Я полагаю, что руины великого замка крестоносцев, подобного Атлиту, вероятно, являются наилучшей обстановкой для того, чтобы воздать должное великому религиозному ордену, по-прежнему хранящему изначальную чистоту побуждений.

Я направился дальше на юг, чтобы воочию увидеть меланхоличное запустение Кесарии. Во времена земной жизни Иисуса здесь находился порт, по размерам не меньший, чем Пирей. Его пристань, строения и прекрасные улицы прославились по всему миру. Ирод, который начал строительство города в 25 году до н. э., потратил двенадцать лет на его завершение, для этого он пригласил лучших архитекторов своей эпохи, самых образованных инженеров, так что Кесария занимала среди городов древней Палестины то же место, которое сегодня в мире принадлежит Нью-Йорку. Все улицы вели к гавани и пересекались под прямым углом широкими проспектами. Это действительно была модель идеального города, заимствованная впоследствии американцами! Обнаружены даже остатки подземных дорог, соединявших различные районы города. Здесь были великолепные театры и ипподром, а фасадом к морю располагался мраморный храм, построенный Иродом в честь его покровителя, римского императора.

Можно вообразить, как охотно римляне приняли власть над этим блестящим морским портом, как доволен был Пилат, который предпочитал жить здесь, в замечательном дворце Ирода, а не в древнем и диком Иерусалиме. Именно из Кесарии Пилат прибыл на Пасху, во время которой был осужден и распят Иисус; именно в Кесарии многократно бывал апостол Павел, в том числе один раз — под стражей, доставившей его из Иерусалима; именно в Кесарии легионы провозгласили императором Веспасиана.

А сегодня здесь ничего нет. Море набегает на пустынный пляж. На некотором расстоянии от береговой линии высится скала — возможно, один из реликтов знаменитого порта, отмечающий место дворца, где жил Пилат, прекрасного форума, большого ипподрома и цирка, которые теперь превратились в череду сельскохозяйственных угодий [10].

«Галилея» — одно из самых прекрасных слов, которые мне доводилось слышать. Даже если бы удалось отстраниться от воспоминаний о пастырстве Иисуса, это название все равно звучало бы красиво, мелодично, как шелест воды, плещущей о берег. Это слово настолько же мягкое, насколько твердым является название «Иудея»; «Галилея» звучит нежно, а «Иудея» — сурово. Нет необходимости посещать Святую Землю, чтобы осознать скалистую сухость «Иудеи» или расслышать звучание воды, падающей с весел, в имени «Галилея».

Слово «Галилея» означает «кольцо», или «местность», или «язычники». Еврейское понятие галилзначит «круг», вообще все округлое. Этот регион никогда не был полностью населен евреями, даже в самые древние времена. Десять городов Галилеи были дарованы Соломоном Хираму, царю Тирскому, как плата за строительство Храма, вторжение языческих народов продолжалось и в последующие эпохи. Когда Иисус отправился жить в Галилею, западный берег озера был окружен кольцом городов и рыбацких деревень, в которых сильно чувствовался не-еврейский элемент. Чистокровные, ортодоксальные евреи Иерусалима свысока смотрели на галилеян, подсмеивались над их диалектом, над тем, как они произносят гортанные звуки. Те, кто стоял во дворе первосвященника после ареста Иисуса, сразу опознали апостола Петра как последователя Христа. «Ты — галилеянин, — сказали они, — и наречие твое сходно» ⁵⁸ . Забавные ошибки в грамматике и нелепые ляпсусы в произношении постоянно приводились верховными правителями Иудеи как доказательство тупости и неотесанности жителей Галилеи.

