Он открыл дверь. Ксай поднялся, отступил на несколько шагов, не теряя его из виду. Они оценивали друг друга. Пес поднял уши, пригнул голову, зарычал.

— Пошел ты!

Мотоциклист сунул руки в карманы и сделал шаг во двор. Смутное вечернее солнце, луны еще нет. Только свечение из окон кухни, ни звука. Он дошел до стойла. На двери крупными буквами выцарапано: «Смерть черножопому». Он вспомнил одну из фотографий. Пробрался внутрь, ощупью нашел выключатель. Машинально втянул голову в плечи. Зажег свет.

Ничего.

Его мотоцикл под чехлом. Трактор, прицеп, беспорядочно наваленные в пустых загородках для скота инструменты. Он погасил свет, прижал руки к груди, чтобы запахнуть куртку, — было очень холодно — и вышел.

Ничего.

Ксай сидел на разумном расстоянии. При приближении человека его сложенные назад уши поднялись. Немного, не совсем. Человек и пес, следя друг за другом, вместе дошли до дороги, двигаясь по параллельным траекториям, и остановились у ворот. По другую сторону асфальтовой ленты простирались поля, неотличимые от неба. Ни одного соседа, или очень далеко. Ни одной искорки в темноте.

Ничего.

Они были одни, пес и он. И семья Пети́.

Мотоциклист вынул руку из кармана, протянул ее ладонью кверху, подождал. Влажная морда. Шершавый язык. Его пальцы подобрались к загривку Ксая. Ласка. Друзья — на данный момент.

Мотоциклист выдохнул, изо рта вырвался теплый воздух. Смерть, его единственный горизонт, удалялась. Ночь переставала быть враждебной. Такого давно не бывало.

— Есть хочу. А ты?

Стоило ему это произнести, как они появились. Два, близко один к другому, синхронные. Он зачарованно следил взглядом за огнями.

Наконец голова немецкой овчарки резко повернулась. Пес услышал.

Мотор. Фары. Единственная дорога. Ни одного соседа. Машина направлялась сюда.

Когда мотоциклист поспешно направился к дому, Ксай последовал за ним.

Двадцать четыре часа спустя

Стефани Пети́ открыла дверь кухни и заморгала: на улице холод, освещавшие фасад фермы фары слепили глаза, ей было страшно. Она тихонько плакала. На мгновение она обернулась и успела бросить взгляд в прихожую и на ведущую в их комнаты лестницу.

«Я буду с Зоэ. Я все услышу».

Мотоциклист грубо развязал ее и вытолкал из подвала по ступенькам наверх:

— Сюда кто-то едет, избавьтесь от него!

Жандармы. Она различала проблески мигалки на крыше голубого фургона. Сколько месяцев она обвиняла их в некомпетентности, как давно из-за безнаказанных нападений на свою ферму утратила веру в их помощь, сколько тревожных ночей провела, — и ни один представитель власти, призванный защищать ее, не смог обеспечить ее семье покой. А тут — вот и они. Явились не запылились. