Ты хотела было забросить рюкзак на верхнюю полку, но мужчина с опухшими веками коснулся твоей руки и приказал взглядом: подожди-ка! Понизив голос, он произнес: у меня чемодан забит, места совсем не осталось, так что положи-ка кофейку в свой рюкзачок. Он достал из внутреннего кармана пальто две полукилограммовые пачки с кофейными зернами и протянул их тебе. Места в твоем рюкзаке было достаточно. Ты собрала его так, чтобы можно было привезти с собой какие-нибудь сувениры. Джинсы, две маечки и нижнее белье — только-то и всего. Ни секунды не раздумывая, ты с радостью согласилась и положила кофе в боковые карманы рюкзака. Двое других немедленно тоже вытащили из-за пазухи по паре пачек и отдали их тебе. Сейчас ты думаешь: все-таки странно, что ты тогда ничего не начала подозревать. Согласитесь, что все-таки это как-то странно, когда совершенно незнакомому человеку говорят: послушай, у меня места нет, так что положи-ка кофеек к себе. Но ты тогдашняя без всяких вопросов и с радостью выполнила просьбу. За твое долгое путешествие люди сделали тебе столько одолжений, что даже неловко, — оттого и тебе приятно сделать людям что-то хорошее. Так, возможно, ты рассуждала.

Когда ты держала кофе в руках, подозрений в том, что там наркотики или что-то в этом роде, у тебя не возникло. Нет, это был кофе в зернах. Только без запаха. Может, оттого, что не молотый. Когда твои трое попутчиков избавились от пакетов, они сильно уменьшились в объемах. Наверное, не только они, но и все другие пассажиры этого поезда поголовно обладают стройными фигурами, и только контрабанда делает их упитанными и солидными. Толстые ноги — везет джинсы. Толстый живот и отвислая грудь — кофе.

Поезд наконец-то потихоньку тронулся, попутчики стали неспешно болтать о том о сем на своем славянском наречии. В те времена ты изучала русский язык, в твоем кармане лежал «Разговорник сербско-хорватского языка», но о чем там беседовали твои спутники, ты не понимала. Теперь считается, что сербский и хорватский — языки разные, и когда кто-то произносит «сербско-хорватский язык», носители этих языков сердятся. Конечно, в этих двух языках есть и немало общего… В любом случае ты тогда была совсем темной и не могла бы сказать, разговаривали твои попутчики на сербском или хорватском. А может, один говорил на хорватском, другой — на сербском, а третий — на каком-то еще неведомом тебе языке.

Журчание непонятных слов убаюкивало, ты стала клевать носом. Ощущение было как в детстве. Взрослые о чем-то там беседуют. О чем — непонятно, да это и не имеет значения. Слова накатывают и откатываются волной, гласные и согласные превращаются в беспорядочный гул. Шум слов накладывается на четкий сердечный ритм, во тьме сна роятся беспорядочные образы. Хочется есть. Мерное постукивание колес сродни биению сердца, течение же речи постоянно меняет скорость.

Тут слышатся какие-то официальные голоса, кладя предел веселой болтовне. Ты сразу открываешь глаза. В купе стоят трое мужчин в форме с пистолетами на боку. С отсутствующим видом твои попутчики лениво поднимаются со своих мест — будто отмахиваясь от назойливой мухи. Они протягивают свои паспорта и, словно преступники, поднимают руки вверх. Мужчина в униформе вытаскивает пистолет и зажимает его в ладони, другой — начинает обыск. Он тщательно шарит по внутренним карманам. Но пакетов с кофе там уже нет. У тебя сердце проваливается в пятки. У твоих попутчиков ничего подозрительного не находят. Во время обыска на лицах у них застывает удивительно бесстрастное выражение — будто они хотели прикинуться соломенным чучелом. После обыска каждого пассажира выставляют в коридор. Настает твоя очередь. Человек в мундире смотрит в твой капиталистический паспорт и спрашивает, где твой багаж. Ты показываешь на рюкзак, он кивает. Ты тоже оказываешься в коридоре. В пустом купе люди в мундирах поднимают кресла — смотрят, нет ли чего под ними. Потом проверяют швы на обивке спинок кресел. Неужели бывают люди, которые зашивают туда контрабанду? Потом начинается осмотр багажа. Чемоданы открываются, содержимое тщательно досматривается. Открытию подлежат даже маленькие коробочки, внутренности носков тоже проверяются.

