Очевидно, испытывая всё возрастающую досаду и нетерпение, Чибисов (через голову Лизюкова и совершенно игнорируя его штаб) напрямую отправил радиограмму командиру 148 тбр подполковнику Михайлину с требованием ускорить продвижение бригады вперёд[79]. Такое открытое игнорирование не могло не уязвить самолюбия Лизюкова. Ведь именно к нему как к непосредственному начальнику Михайлина и должен был бы сначала обращаться Чибисов. Но что мог сделать Лизюков? Во время боя указывать Чибисову на прописные истины уставной субординации? Увы, ему не оставалось ничего большего, кроме как проглотить обидное (к тому же проявленное при подчиненных!) пренебрежение командующего и продолжать выполнять поставленную задачу.

Первый день операции подходил к концу. Время летело неумолимо, наступали сумерки, приближалась ночь. Обнадёживающее начало, когда, казалось, корпус вскоре вырвется на оперативный простор, увы, оказалось обманчивым. Прорыва не получалось, и наступление не привело к успеху, который так нужен был Лизюкову именно сейчас, в его пошатнувшемся после неудачи 5 ТА положении. Ему, бывшему командарму, на которого, похоже, уже махнули рукой иные раздражённые начальники, надо было во что бы то ни стало доказать, что он способен командовать войсками и добиваться побед, что прошлая неудача была лишь досадным эпизодом в его безупречной до того фронтовой биографии. Ещё одного провала он допустить просто не мог…

Понимая, что день уже заканчивается, а поставленная задача так и остаётся не выполненной, Лизюков мучительно искал выхода из создавшегося положения. Конечно, не один только 2-й ТК не выполнил приказа. В сущности, все его соседи действовали не лучше, но Лизюкову от этого было явно не легче. Не в его положении было ссылаться на то, что другие части также не выполнили своих задач: не построили переправ, не прорвали обороны противника, не вышли на запланированные для них рубежи. Он имел все основания считать, что в глазах его «нового» старого начальника всё это вряд ли будет оправданием невыполнения задачи им, Лизюковым. Об этом красноречиво говорил опыт их прежнего общения.

Не вызывает сомнений, что вечер 21 июля и принятые тогда решения во многом определили судьбу командира 2 ТК. Но зная, как развивались события дальше, стоит задуматься над вопросом, на который нет ответа в документах и на который, увы, уже некому однозначно ответить.

В самом деле, что стояло за принятыми в тот вечер решениями? Почему командир 2 ТК посчитал, что надо действовать так, а не иначе? Чтобы понять это, нам не обойтись без детального анализа сложившейся к вечеру 21 июля 1942 года обстановки.

Задача дня, которую можно видеть на карте штаба 2 ТК, вечером 21 июля могла показаться комбригам просто невыполнимой. До Медвежьего – цели наступления корпуса в первый день операции – оставалось почти 20 километров – в 4 раза больше, чем смогли пройти бригады за весь день! И пройти их надо было не маршем в собственном тылу, а по территории, занятой противником! К тому же после целого дня боёв надо было дозаправить танки горючим, пополнить их боекомплект (всё это предстояло ещё подвезти!) и дать хоть какой-то отдых экипажам. Для этого надо было останавливаться на ночь, подтягивать тылы и готовить бригады к продолжению наступления.

Но с другой стороны, карта ясно говорила о том, что на всём, хотя и длинном, пути до цели уже не было ни одной речки, ни одного ручья, ни даже глубокого оврага, которые вынудили бы опять искать или наводить переправу для танков. Последняя водная преграда на пути к цели была уже преодолена: топкая Большая Верейка, на форсирование которой ушло так много драгоценного времени и которую многие танкисты поминали недобрыми словами ещё с операции 5 ТА, наконец-то осталась позади. Впереди, до самого Медвежьего, лежали лишь огромные поля и безлесные высоты.

