Я сделал последний шаг и прищурился от ударившего в глаза солнечного света. Знакомых лиц хватало — сам Мердок, его брат Бар, комиссар, пара ребят полицейской наружности, местный активист, имени которого я не знал, — но были и незнакомые.

— Рад, что пришел, — раздался за спиной голос Мердока. Я повернулся, и он изобразил притворное удивление. — Ух ты! Не расскажешь, что случилось?

— Скажем так, обычная заварушка с плохим исходом.

Он ухмыльнулся.

— Надо было позвать полицию.

— Помощь пришла, откуда не ждал.

Мердок посмотрел на меня с интересом, потом рассмеялся.

— У нас тут правила: по воскресеньям никаких разговоров о делах. Сейчас я тебя со всеми познакомлю. — Он быстро и вполголоса перечислил гостей, давая каждому короткую характеристику. Почти все были в той или иной степени связаны с политикой, что вовсе не показалось мне странным, учитывая, в чьем доме мы собрались.

— Никогда бы не подумал, что отсюда видна бухта, — сказал я, меняя тему. Дом Мердоков стоял посреди квартала, и с его крыши открывался вид на Вейрд и центр города — к северу и бухту — на востоке. К югу и западу растянулись пригороды Дорчестера и Роксбери. Задумай хозяева продать особняк, взяли бы хорошие деньги.

— Они погубят игру! От нее ничего не останется! — говорил мужчина, стоявший рядом со мной, но обращавшийся к комиссару. Мердок назвал его местным фандрайзером. Я едва не застонал от отчаяния, уже представляя, что будет дальше. Один фейри только что одержал победу в Верховном суде, признавшем его право выступать за «Ред Сокс». В Бостоне, где бейсбол правит если не умами, то сердцами болельщиков, решение вызвало бурю эмоций.

— Поживем — увидим, — дипломатично отозвался комиссар.

Собеседник в ужасе посмотрел на него.

— Поживем — увидим? Что вы такое говорите? Наши парни просто не выдержат конкуренции! Они же будут летать от базы к базе, и никто их не остановит! Где появился один, там появится другой, а закончится тем, что за «Ред Сокс» будут выступать одни фейри!

Комиссар незаметно огляделся, словно желая убедиться, что рядом нет посторонних.

— Согласен, в конце концов именно этим наверное и закончится. Но, знаете, иногда единственный способ бороться с пожаром — устроить другой пожар. — Фандрайзер закивал. Комиссар положил руку ему на плечо. — Иные может быть и лезут туда, где их не ждут, но, видит бог, нам нужен новый аутфилд.

— Что? — Фандрайзер изумленно уставился на хозяина дома, ухмыльнулся и покачал головой. — Ну, вы скажете, комиссар!

Мердок снисходительно улыбнулся.

— Что ж, полагаю, обед уже готов.

Его собеседник снова рассмеялся и послушно последовал за комиссаром вниз.

Я попал в столовую едва ли не последним, когда борьба за лучшие места уже закончилась, и в результате оказался между тем самым фандрайзером и симпатичной чернокожей женщиной из некоммерческого совета по искусству. Обед подали в семейном стиле, и люди, которые в иных обстоятельствах никогда бы не сели за один стол, с преувеличенной вежливостью передавали друг другу блюда. Все шло чинно и благопристойно до тех пор, пока запас милых банальностей не был исчерпан, и кто-то не произнес нечто колкое.

Жалоба на слабое финансирование искусства не зацепила бы внимание, если бы сидевшая слева женщина не добавила:

— И, конечно, никакой помощи от иных.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

Она пожала плечами, больше занятая картошкой на тарелке.

— Сейчас в моду входит искусство иных, и деньги, которые могли бы пойти на счета наших организаций, уходят к ним.

— Но разве в этом виноваты иные, чьи картины хорошо продаются, или люди, которые эти картины покупают?

— Разумеется, виноваты иные, — вмешался фандрайзер, нанизывая на вилку неподъемный кусок тушеного мяса. — Они влезают во все сферы — спорт, политику, искусство.

Беглый взгляд на присутствующих позволил удостовериться, что иных за столом нет.

