Мы с Борисом засыпали Игоря вопросами, дурацкими вопросами, думаю, такими же, какими потрясенные родители засыпали бы своего сына, узнав, что между катанием на велосипеде и игрой в футбол он перерезал кому-нибудь горло.
Он был так доволен качеством ножа, что решил даже отправить благодарственное письмо людям из телемагазина, которые обычно получают одни жалобы. Но он и это забыл сделать. А им было бы приятно узнать, что их товаром можно перерезать горло с такой же легкостью, как и нарезать кусочками мороженую курицу. Разрез получился такой ровный, что ему оставалось только собрать кровь в молочные бутылки — как из-под крана. На белой рубашке осталось большое красное пятно, и он быстро сбегал в мансарду, чтобы заменить ее на одну из рубашек, оставленных ему нашим отцом. Как и та, что была на Волси-Бёрнсе, она была куплена в «Камичериа Сан-Марко», и Игорь порадовался, что замена не скажется на качестве. Ангельский голос посоветовал ему вытереть остатки крови — на теле и на полу, и он извел на это целый рулон бумажных полотенец, который нашел в холодильной камере. Там же он нашел и мусорные мешки, куда засунул испачканные кровью полотенца и рубашку, после чего выставил их за дверь, присовокупив к веренице уже стоявших там таких же мешков. Он хотел поздравить Кьяру с таким удачным устройством холодильной камеры, но так и забыл это сделать до ее отъезда. Затем он занялся Волси-Бёрнсом чтобы очистить андрон от его скверны и омыть само тело. Ему пришлось здорово попотеть, пока он убирал с причала сложенные рабочими мраморные плиты, расчехлял пуппарино и толкал его до канала. Он надел на Волси-Бёрнса английский плащ моего отца — потому что вода в канале была ледяной — и положил его в лодку. В этот самый момент он услышал голос Альвизе, который, возвращаясь вместе с Кьярой домой, сетовал на снегопад и на свалившегося на них оленя. Обращаться к нему за помощью он не стал, зная, что племянник не любит, чтобы к нему приставали, когда он устал.
Гребец из Игоря никакой. Он отдался на волю течения и ветра и плыл так, пока лодка не ткнулась носом в какой-то причал. Там он и выложил тело, доверив дальнейшее его омовение приливу. Бумажник он вынул, чтобы вода не попортила лица на хранившихся в нем фотографиях. Про бумажник он тоже совсем позабыл, вот что значит дырявая голова! Он валялся где-то там, наверху, в мансарде. Возвращаться от канала Сан-Агостино оказалось сложнее. Но ветер внезапно стих и сменился снегом — верный знак того, что космос ему благоволил. Усевшись в пуппарино, как в каноэ, Игорь принялся грести руками, отталкиваясь от стен, к которым то и дело прибивало лодку. Добравшись наконец до дому, он снова накрыл лодку чехлом, вымыл нож и молочные бутылки под краном в холодильной камере. Нож он отнес на место, ко мне в антресоль, на кухню. А потом, обливаясь потом, поднялся к себе. Но спал он плохо — из-за лодки, которую забыл отчистить.
В понедельник он купил в магазинчике морских инструментов на Сан-Рокко смывку для дерева и металла, а потом битых два дня скреб пуппарино, драил его наждаком, обдирая в кровь пальцы. Игорь совершенно не разбирается в морских делах, но продавец посоветовал ему дать сначала древесине просохнуть, а уж потом, в хороший денек, обработать ее медным купоросом и покрыть лаком. Когда в доме у нас появился Виви, он спрятал химикалии в моей кладовке, рядом с красителями и ядовитыми растворами. Вот так. На него свалилось множество новых обязанностей — Виви, хозяйство, магазины, он изо всех сил старался быть нам полезным, чтобы мы могли спокойно работать, а про эти растворители он просто забыл. С утра до вечера его мысли были заняты лишь одним — покоем и благополучием нашей семьи, до растворителей ли ему было?
Теперь вот Борис расстроился из-за дырки на холсте своего «Мужчины с перчаткой». Это он, Игорь, виноват, он никогда себе этого не простит, но что поделать, если у него такая дырявая голова?
Чтобы утешить его, мы с Борисом взяли его каждый за плечо, перекрестив у него за спиной руки. В жизни есть вещи гораздо более серьезные и непоправимые, чем какая-то дырка на холсте. Ему надо было сразу рассказать нам о той ночи, на следующее же утро. Мы бы поставили его химикалии на место, и все осталось бы в целости и сохранности: и холст, и жизнь — все.
