– Посмотрим… вдруг да удастся отмазаться.

– У Потрэна и без того невезучий день. На рассвете прикатили в автомобиле какие-то офицеры и увезли его и буфетчицу. Ту самую, с которой якобы у него были шашни.

– Забрали обоих?! – удивился я. Интересно, чем же это старина Потрэн провинился? И буфетчица… тоже мне шишка на ровном месте!

– Часа не прошло, как вернулся. Даже усы, и те поникли. Видать, всыпали ему по первое число.

– М-да… Чудны дела твои, Господи!

Появился Потрэн – сам не свой, лохматые брови подергиваются, пыхтит и фыркает, что твой тигр перед прыжком. При виде меня он взревел, так что стены крепости дрогнули.

– Где ты шлялся, позор всего легиона?

– Честь имею доложить, находился в городе по важному делу.

– Ах, та-ак?… Если его превосходительство господин комендант в один прекрасный день явится с проверкой и во всем форте застанет меня одного, он наверняка спросит: «Дражайший Потрэн, а где же наш Оранский гарнизон?» И что я ему тогда отвечу?

– Честь имею доложить, господин сержант, тогда вы ответите: «Легионеры отлучились в город по делу и, по всей вероятности, скоро вернутся!»

– Издеваешься, негодяй? – Потрэн схватился за саблю.

Какое-то мгновение казалось: жизнь моя висит на волоске.

– Под трибунал пойдешь! За самовольную отлучку и попытку дезертировать…

– Отлучка, но не самовольная, господин сержант, – я протянул ему бумагу с текстом:

Физиономия у него сделалась, надо сказать, совершенно багрово-лиловая, я даже испугался было, что его сейчас кондрашка хватит.

– Убирайся, мерзавец, покуда цел!

Тот день для сержанта Потрэна выдался чернее ночи. Денщика, который, на свою беду, не был подпоясан ремнем, он отправил в карцер на тридцать суток, а конюху впаял круглосуточное дежурство, после того как углядел на уздечке жирное пятнышко. Все это свидетельствовало о тяжелейшей меланхолии.

– Где ты пропадал? – передо мной нарисовался Альфонс Ничейный.

– В городе. По служебной надобности. Большего сказать не могу.

Здесь и правда не поговоришь, форт кишит людьми, подобно гигантскому муравейнику.

– Не попадался тебе некий толстый солдатик?

По описанию можно было догадаться, что меня интересует Хопкинс.

Оказалось, что тот ошивается в другом крыле форта, изображая из себя санитара, который день напролет выгуливает Ламетра – якобы больного. Стоит им попасться кому-нибудь на глаза, и Хопкинс сразу же тащит капитана в больничный корпус и заводит в лабораторию на обследование – все равно какое. У незадачливого капитана уже брали, кровь на анализ, делали ему рентгеновский снимок и кварцевое облучение, а уж прививок… и от тифа, и от холеры, и от желтой лихорадки! Спятить можно…

Мы с Альфонсом отправились в буфет опрокинуть по стаканчику. А что нам еще оставалось делать во дворе, где повсюду, средь чудовищного шума-гама, сновали представители всех видов оружия французской армии?

– Так где ты был ночью? – повторил свой вопрос Альфонс.

– Гонялся за Турецким Султаном.

Пьяные солдаты вовсю горланили песню, в такт грохая кулаками по столу. Шум, хриплые выкрики, сизый дым, запахи перегара и пота…

– Столько всего приключилось за одну ночь… Вплоть до любовной истории… В общем, надо бы срочно поговорить!

Красивое лицо Альфонса на миг помрачнело. Он указал глазами в сторону ближайшего столика.

– Вон там… один субъект меня подстерегает. Аккурат из-за любовной истории.

Я глянул туда. Плюгавый, щупленький человечек с желтой физиономией не сводил темных горящих глаз с моего друга.

– Тебя, говоришь, подстерегает? А зачем?

– Пришить хочет, – Альфонс опрокинул в себя спиртное. – Любовные истории до добра не доводят, – произнес он со странным выражением лица. – Ладно, ничего не попишешь… Ты обожди меня здесь, а я гляну, что там с нашими – толстяком и норвежцем.

