Отраслевые конгрессы, помимо всего прочего, имеют ещё то преимущество, что, как правило, на них собираются самые важные персоны всей отрасли. Таким образом, можно обокрасть их всех и потом каждому из них продать секреты другого: в высшей степени выгодный бизнес, который, правда, приходится осуществлять через посредников, если хочешь и впредь работать в этой отрасли.

Чтобы действовать наверняка, полезно знать, кто забронировал какую комнату, – информация, которую добываешь заблаговременно путём отдельного взлома. Затем при найме на работу, хотя справки в большинстве случаев наводят спустя рукава, необходимо представить бумаги, которые выглядят, как настоящие; это вопрос нужных контактов и хорошего гонорара. Далее рекомендуется притвориться, что ты едва владеешь местным языком, что требует некоторого навыка и тщательно подобранной плохой одежды, зато это даёт тебе то преимущество, что ты становишься почти невидимкой, этаким Никем, в присутствии которого можно не скрываясь вести секретные переговоры на самые животрепещущие темы.

Гранд-отель Стокгольма – самый дорогой и фешенебельный отель Швеции: громоздкое коричневое здание, над зелёной крышей которого постоянно развевается лес флагов всех стран и из лучших комнат которого открывается вид на пристань, Королевский дворец и Старый город, Гамла Стан. С тех пор как существует Нобелевская премия, то есть свыше ста лет, лауреатов размещают здесь, и поначалу в Зеркальном зале этого отеля устраивался и нобелевский банкет, пока из-за тесноты не переместился в 1930 году в ратушу.

То, что Гранд-отель был старинным зданием уже в те времена, когда исполнители завещания Альфреда Нобеля вызвали премию к жизни, не должно никого вводить в заблуждение насчёт уровня его безопасности. Я знал этот отель по нескольким прошлым заданиям, но я до сих пор отчётливо помню о трудностях, связанных с его высоким стандартом безопасности. Никаких дешёвых замков, никаких слабеньких камер наблюдения, всё по последнему слову техники и самое лучшее, что можно купить за деньги. В тюрьме я читал в одной газете, что это здание в девяностые годы было во многих отношениях переоборудовано и обновлено. Кроме того, во время нобелевской недели отель просто кишел силами безопасности. Так что я подошёл к делу с полным уважением.

На удивление маленький парадный вход был всё ещё прежний: дверь-вертушка под балдахином из тёмного потускневшего металла, за дверью узкая лестница, ведущая наверх, в приёмный вестибюль. Молодой нахал в тёмно-синей униформе с золотыми галунами сидел на табурете перед лестницей и зевал так, что с его головы чуть не падал цилиндр. Всё как всегда.

Гранд-отель занимал не весь квартал, но большую его часть. Рядом находилось здание администрации «Svenska Naringsliv»; за углом, на Хофслагаргатан я заглянул в маленькую, пропылённую табачную лавку, а рядом какой-то мужчина перетаскивал в полуподвал пачки офисной бумаги с поддона, стоящего в снегу на обочине дороги. На Стальгатан я наконец нашёл служебный вход для персонала, и постепенно в голове у меня сложилось представление о том, как надо действовать.

С тех пор, как я выкрал из сейфа Рето Хунгербюля план мероприятий, я знал, что София Эрнандес Круз будет 9-го декабря присутствовать на вручении Right Livelihood Awards,которую ещё называют «альтернативной Нобелевской премией». Денежное содержание этой премии берет начало от размещения двухсот тысяч долларов, так как происходит не от предприятий со взрывчаткой, а из фонда, который основал немецко-шведский журналист Якоб фон Уэкскюль в 1980 году, продав свою огромную коллекцию почтовых марок. Церемония, как и каждый год, начиная с 1985-го, проходила в Шведском парламенте, а по её окончании предполагался банкет. Я мог рассчитывать, что у меня есть время по крайней мере до одиннадцати часов на то, что мне предстояло сделать.

Когда я, стоя перед домом Димитрия, сунул руку в карман, мои пальцы нащупали бланк удостоверения – единственное, что я прихватил с собой из офиса Нобелевского фонда. Да и то скорее по привычке и без конкретного плана. На письменном столе секретарши шефа лежала папка с погашенными чеками, подтверждениями рейсов самолётов и прочими документами, а ещё там были бланки удостоверений для сотрудников, занятых организацией нобелевских мероприятий. Походило на то, что их кто-то собрал, после того как стало ясно, что они больше никому не понадобятся.

