Ты вышла из галереи. Идти некуда. И библиотека, и ботанический сад, и зоопарк уже закрылись. Остаются только пивные. Но в пивную тебе не хотелось. Там слишком людно, там слишком шумно. Нет, окунаться в этот гам не хотелось. Пугающие краски неба на исходе дня. Пройтись, что ли, вдоль Дуная? Но там можно столкнуться с неприятной неожиданностью. В прошлом году под мостом тусовались бритоголовые, на голых черепах у них были татуировки свастики. Нет, не стоит туда идти. Может, в театр отправиться? Отыскав афишную тумбу, ты обследовала ее, но сегодня, к сожалению, никаких представлений не предвиделось. Ну что ж, тогда в кино. Эта идея обрадовала тебя.

Вошла в кинозал. Он был почти пуст. Человек пять зрителей. Наверное, потому, что ты выбрала старый черно-белый фильм. Слегка клонило в сон, изысканные черно-белые кадры ласкали взор. По стечению обстоятельств действие фильма происходит в поезде. Стареющая леди и молодая женщина сидят в купе друг против друга. Они проникаются обоюдной симпатией и отправляются в вагон-ресторан попить чаю, но после этого дама как сквозь землю проваливается. Взволнованная девушка ищет ее по всему составу, но найти не может. Как это ни странно, но и попутчики, и официант ресторана утверждают, что никакой дамы они не видели. Девушка пребывает в недоумении, изо всех сил пытается убедить окружающих, что она говорит правду, но никто ей не верит, а психиатр, который по случайности оказался в том же поезде, даже ставит ей диагноз: невроз. И только некий молодой человек поверил девушке, и они вдвоем пытаются найти разгадку исчезновения. Но тут ты засыпаешь. Хоть тебе и ужасно хочется узнать, что было дальше, но бессонная ночь и убаюкивающая атмосфера кинотеатра делают свое дело, и в какой-то момент ты погружаешься в сон под мелькание черно-белых, словно сон, кадров.

Фильм закончился, на трамвае ты добралась до вокзала вовремя. На платформе темно, обслуживающего персонала не видно, одинокое табло с надписью «Гамбург и Алтона».

Подошедший к платформе поезд тоже напоминал о ночи. Почти все пассажиры сели в Гамбурге, сейчас они, похоже, уже спали. И только некоторые — ночные животные! — наверное, поднимали стаканы в ресторане. Впрочем, сквозь окно вагона-ресторана можно было увидеть только один бодрствующий объект — желтую лампу с абажуром, поставленную вплотную к стеклу. Все остальные окна были темны. На платформу беззвучно спустился проводник, втащил в вагон твой чемодан, проверил билет, провел в купе. Купе рассчитано на четверых человек. На трех полках одеяла образовывали холмистую гряду. Твое место — наверху справа. Ты тихонько становишься на лесенку и карабкаешься наверх. Вдруг в ноздри тебе ударяет какой-то сумасшедший цветочный аромат — такой сильный, что ты едва не падаешь со ступеньки. Что это? Заползаешь на свою полку, всматриваешься. То, что находится на подушке соседней полки, совсем не похоже на человеческую голову. Больше всего это напоминает рододендрон. Очень странно. Смотришь на нижнюю полку напротив. Темно, видно плохо. Ты уверена только в одном — это не человек. На подушке — цветок пиона?

Становится не по себе, ища опоры, ты хватаешься за край постели и смотришь на полку под тобой. А там почивает цветок гортензии. Что за чушь? Надо бы сказать проводнику, убедиться, что глаза тебя не обманывают. Нет, не стоит. Тебе скажут, что у тебя невроз, дадут какое-нибудь ужасное снотворное. Только не это. Пусть это останется твоим секретом. Лучше бы ты не спала в кино, а досмотрела фильм до конца. И тогда, возможно, ты бы узнала, как избавиться от своих проблем.

Грустная улыбка не сходит с твоих губ: что это, юная девушка сбегает из дому? На два дня раньше срока ты решаешь отправиться в Амстердам. Ты раздосадована, то тут, то там по телу пробегают искорки. Даже по первоначальному расписанию денечки тебе предстояли горячие: два дня репетиций в Берлине, потом неделя в Амстердаме, потом снова в Берлин. До выступления четыре недели. Нужно было подождать всего два дня до отъезда, но ты надоела сама себе. Ты не любишь менять планы, но тут вдруг ты бросаешь свои репетиции и летишь на вокзал, даже не проверив содержимое дорожной сумки. На вокзале прямиком отправляешься к кассе, запыхавшись, спрашиваешь, есть ли билеты на ночной поезд. Сдержанность — это такая веревочка. Сейчас она готова лопнуть.

