Этому короткому инструктажу надлежало лечь в основу всей нашей дальнейшей науки. Затем сержант приступил к обучению как таковому.

– Смррр… на!

Простейшая команда «смирно!» обернулась воплем человека, сраженного насмерть. Должно быть, она вызывала панику среди смотрителей Оранского зоопарка, вообразивших, будто бы из клетки вырвался бенгальский тигр и бесчинствует в городе.

Легионеры замерли в строю как вкопанные.

– Нл… ву! – раздался короткий рык потревоженного леопарда.

Мы дружно повернулись налево.

– Кррр…м… ррред… мррш!

В грамотной транскрипции эта команда выглядела бы так: «Кру-гом! Вперед марш!»

Мы потопали вперед.

– Пррр…м ш…гм!!

Понимай – «парадным шагом!»

Он не отстает, прется рядом и следит за нашими ногами. Рожа красная, украшенная двумя тонкими, длинными кисточками усов и третьей – козлиной бородкой. В глазах – ненависть и презрение к несчастным новобранцам.

– Что за убогая процессия?! Не иначе как паломники прямиком из Лурда, только что излечились, костыли отбросили, а ходить без подпорок еще не научились, вот и ковыляют кто во что горазд!..

Похоже, зрелище доставляет ему радость, гнусная физиономия расползается в ухмылке, эполеты на широченных плечах подрагивают. В заложенных за спину руках он держит хлыст, отбивая такт, а иногда даже подгибает колени, изображая верховую езду. И ржет, скаля прокуренные зубы, кончики усов и бороды чуть задираются кверху.

А мы знай себе шагаем. Повернутые вправо головы неподвижно застыли, облака раскаленной пыли забивают глаза и нос, но шеи неподвижны; высоко поднятые, прямые как доска, ноги впечатывают подошву в окаменелую землю.

– Готов поручиться, вас здорово надули, – произносит он с отеческим сочувствием. – Наговорили, будто в легионе служить – что на курорте отдыхать.

…Мускулы шеи свело, ноги недвижно прямые, подошвы ломит, и при каждом ударе башмака о землю вверх взметается очередное облако пыли… Раз-два… раз-два…

– Это, по-вашему, парадный шаг? Стоит только господину полковнику увидеть, и он тотчас обратится ко мне с вопросом: «Скажите, сержант Потрэн, куда это неслышно крадется ваша рота?»

Сержант частенько прибегает к воображаемым диалогам с полковником, который в своем неведении путает не только действия новобранцев, но и самих их принимает за кого-то другого.

«Скажите, дружище Потрэн, – спрашивает он недоуменно, – кто эти престарелые прачки и почему они в военной форме?» В таких случаях благодетель Потрэн считает необходимым выступить в нашу защиту.

«Это новобранцы, господин полковник, но попали сюда случайно. Видите ли, доктор внушил им, будто бы в форте святой Терезы находится приют для умалишенных…»

Тогда полковник (в воображении Потрэна) надолго погружается в раздумья, с грустью взирает на жалостное шествие и наконец предлагает распустить несчастных по домам. Они могли бы найти себе иное применение – ухаживать за лошадьми, быть при слепцах поводырями.

Однако сержанту добросердечия не занимать. Он заверяет нас, что не допустит такого позора.

«К чему выставлять бедняг на посмешище, господин полковник? Попытаюсь сделать из них людей! Ну а если не получится, велю пристрелить всех на месте, чтоб не мучились».

Тронутый отеческой заботой сержанта о своих солдатах, полковник пойдет на уступку:

«Действуйте по своему усмотрению, Потрэн, только пулями не разбрасывайтесь. Боеприпасы ведь казенные».

Аргумент представляется сержанту убедительным, и он решает довольствоваться минимальными средствами: выставить всех до единого на солнцепек и связать. Пускай себе загибаются от безделья. Дешево и поучительно.

Под все эти воображаемые диалоги мы с грохотом печатаем шаг. При этом шею сводит судорогой, вытянутые ноги – тоже; солнце нещадно палит, от пыли першит в глотке и слезятся глаза, а сержант, увлекшись, забывает, что мы уже добрые четверть часа отбиваем парадный шаг.

