— Что ж, послезавтра ты все и прочтешь, — посоветовал Принс, поднимаясь с места. — Так и передай Эрни.

— Хорошо, передам, — сказал Фоули, протягивая руку.

Затем он решил проводить Принса до лифта. По дороге обратно можно будет заглянуть в туалет и вымыть руки.

Следующий визит Фоули совершил к послу.

— Привет, Эд. Встречались с Принсом?

Фоули кивнул.

— Только что от него отвязался.

— Ну как, он клюнул на вашу приманку?

— Нет. Выплюнул ее мне в лицо.

Фуллер хитро усмехнулся.

— Что я вам говорил? Когда я был в вашем возрасте, у нас еще оставались патриотически настроенные журналисты, однако за последние несколько лет все они перевелись.

— Меня это нисколько не удивляет. Когда Тони только пришел в редакцию, он терпеть не мог полицейских. Однако своих чувств он не показывал, и те выкладывали ему все, как на духу. Этот ублюдок может умаслить кого угодно, если захочет.

— Вас он пытался окрутить?

— Нет, сэр. Я для этого слишком мелкая рыбешка.

— Что вы думаете относительно запроса из Вашингтона насчет папы римского? — спросил Фуллер, меняя предмет разговора.

— Я собираюсь попросить кое-кого прислушаться внимательнее, однако…

— Понимаю, Эд. Я не желаю знать, что именно вы собираетесь предпринять. Но если вам удастся что-нибудь разузнать, вы сможете поставить меня в известность?

— Все зависит, сэр, — ответил Фоули, тем самым давая понять: «Скорее всего, нет.»

Фуллер все понял.

— Хорошо. Есть еще что-нибудь?

— Принс что-то унюхал; это должно будет появиться в газетах послезавтра. Сейчас он уехал в Центральный комитет — по крайней мере, так он мне сказал. Принс подтверждает, что как только Красный Майк загнется, его место займет Александров. Он может знать только официальную позицию. Полагаю, тут мы можем ему верить. У Тони хорошие контакты с советской политической элитой, кроме того, это соответствует тому, что нам известно о Суслове из своих источников.

— Я лично никогда с ним не встречался. Что вы можете про него сказать?

— Он один из последних истинно верующих. Впрочем, Александров тут ему под стать. Он убежден в том, что нет бога, кроме Карла Маркса, а Ленин — пророк его, и в том, что советская экономическая система действительно функционирует.

— Вот как? Некоторые люди так ничему и не могут научиться.

— Да, сэр, это вы точно заметили. Таких осталось немного, но Леонид Ильич к ним не относится, как и его наиболее вероятный преемник Юрий Владимирович Андропов. Однако Александров — союзник Андропова. Сегодня вечером состоится заседание Политбюро.

— Когда мы сможем узнать, что именно будет на нем обсуждаться?

— Полагаю, через пару дней, — сказал Фоули.

«Но только как именно мы это сделаем, вам, сэр, знать не нужно,» — не стал добавлять он.

Однако в этом не было необходимости. Эрни Фуллер знал правила игры. Каждый американский посол перед отъездом в страну проходил тщательный инструктаж по поводу своего нового места работы. Перед тем, как Фуллер попал в Москву, ему хорошенько прочистили мозги в «Туманном дне» и в Лэнгли. По сути дела, американский посол в Москве являлся старшим сотрудником разведки, занимающимся Советским Союзом, и, на взгляд Фоули, дядюшка Эрни неплохо справлялся со своими обязанностями.

— Хорошо, если сможете, держите меня в курсе.

— Слушаюсь, сэр, — ответил резидент.

Заседание Политбюро было намечено на час дня. Андропов приехал в Кремль без четверти час. Водитель проехал на ЗИЛе ручной сборки через ворота в Спасской башне, мимо контрольно-пропускных постов, мимо стоявших по стойке «смирно» солдат церемониальной Гвардейской Таманской дивизии, расквартированной под Москвой, которая использовалась в основном для парадов и показных учений. Часовые вытягивались в струнку, лихо козыряя, но пассажиры бронированного лимузина их не замечали. Машина остановилась на стоянке. Отсюда было сто пятьдесят метров до места назначения, где еще один солдат предупредительно распахнул дверь. На этот раз Андропов обратил внимание на старшего сержанта и рассеянно кивнул ему, показывая, что он его заметил. Вместо того, чтобы подниматься на второй этаж по лестнице, Андропов прошел направо к лифту. Его помощник полковник Рождественский не отставал от него ни на шаг. Для Рождественского предстоящая встреча должна была стать самым волнующим и пугающим событием за все время работы в КГБ.