Однако можно предположить, что, освободившись от раввинистической жесткости Иудеи, Галилея обрела возможность приближения к идеалу ярко выраженного национализма. И если жители Иудеи были скованы строгими формальными рамками, галилеяне постепенно проявляли склонность к рассуждениям и независимости мнений. Не случайно Иисус отправился сеять семена нового учения на восприимчивые берега Галилеи…

И теперь, когда мне пришло время отправиться на берега Галилейского (Тивериадского) озера, я почувствовал нарастающее волнение. Не будет ли эта страна обесценена соперничеством в области благочестия так же, как другие части Палестины? Осталось ли там какое-то напоминание о Христе? Я не знал. Я понимал только, что Галилея должна стать для меня настоящим приключением в Святой Земле. Теснее, чем любое иное место на земле, она связана с Иисусом Христом, и как только произносят прекрасное слово, сразу встает перед глазами Его образ — не того Христа, о котором проповедовал апостол Павел, а того Иисуса наших сердец, который созывает малых детей и сажает их на колени, кто учит евангелию любви и сочувствия, обращенному к униженным, «простецам» и занятым тяжелым трудом.

Какой-то инстинкт подсказал мне, что нужно остановиться на горе по дороге к Назарету. Я взглянул назад, на юг, и передо мной развернулась панорама страны, хранящей столько воспоминаний о бедствиях и победах народа.

Я смотрел на равнину Изреель, раскинувшуюся, как гладкое зеленое море, вплоть до отдаленных гор Самарии. Тени облаков плыли по ней, словно призраки древних армий, пересекавших некогда эти просторы. Там, внизу, состоялось не менее двадцати крупных сражений. Эта плоская земля знала гром колесниц Египта, Ассирии и Вавилона. Где-то на равнине Барак разбил ханаанеев. С ее зеленых полей Гидеон повел мидианитян к Иордану. В горах за моей спиной Саул шел ночью, чтобы получить совет Аэндорской волшебницы, а днем увидел свои армии поверженными, а сыновей убитыми. Там, внизу, мертвое тело царя Озии волокли торжествующие египтяне, а потом его доставили в переполненный горем Иерусалим.

Темно-бурые горы на юге, горы Самарии, помнят грозные обвинения Илии. Они слышали пламенные слова и видели пророческий огонь в его глазах. На горизонте виднелся холм, на котором простирался виноградник Набота, и холм, на котором приняла смерть Иезавель. Направо разрезал небо длинный, плавных очертаний хребет Кармил, который видел жрецов Ваала и огонь, обрушившийся на них с небес по слову Илии, желавшего их сокрушить.

Я смотрел еще некоторое время на эту часть гигантской карты ветхозаветной истории, а потом двинулся к Назарету; и дорога повела меня на вершину очередной горы. Там я снова остановился, уже не по инстинкту, а от изумления; потому что далее, к северу, передо мной лежал новый мир — Галилея.

Я не знаю названия этой горы, но всегда думаю о ней как о горе двух Заветов. К югу раскинулся Ветхий Завет; к северу — Галилея и Новый Завет. Глядя на север, на эту открывшуюся перед взглядом страну, я невольно подумал, что эта гора воплощает собой титульную страницу, которую книгоиздатели помещают в Библии между пророческими книгами и историей жизни Христа. И, хотя не исключено, что Иисус не посещал все места, которые теперь называют священными, Он, несомненно, еще в детстве стоял на этой горе. Он должен был знать все призраки своего народа, толпившиеся на юге, и с нежностью и любовью смотреть на спокойную и прекрасную страну на севере и дорогу, что сбегала с горы к озеру.

Легко вообразить, как Он поднимается на эту гору, когда солнце клонится к морю, и спускается, поспешая в Назарет до наступления сумерек. На равнину Изреель надвигается ночь, и горы Самарии уже покрыла тень. Но последнее, что исчезает от взора на равнине внизу, — белая полоса дороги, проходящей от Самарии, через дикие края Иудеи, до самого конца, до врат Иерусалима.

Спускаясь в Галилею, я понимал, что уже немало узнал о евангелиях такого, что невозможно понять иным образом, не посетив эту землю. Назарет стоит на границе между севером и югом. Чтобы въехать в Галилею, необходимо развернуться спиной к сцене, на которой разыгралась ветхозаветная история, и что-то в самой природе страны придает этому ощущение принципиального жеста: невозможно попасть в Галилею, не осознав, что говоришь «прощай» Иудее. И пока не пересечешь гору двух Заветов, разум не может полностью освободиться от могучего гипноза Иерусалима.