Тут его фантазия воспаряет выше, и очередной диалог состоится уже между ним и президентом Франции, когда на показательных выступлениях по случаю юбилея колониальных войск Мендоза, рыжий испанец вместо мишени с первого выстрела попадет в жетон любимой болонки главного брандмейстера, которую хозяин выгуливал на набережной.

«Скажите, Потрэн, – поинтересуется президент, – вашим солдатам хоть раз удавалось попасть в цель?»

«О да, ваше высокопревосходительство! – с гордостью заявит тогда Потрэн. – Этот рыжий новобранец из десятка выстрелов дважды попадал в новое девятиэтажное здание таможни. Причем с расстояния в неполных пять шагов!»

«Браво! – восхитится президент. – А ведь глядя на него, ни за что так не подумаешь…»

Сплошные враки, потому как Мендоза с пяти шагов не попал бы в таможню ни разу, но не может же Потрэн признаться в этом президенту! Иначе весь легион мигом расформируют.

Сержант заливается, заходится от смеха, сдвинув на затылок кепи, как вдруг безо всякого перехода срывается на истерику. Истошно кричит, визжит, физиономия становится багровой, Потрэн изрыгает чудовищные проклятия и угрозы, в ярости потрясает кулаками, швыряет на землю хлыст и топчет его ногами, затем, окончательно выдохшийся, хрипит:

– Все, сволочи… прекратить эти… бальные танцы… два прихлопа, три притопа… Я вас проучу, негодяи!..

Потрэн умолкает – выдохся. Мы тоже. Сержант и вся рота замирают на месте, тяжело дыша.

В этот момент на крепостной стене появляется солдат. Усаживается верхом, затем наклоняется вниз и поднимает со двора несколько котелков, из которых идет пар.

– Стой! – не своим голосом ревет Потрэн. – Расставь котелки с похлебкой на стене. Обеденный час еще не пробил. А на закуску парни угостятся парадным шагом.

И пошло-поехало, все по новой: шея напряжена, прямая нога печатает шаг…

Сейчас Потрэна не узнать: стервятник, готовый камнем обрушиться на добычу, рысь, крадущаяся по следу… Взгляд его не отрывается от наших измученных ног.

– Ага! – издает он дикий вопль, указывая на несчастного легионера. – Вот ты и попался! Шпион, предатель, изменник родины!.. Напялил для маскировки военную форму и думал, я тебя не распознаю? Дряхлая арабская старуха – вот кто ты такой! Разве мужчина способен так волочить ноги, как ты?! Подошву опускай на всю ступню! Печатать шаг, я сказал! Выполняй, не то пришибу! Ать-два, ать-два!..

Пригнувшись, он обегает строй, чтобы следить с другой стороны. Нам приходится прилагать усилия, чтобы не притиснуть его к стене вплотную.

Один из легионеров валится без чувств, его оттаскивают в сторону.

Сержант возмущенно трясет башкой.

– Проклятье!.. Прямо не солдат, а кисейная барышня… А ну, парадным шагом – марш!

И вновь, пригнувшись, бежит вдоль колонны, чтобы следить за ногами.

Теперь выбор его падает на меня.

– Эй, ты, верблюд-ревматик! Выйти из строя! Шлепает подошвами, будто они у него резиновые… Со мной эти штучки не пройдут, я симулянтов нюхом чую!

Затем голос его смягчается, хотя в нем отчетливо слышится издевка.

– Знаешь ли ты, чучело, что скажет мне генерал, когда увидит на параде, как ты шагаешь?

– Знаю.

Потрэн такого не ожидал, однако отступать не в его правилах. С ухмылкой, больше похожей на оскал дрессированной гиены, он продолжает увлекательную беседу:

– Вот ка-ак? И что же скажет его высокопревосходительство? Говори, не стесняйся! Я слушаю.

И я почтительнейшим тоном ответил:

– Честь имею доложить, господин сержант, их высокопревосходительство скажут следующее: «Не понимаю, Потрэн, как затесалась в наши ряды эта кисейная барышня?»

Рев, каким были встречены мои слова, много лет преследовал всех нас в кошмарных снах.

– Каналья!

Спокойствия я не утратил. Кротость кротостью, но трусливым отродясь не был.

А сержант вдруг заговорил приторно-ласковым тоном:

– Смотрите, какой у нас шутник выискался! Ладно, учтем… Придется уделить твоей подготовке особое внимание и хорошенько отработать… парадный шаг. А ну, давай ремень!