При помощи фотоавтомата и кое-каких инструментов из писчебумажного магазина я оформил удостоверение на себя, под чужим именем, разумеется. Выглядело оно, на мой взгляд, вполне убедительно. На нём была голограмма, которая, в зависимости от угла наклона, показывала либо профиль Нобеля, либо текущий год. Такие голограммы нынче в ходу, чтобы затруднить жизнь фальшивщикам.

Один из барьеров тем самым был взят. Я достаточно разбирался в методах охранных служб, чтобы не заблуждаться на тот счёт, что одного удостоверения мало.

Поскольку было ещё рано, я забился в кафе неподалёку и там сражался со своей бездонной усталостью самым крепким кофе, какой только у них был. Я смотрел на часы и старался больше ни о чём не думать. В двадцать часов тридцать минут я расплатился и встал. Последний акт, финальная сцена.

Шагая вдоль Стрёмгатан к Гранд-отелю, я нарочно дышал глубже, чем было необходимо, и входил в роль. Я был курьер, порученец по неотложным делам, тот, кому приходится улаживать тысячу срывов, неизбежно возникающих при организации таких гигантских мероприятий.

И я уже весь день был на ногах, и нервы мои были на пределе: для этой роли мне даже не надо было притворяться.

Гранд-отель. Служебный вход для персонала. На двери кодовый замок, а кода я не знаю, поэтому я постучал, нетерпеливо и настойчиво.

Открыл мужчина из службы безопасности, в ширину такой же, как и в высоту, и остриженный так коротко, как только можно постричься, чтобы не выглядеть бритоголовым.

– Вы должны мне помочь, – нервозно сказал я и сунул ему под нос своё удостоверение. – Большая проблема, щекотливая проблема, и у меня всего полчаса на то, чтобы её решить.

Он взял удостоверение и поднёс его к свету.

– Сёльве Бергман, – прочитал он вполголоса. – Свободный доступ повсеместно. Интересно.

Я не хотел давать ему время задуматься о том, существует ли вообще такая категория допуска.

– Послушайте, – сказал я, подзывая его жестом, который он проигнорировал, – то, что я вам сейчас расскажу, должно остаться абсолютномежду нами. Как вас зовут?

– Мате Альмбрандт, – нехотя ответил он.

– Итак, Мате, как я уже сказал, никому ни слова, – я сцепил пальцы и заговорил ещё тише, так что ему всё же пришлось наклониться ко мне. – Госпожа профессор Эрнандес Круз, лауреат Нобелевской премии по медицине, в настоящий момент сидит в парламенте на вручении другой премии. И десять минут назад у неё лопнул бюстгальтер.

Теперь я обеспечил себе его внимание.

– Не знаю, видели ли вы платье, которое на ней сегодня, – продолжал я со стиснутыми пальцами, – но это катастрофа. Поэтому я должен подняться в её комнату, взять из шкафа совершенно конкретный бюстгальтер, который она мне подробно описала, и вернуться в парламент до того, как начнется приём у спикера.

– Не лучше ли было прислать для этого женщину? – спросил Мате Альмбрандт. Мате Альмбрандт был не так уж глуп.

– Во-первых, – ответил я, – мой отец держит магазин дамского белья, так что я разбираюсь, спасибо за сочувствие. Во-вторых, в такой вечер ни на одной женщине не оказалось подходящей обуви, в которой можно быстро преодолеть по снегу большое расстояние. – Меня самого порой ошарашивает, какие увёртки приходят мне в голову, когда времени на обдумывание нет совсем. – И, в-третьих, у меня случится приступ бешенства, если вы сейчас же не дадите мне генеральный ключ и не уйдёте с дороги.

Он отступил. Я смог войти, и он вручил мне карточку-ключ. Но всё же настоял на том, чтобы обыскать меня на предмет оружия и других злых предметов, а моё удостоверение забрал в залог до моего возвращения. Пока он записывал моё имя в протокольную книгу, я уже скорым шагом шёл к лифту для персонала.