Альфонс ушел, а желторожий сосед горящим взором впился теперь в меня.

Терпеть не могу забияк. Вечно они мутят воду, мнится им, будто бы они сильнее всех, вот и лезут на рожон. И наконец настолько мне осточертел этот придурок, который знай пялится не мигая, что я не выдержал и говорю ему вежливенько:

– Чего уставился?

Он встал из-за стола и попер ко мне. Сразу видно, на драку напрашивается, руки чешутся.

– Это ты мне, что ли?

– Ты, может, глухой? – спрашиваю сочувственно.

– Изволь обращаться к человеку, как положено!

– Да пошел ты… – отвечаю я деликатно, а он… Залепил мне такую оплеуху, что я шмякнулся об пол, увлекая за собой стол, стул, стаканы. В глазах у меня потемнело.

Спросите кого угодно: в затрещинах, зуботычинах разных я дока, но така-ая мне и во сне не снилась. Словно потолок обрушился на голову.

Мастерский удар вызвал всеобщее одобрение, аплодисменты, а некий мировой чемпион с подмоченной репутацией, протрубивший в легионе уже три с лишним года, утверждал, что такую оплеуху видел только на стокгольмской Олимпиаде во время боксерского матча, когда дежурный полисмен призвал к порядку разбушевавшегося на трибуне болельщика в шляпе.

Едва я успел подняться, мой противник снова ринулся в атаку, но я отскочил и продемонстрировал публике свой знаменитый прямой слева. Да-да, замечу без лишней скромности, что этот мой удар высоко ставят повсюду, от Ледовитого океана до Индийского. В Мельбурне и сегодня каждый знает Такамаку, который под кличкой «Дикий буйвол пампасов» разгуливал по белу свету в качестве профессионального боксера, покуда однажды не встретился с моим прямым слева. С тех пор пришлось ему заняться торговлей сувенирами и почтовыми открытками.

Желтомордого сняли со стойки бара, уксусными примочками остановили кровотечение и применили искусственное дыхание. Между делом более или менее привели в порядок помещение.

Уже смеркалось, когда потерпевший открыл глаза. Понимая необходимость соблюдения светских правил, я подошел к нему.

– По-моему, самое время познакомиться. Меня кличут Оковалок.

– Оч-чень п-приятно… – прошлепал он разбитыми губами. – А я Сандро Матеас.

– Португалец?

– Испанец.

Мы вышли из буфета. Во дворе суета, суматоха страшная – прибыли обозы.

– Поздравляю с отличным ударом. Левым ухом до сих пор почти ничего не слышу, – рассыпался я в любезностях.

– Пустяки. Я малость не в форме: десять месяцев в Сахаре, что ни говори… Прежде получалось совсем недурно. Зато ваш прямой левый просто великолепен.

– Жаль, что слегка промазал, – скромно отмахнулся я. – Результат был бы куда лучше…

Мы закурили. От командных окриков сотрясался воздух. Расседлывали верблюдов, сгружали с мулов тюки с оружием.

– Чего ты к моему другу цепляешься? – поинтересовался я.

– Убью его.

– Видишь ли, это не так-то уж и просто. – как можно спокойнее заметил я. – Альфонс Ничейный – опаснейший человек на свете.

– Может, пырну его в спину или прикончу во сне, но что ему не жить – это факт.

Испанец преспокойно выпускал дым, словно прикидывая про себя, каким способом убийства воспользоваться.

– А что за причина?

– Он убил моего брата.

– Что ж, бывает… Альфонс – крутой парень…

Рядом раздался чей-то голос, хотя мы не слышали, как этот человек приблизился. Лишь Альфонс умеет двигаться с такой кошачьей бесшумностью.

– Я смотрю, господа уже познакомились? Вот уж излишние формальности!

Желтолицый повернулся и ушел. Альфонс посмотрел ему вслед. Не хотел бы я, чтобы он когда-нибудь глянул так мне вослед.

– Ты правда убил его брата?

– Нет… Пошли, поговорим с нашими.

– Здесь, в крепости?

– Да. Нашлось тут подходящее местечко. – Он зашагал, я потопал за ним.