Беспокойство начинает овладевать тобой. Что скажут эти ребята, если обнаружат у тебя три кило кофе? Вы что, не знали, что ввоз кофе из Италии запрещен? Подруга как-то сказала тебе, что кофе и бананы являются символами колониализма, поскольку они куплены за гроши у обитателей третьего мира. А джинсы и кока-кола — это знак низкопоклонства перед Америкой. Так что за ввоз в Восточную Европу этих вещей тебя могут и посадить. Да, надо было раньше думать — в этой непонятной стране за такую промашку можно очутиться в тюрьме. Встать на преступный путь здесь легче, чем дошлепать до соседней улицы. Вот так, в здравом уме и трезвой памяти, становятся отпетыми злодеями. Нельзя было соблазняться идеей, что можешь оказаться полезной людям. Снова и снова ругаешь себя. Ты не тот человек, который приходит людям на помощь. Ты годна лишь на то, чтобы без всякого смысла трястись в ночном поезде и губить их. Нужно помнить об этом. Не суй свой нос куда не надо — разобьешь его в кровь.

Как следует покопавшись в вещах твоих попутчиков, мундиры покинули купе. Удивительно, но до твоего рюкзака они даже не дотронулись. Чтобы сэкономить время, они с самого начала выяснили, где твой багаж. Ощущаешь себя обманутой. Вдруг чувствуешь, что готова расхохотаться. Наверное, они считают, что представительнице капиталистической страны не возбраняется иметь при себе символ колониализма в виде кофе. А потому и обыскивать ее незачем. Таков твой личный комментарий к ситуации. Этому комментарию ты и смеешься в голос.

Попутчики в течение четверти часа сохраняли на своих лицах полную индифферентность, но теперь к одному из них вернулась улыбчивость. И тогда все оттаяли, стали подшучивать над тобой, вытащили пачки с кофе из твоего рюкзака, рассовали их по чемоданам. Потом протянули тебе два пресных печенья — наверное, хотели отблагодарить.

Ранним утром, когда поезд прибыл в Загреб, в ногах еще ощущалась тяжесть прошедшей ночи. Ты рассчитывала, что людей здесь сойдет много. Однако, пока ты стояла на платформе, поправляя воротник и озираясь, все они уже успели раствориться в холодном воздухе раннего утра. Песчаного цвета дома, там и сям запевают птички. С вокзала ты шагаешь куда глаза глядят. Рассчитываешь спросить дорогу у прохожих.

Только церковь выглядела, словно живое и теплое существо. Все остальное казалось каким-то неживым. По обе стороны дороги тянулись глухие ограды, за которые не проникал взгляд. Вскоре ограды все-таки кончились, ты увидела сад. Женщина в платке сидела на корточках, спина колесом. Руки опущены в таз. Наверное, она стирала. Женщина почувствовала чье-то присутствие, подняла голову, увидела на дороге тебя. Она не улыбнулась, не изумилась — просто покачала головой, посмотрев на тебя как на нечто, что оказалось в неположенном месте. И тут же уткнулась в свой таз. Ты подумала: раз нет никаких причин для твоего нахождения здесь, то и тебя самой здесь тоже нет. Ноги, еще не отошедшие ото сна, стали немного легче.

Вдруг вспомнилось — как будто это было давным-давно — странное ночное ощущение от своих ног. Будто сверху до щиколотки — твое собственное тело, а ступни — в тесных туфлях — чужие, словно их приставили. Неужели это твои ступни, твои пальцы? Они занемели и ничего не чувствуют. Не отрубайте их, пожалуйста! Видишь топор и бородатого дровосека. Кричишь от ужаса. Брось топор! Тут ты и проснулась. В вагоне откуда-то поддувает, сквознячок прошелся по ногам, они озябли. Напрягаешь лодыжки, как напрягают глаза, и будто бы даже видишь этот сквозняк. Словно научилась видеть ногами. Подтягиваешь колени к животу, сворачиваешься клубком прямо на сиденье. С самого твоего балетного детства тебе приходилось делать упражнения на растяжку, и потому твое тело стало необычайно гибким, так что иногда людям от этого даже становилось неприятно.