Мальчик переходит с бега на быстрый шаг, стремясь приглушить и звуки шагов, и шум вырывающегося изо рта воздуха. Словно прочитав его мысли, собака держится рядом с ним, не идет – крадется, прижимаясь к земле, больше напоминая кошку.

Кузов грузовика обтянут брезентовыми крышей и стенами. Задний торец открыт, если не считать низкого борта.

Подойдя к заднему бамперу, чувствуя, что задние огни освещают его, как прожекторы, мальчик слышит голоса. Двое мужчин болтают о пустяках.

Он осторожно смотрит вдоль борта на стороне водителя, никого не видит, перемещается к противоположному борту. Двое мужчин стоят спиной к асфальту, глядя на лес. Лунный свет серебрит дугообразные струи мочи.

Он не хочет подвергать опасности этих людей. Если он останется здесь, они, возможно, умрут, не успев опорожнить мочевые пузыри: остановка продлится дольше, чем они планировали. Однако на своих двоих ему не удастся оторваться от преследователей.

Борт крепится ко дну кузова петлями. Два запорных болта фиксируют его в вертикальном положении.

Мальчик осторожно поворачивает и выдвигает правый запорный болт. Поддерживая борт, проделывает то же самое с левым. Опускает борт. Петли хорошо смазаны, не скрипят. Он мог бы встать на бампер и перелезть через борт, но его четвероногому другу такое не под силу.

Понимая, что задумал его новый хозяин, собака запрыгивает в кузов, мягко приземлившись среди груза, не перекрывая звуковой порог, установленный тихим урчанием двигателя.

Мальчик залезает под прикрытие брезента. Поднять борт изнутри – работа не из легких, но, стиснув зубы, он справляется. Загоняет в ушко один запорный болт, потом второй, аккурат в тот момент, когда мужчины вдруг громко смеются.

За грузовиком дорога по-прежнему пустынна. Параллельные разделительные полосы, желтые днем, под морозно-белой луной стали белыми, и мальчику они представляются двойным бикфордовым шнуром, по которому, шипя и дымясь, к нему приближается ужас.

«Поторопитесь, – молит он мужчин, словно усилием воли может заставить их сдвинуться с места. – Поторопитесь».

Шаря руками вокруг, он обнаруживает, что грузовик везет одеяла. Некоторые свернуты и легко раскатываются. Другие сложены в тюки и перевязаны веревкой.

Его правая рука находит гладкую кожу, крутой изгиб задней луки, плавный – подушки, переднюю луку, рог: седло.

Среди одеял лежат и другие седла, гладкие, как первое, и украшенные орнаментами, которые под любопытными пальцами мальчика рассказывают о парадах, красочных шоу, родео. Инкрустации, холодные на ощупь, сделаны, должно быть, из серебра, черепаховых панцирей, сердолика, малахита, оникса.

Водитель снимает грузовик с ручного тормоза. Выворачивает руль, возвращаясь с обочины на асфальт, камешки, подхваченные вращающимися колесами, улетают в темноту.

Грузовик катится на юго-запад, двойной бикфордов шнур все разматывается и разматывается, придорожные столбы с электрическими и телефонными проводами ассоциируются у мальчика с солдатами, марширующими к полю сражения, расположенному за горизонтом.

Среди груд одеял и седел, окутанный приятными запахами фетра, овчины, кожи и, конечно же, лошадей, мальчик-сирота и приблудная собака жмутся друг к другу. Они связаны утратой близких и обостренным инстинктом выживания. Они едут в незнакомые края, навстречу неведомому будущему.

В среду, ближе к вечеру, потеряв день на поиски работы, Микки Белсонг вернулась в трейлерный городок, украшенный жалкими клочками зелени, еще устоявшей под неистовым жаром немилосердного солнца. О торнадо, главном враге трейлерных городков в равнинных штатах, здесь, в Южной Калифорнии, знали только понаслышке, но, спасибо летней жаре, к августу их территория представляла собой жалкое зрелище. Не хватало только землетрясения, которое могло разнести такой городок не хуже торнадо.

