монахами Барама, был не в настроении, резко отказался от приглашения и проехал дальше. Я поинтересовался у настоятеля, о каком святом могла идти речь. Он удивился, что я слышал об этом, а потом в восторге похлопал по кожаному мешку с мощами Аввы Бишоя и заявил, что у этого святого не только свежий вид, но даже морщин нет. Он так заинтересовался, откуда я узнал о сохранности тела Аввы Бишоя, что мне пришлось рассказать о записках Соннини, поскольку я очень плохо умею принимать таинственный вид и не желаю намекать на свое «всезнайство». Этого делать не следовало. Я почувствовал, что утратил уважение настоятеля.

Мы побродили по монастырю, посетили комнаты, разрушавшиеся от времени, и другие, находившиеся на грани полной катастрофы. Я попрощался с настоятелем и двинулся через пески в сторону натриевых озер. Было уже слишком поздно посещать Дейр Макарий, я планировал вернуться туда через день или два.

Мы мчались по отличной дороге в сторону Каира, и я думал, что мог бы смириться с нищетой и грязью, в которых живут монахи, если бы только их алтари, литургические сосуды и столы были чисты. Грязного монаха можно оправдать тем, что он пренебрегает телом во имя спасения души, но нет оправдания тому, что алтарь закапан свечным жиром, алтарные покровы пропылились, а церкви пребывают в небрежении. Впрочем, каковы бы ни были их прегрешения, эти монахи сумели сохранить христианство в пустыне на протяжении шестнадцати столетий, они век за веком умирали за веру, а при необходимости готовы повторить сей подвиг и сейчас.

Они невежественны. Они грязны. Они живут совсем не так, как мы. Но невозможно оспорить, что из их среды вышло столько мучеников! Это ли не повод отказаться от критики? Грязный, но искренний святой может быть более желанным небесам, чем тщательно умытый, но верующий формально христианин.

Святой Макарий, которому посвящен четвертый монастырь долины Вади Натрун, был основателем монашеских поселений Скетиса. Он родился около 300 года, а умер незадолго до того, как Палладий около 391 года прибыл в пустыню, чтобы посетить самых знаменитых отшельников и описать жизнь отцов-пустынников.

Как и многие другие монахи и отшельники, Макарий по происхождению был крестьянином; в частности, он служил погонщиком верблюдов и попал в Вади Натрун, когда приехал с караваном за грузом соли. Он женился по просьбе родителей, но, как многие ранние христиане, договорился с женой, что их союз будет исключительно номинальным. После ее смерти Макарий принял решение посвятить себя жизни с Богом, но в те времена лишь малочисленные аскеты, такие как Антоний, уходили в пустыню, а потому новоявленный отшельник построил себе хижину неподалеку от деревни. В этом селении нашлась девушка, обвинившая святого в соблазнении, и разгневанные жители вытащили Макария из хижины, повесили ему на шею горшки и сковороды, выбранили и избили. Святой смиренно вернулся в свою келью и взялся плести корзины, чтобы заработать деньги для обеспечения девушки, однако Божественное вмешательство заставило ее признаться в том, что она выдвинула против святого мужа ложные и злонамеренные обвинения. После такого неприятного вторжения в его созерцательную жизнь Макарий удалился в пустыню Скетис и стал первым отшельником в долине Вади Натрун.

Он сделался настолько знаменит, ему докучало столько посетителей, что зачастую приходилось тайком сбегать из кельи и искать убежище в пещере, находившейся в полумиле от его приюта. Вероятно, преследование стало таким утомительным, что святой прорыл туннель от кельи к пещере и, если не хотел, чтобы его заметили, уходил под землей от своих назойливых почитателей. «Переходя из кельи в пещеру, он обычно повторял двадцать четыре антифона, а возвращаясь, еще двадцать четыре».

Легко посочувствовать отшельнику, если представить себе, что среди его посетителей встречались весьма необычные персонажи. Однажды к Макарию пришел человек, который вел под уздцы оседланную кобылу, которую называл своей женой. Он объяснял, что другой человек влюблен в нее и, отчаявшись заслужить симпатию дамы, обратился к чародею с просьбой, чтобы женщина потеряла привлекательность в глазах мужа. Чародей, вероятно, воспользовался способом, известным Лукиану [30], и так хорошо исполнил свою работу, что, вернувшись домой, муж изумился, увидев на кровати пораженную горем кобылу.

«Тогда он возвысил голос в горестном плаче, омылся слезами и тяжко вздыхал; и говорил с нею, но она не давала ответа, так как не могла вымолвить ни слова».