— Я знаю, кто вы, — заявил он, — потому что видел ваше имя в регистрационной книге отеля. И я не побоюсь связаться с вами.

И, глядя прямо и жестко ярко-голубыми глазами, добавил:

— Вы уверены, что дом Энни Лоури [9]выглядит именно так, как вы описали его в своей последней книге о Шотландии?

— Думаю, да.

— Ну, а я в этом не уверен. Энни Лоури была среди моих предков, и я отлично знаю ее дом. У меня на квартире есть несколько снимков. Не хотите ли взглянуть на них вечерком?

Появился ординарец, и потомок Энни Лоури вышел вместе с ним на пыльную дорогу, что вела к спекшейся и утрамбованной парадной площадке.

Слуга-бербер в столовой, вероятно, решил, что меня очень забавляют яйца-пашот.

В тех немногочисленных случаях, когда я не чувствовал себя полумертвым после целого дня путешествий, я читал перед сном, лежа в постели, три хроники крестоносцев — Ришара Девиза, Жоффруа де Винсофа и Жана де Жуанвиля, сенешаля Шампани. Их повествование заставляло меня еще глубже задуматься, к какой категории следует относить крестовые походы: религия, коммерция или колонизация? Похоже, они с начала до конца представляли собой хаос самых разнообразных переплетенных мотивов.

Однако эти три автора зажгли во мне желание посетить руины великого замка крестоносцев Атлит или, как его называли в старые времена, Каструм Перегринорум (Замок Паломников), который находится в 14 милях к югу от Хайфы.

В отеле выразили сомнение в том, что мне удастся туда добраться, потому что дорога по большей части непроезжая после дождя, но обещали позвонить в полицию и узнать, какова ситуация. В полиции заверили, что дорога высохла, так что я двинулся в путь.

Нам предстояло проехать вокруг горы Кармель. Прибой с пеной обрушивался на золотистый песок на протяжении миль побережья, дорога шла по ровной зеленой местности, переходившей далее в равнину Шарон. Милях в трех от Хайфы я заметил великолепный караван верблюдов, примерно из двадцати животных, медленно ступавших по самому краю волн. Порой белая пена омывала их ноги, и все вместе производило впечатление странного видения иного мира. Этой дорогой шли караваны и во времена Соломона. Такой караван уносил в Египет юного Иосифа. Римские легионы, маршем из Антиохии в Кесарию, прошли этим путем и, без сомнения, как и верблюды, наслаждались белой пеной, омывавшей их обнаженные ноги. Крестоносцы с развевающимися знаменами ехали вдоль этих желтых песков, и многие столетия паломники брели здесь, вдоль моря, к Гробу Господню, опираясь на посохи с эмблемой-ракушкой, с обожженными солнцем лицами, устремляясь к граду Божьему.

Дорога сильно испортилась. Появились огромные ямы, в которые могла провалиться целая лошадь. Тут и там раздраженные путешественники, понимая, что эти провалы не преодолеть, сворачивали с основной колеи и ехали по полю молодой пшеницы, так что постепенно образовались две дороги — старая и новая, тянувшиеся бок о бок, иногда сливающиеся в одну, а на трудных участках разделяющиеся.

Когда я поднялся на хребет Кармель, глубоко врезающийся в равнину, пространство расширилось: передо мной раскинулась прекрасная зеленая территория, засеянная весенними культурами. Земля местами была усыпана изумительными дикими цветами. Я много раз встречался с людьми, хорошо знающими Палестину, и все они в один голос восхищались ее весенними цветами, но, по правде говоря, не могу сказать, что они явно превосходят цветение английского весеннего леса. Вспомните о наших колокольчиках, как голубой туман стелющихся среди травы, о ярких наперстянках, бледно-желтых примулах, фиалках, медуницах, о болотных касатиках, о скромных, но очаровательных лютиках, о замечательных, хотя и не любимых многими одуванчиках. Меня не смогут убедить в том, что дикие цветы Палестины прекраснее наших; но признаю: они поразительно красивы.

Тут и там я проезжал через поля кроваво-красных и алых анемонов, которые в Библии названы «лилиями долины», огромные участки дороги были заполнены сладким ароматом белых нарциссов, известных под именем «роза Шарона» или «нарцисс Саронский». Переводчики Библии были смущены словом абацеллет,которое они передали как «роза». Но современные ученые утверждают, что его следовало переводить как «нарцисс».

Так пел Соломон, согласно традиционной версии. Но доктор Джеймс Мофетт настаивает на более точном, хотя и менее музыкальном переводе библейского текста:

Странно, но в прежнем переводе вы ощущали аромат цветов, а в новом их можно засушить между страницами книги или, что еще хуже, положить в музее под стекло.

Может быть, слова «Я всего лишь полевой цветок, я простой ландыш» и являются точным переводом, но фраза «Я нарцисс Саронский, лилия долин» обладает красотой авторского поэтического текста.

На дороге я встречал лишь диковатого вида мужчин, которые вели стада черных с подпалинами коз, нескольких арабов на ослах, и один раз — машину, в которой сидел городской араб в сопровождении трех жен. Он занимал переднее сиденье, рядом с водителем, а женщины сгрудились на заднем, закутанные до самых глаз, они качнулись все вместе, когда машина резко свернула, чтобы обогнуть ухаб, и в этот момент показались мне похожими на трех черных коз. От основной дороги в сторону сворачивала другая — она вела к пескам и к разрушенному замку Атлит.

Великая крепость лежала среди скал на берегу, словно боевой корабль, выброшенный на рифы и разбитый приливом. Ничто не давало мне столь ясного представления о многонациональном характере крестовых походов, как этот колоссальный останец города, потому что абсурдно называть его замком. Общая территория, включая торговые предместья, окружавшие цитадель, должно быть, составляла не менее пятидесяти акров. Это был один из базовых лагерей европейцев при завоевании Палестины, и даже в запустении он выглядел величественным, тем паче что был и последним оплотом крестоносцев в этих землях.

В самой середине руин примостилась арабская деревушка, ее жители карабкаются по развалинам готического замка, чтобы первыми показать путнику славу и величие этого места. Они ведут под своды, напоминающие пещеру, в гигантские часовни и оружейные палаты; указывают на бастионы, на глазах разрушающиеся, которые когда-то возводили навеки.

В 1218 году здесь был главный центр рыцарей-тамплиеров, который в течение семидесяти лет оставался оплотом христианского владычества на Востоке. Померкнувшая слава великих христианских орденов печально и наглядно представлена этими руинами, но, обследуя их, я вспомнил, что в Святой Земле есть еще одно место, где ордена крестоносцев сохранили свое исконное предназначение — ухаживать за больными и раненными. Это офтальмологическая больница ордена Св. Иоанна Иерусалимского, чей приорат в Кларкенвелле, кстати, является одной из достопримечательностей Лондона. Восстановление Великого приората Англии около столетия назад и его впечатляющая деятельность по уходу за больными во время мира и войны придают новый смысл избитому слову «романтика».

Крест ордена парит над Иерусалимом, над больницей, полное название которой звучит как голос труб крестоносцев: «Офтальмологическая больница Великого Приората Британского королевства священного ордена госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского». Внутри современного белого здания нет политики: мусульмане, христиане и иудеи получают одинаковую помощь и уход, а во главе учреждения стоит один из ведущих хирургов-офтальмологов мира. Некоторое представление о размахе работы ордена Св. Иоанна в Палестине можно получить по тому факту, что ежегодно клинику посещают 80 000 человек, и за год здесь проводится более 3000 операций.