На верхних этажах новые рубежи охраны: офицеры Советской Армии в форме, с пистолетами в кобурах, на случай чего-либо непредвиденного. Однако ничто непредвиденное не помешает ему занять пост генерального секретаря, подумал Юрий Владимирович. Это не станет дворцовым переворотом. Его изберут политические лидеры государства, в соответствии с обычным порядком передачи власти в Советском Союзе, — неуклюжим, неэффективным, но абсолютно предсказуемым. Председателем этого своеобразного совета патриархов станет тот, кто располагает бoльшим политическим капиталом, потому что ему доверят править не силой личной воли, а коллегиальным консенсусом. Никто из членов Политбюро не хочет получить нового Сталина или даже нового Хрущева, который мог бы втянуть их в какие-нибудь авантюры. Эти люди не получают никакого удовольствия от авантюр. Они хорошо усвоили урок истории: любая азартная игра несет в себе вероятность проигрыша, а никто из них не желал терять даже самую незначительную мелочь. Это были вожди нации шахматистов, для которых победа определялась искусными ходами, совершаемыми терпеливо и последовательно на протяжении многих часов, чье окончательное решение бывает таким же предопределенным, как восход и заход солнца.

«Сегодня это будет одной из главных проблем,» — подумал Андропов, усаживаясь рядом с министром обороны Устиновым. Оба сидели во главе стола, на местах, отведенных для членов Совета обороны. Пять членов Совета являлись самыми влиятельными людьми во всем советском правительстве. В их число входил и Суслов, секретарь по идеологии.

Устинов оторвался от листка с повесткой дня.

— Здравствуй, Юрий, — приветствовал он Андропова.

— Добрый день, Дмитрий.

Андропов уже успел найти общий язык с Маршалом Советского Союза. Юрий Владимирович никогда не выступал против просьб Устинова увеличить финансирование безразмерно разросшейся и плохо управляемой советской военной машины, которая в настоящее время беспомощно корчилась в Афганистане, словно выброшенный на берег кит. Конечно, никто не сомневался, что в конечном счете Советская Армия одержит победу. В конце концов, она никогда не знала поражений… если только, конечно, не вспоминать о первом вторжении Ленина в Польшу в 1919 году, которое закончилось бесславным провалом. Нет, в Советском Союзе предпочитали вспоминать разгром Гитлера после того, как немецко-фашистская армия подошла буквально к стенам Кремля и остановилась только тогда, когда в действие вступил самый надежный в историческом плане союзник России — генерал Зима. Андропов не питал теплых чувств к Советской Армии, однако остальные члены Политбюро видели в ней опору существующего порядка вещей, так как именно военные следили за тем, чтобы страна делала то, что ей приказывают. И дело было не в любви, а в том, что в Советской Армии было много пушек. То же самое можно было сказать про Комитет государственной безопасности и Министерство внутренних дел, которые были призваны сдерживать военных — не дай бог у них возникнут какие-то мысли. На всякий случай в КГБ имелось Третье главное управление, чья задача состояла в том, чтобы приглядывать за каждой мотопехотной ротой Советской Армии. В других странах это называлось системой сдержек и противовесов. В Советском Союзе это была система тотального и абсолютного страха.

Леонид Ильич Брежнев появился последним. Генеральный секретарь вошел в зал заседаний походкой престарелого крестьянина, каковым он, в общем-то, и являлся. Кожа на его когда-то мужественном лице обвисла. Брежнев приближался к восьмидесятилетнему рубежу, которого он, судя по его виду, мог достигнуть, но вряд ли перешагнуть. В этом были свои как хорошие, так и плохие стороны. Никто не мог сказать, какие мысли бродят в его старческом мозгу. В свое время Леонид Ильич обладал недюжинной физической силой — он с удовольствием ходил в лес охотиться на оленя или даже медведя, могучего хищника, грозу диких зверей. Но все это осталось в прошлом. Вот уже много лет Брежнев больше никого не убивал — кроме, может быть, людей, да и то не самостоятельно, а через вторые и третьи руки. Однако при этом он с годами не стал мягче. Совсем наоборот. Карие глаза оставались хитрыми, проницательными, и по-прежнему подозрительно смотрели вокруг, выискивая малейшие признаки измены — и иногда находя ее там, где она отсутствовала. При Сталине это практически наверняка означало бы смертный приговор. Однако с тех пор многое переменилось. Сейчас заподозренного в измене человека лишь ломали, лишали власти и ссылали на какую-нибудь заштатную должность в глухую провинцию, где он умирал со скуки.