— Вам не кажется, что это слишком категорическое заявление? — Я попытался сохранить нейтральный тон.

— Когда кто-то возит по холсту вымазанными краской остроконечными ушами, меня такая живопись раздражает, — заявила моя соседка. — Идея не нова, а продается только потому, что этим занимаются сейчас иные.

— А сейчас они пытаются получить статус меньшинства, чтобы внедриться в другие районы города и испоганить их так же, как уже испоганили Вейрд, — добавил фандрайзер.

Я отпил воды — оставаться спокойным было все труднее.

— Но иные уже живут по всему городу, даже в южных кварталах.

— О, я имею в виду других, не тех, кто, вроде нас с вами, гнет спину с утра до вечера. Кстати, мы вроде бы не встречались раньше.

— Я — друг Лео. — Называть Мердока по имени было немного непривычно.

— Вы тоже работаете в полиции?

— Нет, управляю художественной галереей для друидов.

Фандрайзер усмехнулся.

— Сегодня все комедианты.

— Не вижу ничего смешного, — сердито бросила соседка, слегка поворачиваясь ко мне спиной. После этого разговор умер сам собой. Немного погодя я взглянул на комиссара. Он слушал сидевшего слева от него мужчину, но смотрел при этом на меня. Выражение его лица не менялось, наверно, целую минуту, потом по губам скользнула легкая улыбка. А кто-то еще уверял меня, что по воскресеньям в этом доме о делах не говорят. Как же!

После обеда я задержался в гостиной, прикидывая, как бы убраться отсюда, не обидев хозяев и соблюдя требования приличий. Разговор то и дело сбивался на жалобы на иных, и я отделывался тем, что кивал или отпускал общие замечания, избегая вступать в дискуссию. Удивительно, какое красноречие просыпается в людях, объединенных враждебным отношением к тем, кого они считают чужаками. Нечто подобное я уже наблюдал, когда работал в Гильдии, но здесь уровень озлобленности и даже ненависти был намного выше. А ведь многие из присутствующих считали себя лидерами гражданского общества.

По прошествии часа я, улучив момент, когда комиссар остался один, подошел к нему.

— Спасибо за обед. К сожалению, у меня деловая встреча, так что задерживаться не могу.

— Неужели? — Он произнес это таким тоном, что я сразу почувствовал себя виноватым и испытал сильное желание сказать, что вынужден уйти, потому как не могу оставаться в обществе его гостей. — Что ж, приятно встретиться в менее неприятных обстоятельствах. До свидания. — Хозяин дома улыбнулся, и я промолчал.

Мы обменялись рукопожатием, и я направился к выходу. Уже на пороге меня догнал Мердок.

— Уходишь? Что так рано?

— Ты зачем меня приглашал?

Он оглянулся, вышел на крыльцо и плотно закрыл за собой дверь.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Ты знал, кто здесь сегодня соберется, но все равно позвал меня. Таких глупостей в отношении иных, какие звучали за обедом, мне давненько не доводилось слышать.

Мердок сложил руки на груди и прислонился к арке входа.

— Подумал, тебе будет полезно узнать, что не ты один не питаешь теплых чувств к Гильдии.

— Ты и сам мог бы мне это сказать.

Он пожал плечами.

— Меня бы ты не услышал.

Я удержался от язвительной реплики. Никому не нравится, когда с ним играют, но в данном случае Мердок был прав. После нескольких глубоких вдохов злость начала рассеиваться.

— Ладно, ты своего добился. Рад?

— Скорее доволен. Тебе свойственно концентрироваться на чем-то одном. Иногда это хорошо. Но на все нужно уметь смотреть со стороны. Гильдия делает то, что делает, не для того, чтобы наступить на мозоль тебе лично. Ее деятельность раздражает и противоречит интересам многих.

— Предлагаешь быть с Гильдией помягче?

— Нет. — Мердок покачал головой. — Я лишь пытаюсь показать, что единственный способ изменить Гильдию это работать не против нее, а с ней. И большинство наших сегодняшних гостей понимают это, хотя открыто и не признают. Именно этим они каждый день и занимаются: пытаются изменить тех, с кем нам приходится жить.