Игорь заметил, что он не для того самостоятельно разобрался с Волси-Бёрнсом, не позволив тому побеспокоить Бориса, чтобы потом все Борису и рассказать. Умирая, его мать взяла с него клятву, что он всегда будет оберегать своего брата-близнеца. Тогда же она сказала ему, что получила послание от ангелов, что они призывали ее к себе, в мир иной, туда, где ей не будет грозить подстерегавшая ее старость. Смерть — это избавление. Так сказали ей ангелы. Втайне от Бориса они вместе смешали ее сердечные лекарства, составив дозу, которая свалила бы и слона. Она ушла с улыбкой на устах, завещав Игорю секрет безмятежности. Но главное — завещав ему Бориса.
С того самого дня, как они покинули Пондишери, и до сегодняшнего вечера Игорь оставался верен своей клятве и заботился о брате как только мог. Как он мог открыть ему, что этот лжец Волси-Бёрнс так презрительно отзывался о его Маратте? Ему было больно сделать ему больно, и сейчас он решился на это только из-за растворителя, из-за дырки в Гверчино, в которой виноват был он, а не Борис. Он должен был рассказать все, иначе ложь, которая, как он думал, канула вместе с Волси-Бёрнсом, заразила бы весь дом. Правда, только правда могла уничтожить этот коварный вирус. За последнее время его не один раз подмывало раскрыть ее нам. Наши попытки помочь в расследовании, блуждания комиссара, арест и ложное обвинение невиновного, его собственные предостережения, которые семейство Кампана неизменно высмеивало, — все это расшатывало стену молчания, воздвигнутую им в ту ночь по велению ангела, чтобы оградить Бориса от поклепов Волси-Бёрнса. Он и так долго продержался с помощью своих средств. Но, увидев дырку в холсте Гверчино, он понял, что бесплотные ангелы не могут возместить материальных потерь. Когда кармической гармонии угрожают химикалии, ангелы бессильны.
Теперь, когда ему стала понятна вся эфемерность понятий «порядок» и «хаос», Игорь задумался: не прав ли Альвизе, доверяя одним лишь фактам, а не знакам и предчувствиям, на которые всю жизнь полагался он сам. Туговатый на ухо вестник неясных сил, он совершенно забыл о таком грозном явлении, как химическая коррозия, которая чуть не погубила «Мужчину с перчаткой». Нет, все же вещи — вовсе не то, чем им должно быть. Они — то, чем их сделала его глупость: полное безумие.
Не знаю, много ли было в мире людей, с древнейших времен до наших дней, оказавшихся в подобной странной ситуации и вынужденных утешать родного дядюшку комиссара полиции, после того как тот просто и ясно — словно поделился кулинарным рецептом — рассказал им, как перерезал кому-то горло. Не знаю, прибегали ли эти люди к тем же доводам, что и мы с Борисом, уговаривая убийцу, что он ни в чем не виноват — ни в плавающем в канале трупе, ни в образовавшейся в картине дырке. Теперь, когда ничего уже не изменишь, вещи снова стали тем, что они есть, и останутся таковыми до скончания времен, Игорь.
Наконец он высвободился из наших объятий и разразился одной из своих малопонятных проповедей об имманентной сущности, деформированной неустойчивой субстанцией обстоятельств, при этом так суетился и размахивал руками, словно космос был напичкан бессчетным множеством загадок и все они только что предстали его взору. Борис посвятил себя движению от сущности к субстанции в искусстве, и в этом его карма. Карма же самого Игоря — в том, чтобы избавлять брата от житейских неурядиц, в чем он и поклялся карме их матери перед ее уходом к ангелам.
Борис так и подскочил. Если Игорь намеревается резать горло всем, кто может стать причиной его «житейских неурядиц», это будет настоящая бойня, которая потребует от него слишком больших усилий. Волси-Бёрнса не воскресить. Запишем его в «издержки», если я не против. И незачем грузить Альвизе нашими семейными проблемами: он и так перегружен. Но Игорь должен дать нам клятву, что никогда, ни в коем случае не будет больше вмешиваться в наши дела. И клятва эта должна быть тверже, чем та, которую он принес их матери, чей конец он, кстати сказать, ускорил, что страшно потрясло Бориса, когда он узнал об этом, — между прочим, совершенно случайно. Но теперь, когда и она, и Волси-Бёрнс мертвы и похоронены, лучше было бы похоронить и память о них. Спору нет — когда забываешь о смерти, жить становится легче.