Ты не знаешь, что случится, если ты снова увидишься с этим балетмейстером. Ты его ударишь? Или влюбишься? Этот человек всегда повторял: не зовите меня балетмейстером, я режиссер-постановщик. Он все время рассказывает о спектакле, который ставил восемь лет назад. Он ужасно гордится этим, но ты не можешь понять почему. Чем спектакль лучше обычного танца? Может, ему не нравится, что в танце отсутствуют слова?

Ты всегда мечтала о том, что когда-нибудь станешь выступать сама по себе и тогда тебе не нужно будет общаться ни с какими балетмейстерами. Но в то время, о котором идет рассказ, тебе еще приходилось иметь дело с постановщиками.

Имя берлинского балетмейстера переводилось как «Кузнец». В этом был свой резон: железо куют, пока оно горячо, а балетмейстер формует молодые и гибкие тела так, как ему представляется нужным. Идеи балетмейстера проникают в мышцы танцора, прожигают их до кости — так, что избавиться от них потом уже невозможно. Некоторые даже утверждают, что, поработав с одним балетмейстером, уйти к другому уже невозможно. Не знаю, как это происходит, но только всю тебя скрючивает. На сцене никогда не стоишь прямо. Одно плечо всегда выдвинуто вперед. Или же оно находится чуть сзади. Когда взмахиваешь руками, они часто остаются позади тебя. А шея поворачивается вместе с плечами. Или же поворачивается в другую сторону. В общем, стоять ровно, навытяжку никогда не получается.

Скрюченному человеку трудно держать равновесие. Но это тебя не так уж беспокоит. Нельзя сказать, что тебе не нравится застывать в какой-нибудь позе. Но то, что происходит потом… Вот Кузнец выковал твою позу. Теперь ты должна сохранять равновесие в этом неустойчивом положении, а он всматривается в тебя, словно посетитель музея в греческую скульптуру. Потом он начинает исправлять положение твоих ног. Это похоже на внезапный пинок. Он пристает со своими замечаниями, а твое тело уже привыкло к своему прежнему положению. Есть такие части тела, которые вскипают от возмущения, если к ним грубо прикоснуться. Например, ляжки. Вот Кузнецу не нравится, как поставлены твои ноги. И тогда он засовывает свою ногу между твоих расставленных ляжек, пинает их, чтобы ты раздвинула ноги пошире. Тебя будто огнем обжигает, ты хочешь заорать: «Перестаньте!» Чтобы унять ярость, тебе хочется окатить себя водой, но едва ли бы помогло даже это.

Кузнец немногословен, наверное, ему удобнее разговаривать на языке жестов. Ну вот и все, говоришь ты сама себе. Но все равно приходишь в раздражение. Не так уж и больно. Ведь частенько бывает, что при неудачном приземлении подвернешь ногу, а это намного больнее. Но ты все равно сердишься. Тебе вдруг хочется ударить Кузнеца — а приходится бить саму себя по рукам.

А еще этот подбородок… Ладно бы сказал: повернись так, а не эдак. А то ведь велит поднять подбородок повыше, а сам для вящего вразумления пару раз похлопает по щекам. Нет, совершенно не больно. Но только щеки все равно горят. А один раз ты даже едва не плюнула прямо в рожу Кузнеца.

Ты думала обо всем этом, рассматривая только что подошедший состав. Несколько раз ударила себя по щекам. Злость, затаившаяся в теле, вышла наружу. Это было похоже на чувства другого человека. Да, именно так. В теле были сокрыты его собственные чувства, движения которых не имели отношения к тебе самой. Из любопытства ты снова стала нахлестывать себя по щекам. На сей раз сильно. Проступила ненависть — едкая, как пот. Странно. С тобой не происходит ничего плохого, и вдруг — эти капли. Будто надавливаешь на то место, которое порождает злобу. Закрываешь глаза и снова лупишь себя по щекам. Еще сильнее. Еще раз и еще сильнее. Чувствуешь на себе взгляд, оборачиваешься — проводница смотрит на тебя с подозрением. Ты дала ей подсмотреть, как хлещешь себя по щекам.