Не первой молодости передвижной дом тети Дженевы более всего напоминал гигантскую печь, построенную с тем, чтобы одновременно жарить несколько коровьих туш. А может, какой-то злобный бог Солнца жил в этих металлических стенах, потому что воздух вокруг трейлера мерцал, будто его заполняли души мятущихся демонов.

Войдя в трейлер, Микки удивилась тому, что мебель еще не самовоспламенилась. Тетя Дженева сдвинула все окна, чтобы устроить сквозняк, но в этот августовский день воздух просто не желал шевелиться, загустев до плотности воды.

В крохотной спальне Микки сбросила отдавившие пальцы туфли на высоких каблуках. Сняла дешевый костюм из хлопчатобумажной ткани и колготки.

Микки подумала о душе, но со вздохом отказалась от этой мысли: в ванной одно маленькое окошечко, недостаточное для вентиляции в такую жару, и вместо душа получилась бы парная.

Она надела белые шорты и красную китайскую блузу без рукавов. Посмотрелась в зеркало на двери. Выглядела она очень даже хорошо, пусть на душе и скребли кошки.

Когда-то она гордилась своей красотой. Теперь задавалась вопросом: а стоило ли гордиться тем, что далось безо всяких усилий, без малейших жертв с ее стороны?

За последний год, ломая себя через колено, преодолевая собственное упрямство, тут она ничем не уступала мулу, не желающему тянуть плуг, Микки пришла к малоприятному заключению: жизнь ее на текущий момент растрачена попусту, а чтобы найти тому виновника, достаточно подойти к зеркалу. И злость, которую она выплескивала раньше на других, обратилась на нее саму.

Однако постоянно подбрасывать дровишки в костер злости – удел раздражительных и слабых людей, к каковым Микки не относилась. Так что со временем жгучее чувство ненависти к себе подостыло, уступив место депрессии.

Прошла и депрессия, и теперь изо дня в день Микки жила ожиданием перемен. Разумеется, к лучшему.

Одарив ее красотой, судьба более ничем не проявила щедрости. Вот почему Микки и не могла понять, чем вызвано это сладкое предчувствие. Конечно же, ее терзали сомнения. Вдруг ожидания напрасны?

Но в эту неделю, проведенную у тети Дженевы, она каждое утро просыпалась с убеждением, что перемены грядут, радостные, знаменательные перемены.

Разумеется, еще неделя безрезультатных поисков работы могла вернуть депрессию. Кроме того, не раз и не два на день в ней опять вспыхивала злость. Не такая жгучая, как в не столь уж далеком прошлом, еще не костер – искорка, но именно из искры, бывало, и разгоралось пламя. Долгий день с чередой отказов измотал ее и духовно, и физически. И собственная эмоциональная неустойчивость пугала Микки.

Босиком она прошла на кухню, где тетя Дженева готовила обед. Маленький электрический вентилятор, стоявший на полу, крутил горячий воздух, но не охлаждал его. Действительно, разве можно охладить кипящий суп, помешивая его деревянной ложкой?

Из-за преступной глупости или глупой преступности чиновников Калифорнии, ведающих вопросами электроснабжения, в начале этого лета штат столкнулся с серьезной нехваткой электроэнергии. Чтобы ликвидировать кризис, ее пришлось покупать в других штатах по очень высоким ценам. Соответственно, прыгнула вверх и плата за электричество. Так что теперь тетя Дженева не могла включить кондиционер.

Посыпая салат с макаронами тертым пармезаном, тетя Джен одарила Микки улыбкой, которая могла бы очаровать даже райского змея-искусителя, настроив его на благодушный лад. Когда-то золотые, волосы Джен заметно поблекли, в них появились седые пряди. Однако лицо оставалось гладким, потому что с возрастом она заметно располнела, а россыпь веснушек и зеленые глаза выдавали присутствие юной девушки, прячущейся за фасадом шестидесятилетней матроны.

– Микки, сладенькая, удачно провела день?

– Гнусный день, тетя Джен.

– Слушай, мне всегда так не нравилось это слово.

– Оно ничем не хуже других, но, если тебе не нравится, я найду другое. Ужасный день.

– Понимаю. Тогда почему бы тебе не выпить стакан лимонада? Я сделала свежий.

– Знаешь, я бы предпочла пиво.