Вечером, «наработавшись» за день, наконец-то ушла с поля боя немецкая авиация, а с наступлением темноты слепли и вражеские артиллерийские батареи. Но было совершенно ясно и то, что отброшенная от реки немецкая пехота не будет сидеть сложа руки и обязательно использует ночь, чтобы закрепиться на новом рубеже. Тогда вместо рывка на юг корпусу опять придётся утром прорывать оборону противника в тяжёлом бою против подтянутых к месту прорыва вражеских средств ПТО…

Все эти обстоятельства не могли не учитываться командиром 2 ТК в тот июльский вечер, и, скорее всего, именно они были в основе его рискованного, но ещё дающего шанс на успех решения. Обсудив своё предложение с комиссаром Ассоровым, Лизюков решил действовать[80]. В этот поздний час, когда в последнем усилии он ещё мог попытаться добиться выполнения поставленной задачи, командир 2 ТК принял решение не останавливаться на достигнутом рубеже, а продолжать наступление.

Не откладывая до утра. Ночью. Немедленно.

К началу операции опергруппы Брянского фронта оборону в полосе намеченного наступления держали две немецкие пехотные дивизии: 340 и 387. Обе они были сформированы весной 1942 года и переброшены на Восточный фронт в группу армий «Юг». 340 пд формировалась во Франции, 387 пд – в Германии, но в июле 1942 они вместе оказались в придонских степях и после короткого периода интенсивных боёв встали бок о бок в оборону в составе 7 АК. 340 пд командовал генерал Бутце, 387 пд – генерал Яр[81].

Несмотря на понесённые ранее потери, боеспособность обеих дивизий была достаточно высока, и командование корпуса назначило им значительные участки обороны: 340 пд занимала около 20 километров фронта, 387 пд – 24[82].

В период затишья дивизии совершенствовали свои позиции и буквально зарывались в землю, поскольку, не имея достаточно сил, чтобы занимать отведённые им полосы в плотных боевых порядках, рассчитывали удержать фронт с помощью продуманной системы обороны. В каждой дивизии все пехотные полки были растянуты по фронту в первом эшелоне и практически не имели резервов. Дивизионные резервы были весьма скудными и в лучшем случае состояли из одного пехотного батальона и разных мелких подразделений. Каждая дивизия имела артиллерийский полк, в составе которого была тяжёлая артиллерия (105—150-мм орудия) на конной тяге. В основе противотанковой обороны дивизий были штатные противотанковые дивизионы, на вооружении которых состояли 37, 50 и 75-мм немецкие орудия, а также трофейные французские 75-мм и советские 76,2-мм пушки[83].

Несколько дней передышки после завершения боёв с 5 ТА позволили дивизионным службам снабжения пополнить войска боеприпасами и продовольствием, а также вывезти в тыловые госпитали скопившихся после боёв раненых, подготовив полковые медпункты к ожидавшемуся вскоре новому потоку пациентов.

После завершения контрудара 9-й и 11-й немецких танковых дивизий части 340 и 387 пд заняли выгодные позиции на господствующих высотах и, пользуясь отходом частей 5 ТА на север, выдвинули далеко вперёд своё боевое охранение. Стычки наших разведгрупп с немецким боевым охранением мешали разведчикам продвинуться на юг и добыть необходимые данные о главном рубеже вражеской обороны. Из сведений, полученных при наблюдении за противником (в том числе и с восточного берега Дона), было известно, что немецкая пехота окапывается на высотах напротив Горожанки, вдоль длинного оврага северо-западнее, у отм. 191,3 и 187,4, севернее Большой Верейки и далее к западу по господствующим высотам, минируя подступы к своему переднему краю[84].

Лизюков оценивал силы врага в районе Большой Верейки в два пехотных полка, усиленных закопанными в землю танками[85]. На самом деле оборону в районе Большой Верейки держали два немецких батальона, танков же у противника здесь вообще не было[86]. (За них наблюдатели, возможно, принимали оставшиеся на полях после боёв 5 ТА подбитые и сгоревшие машины.)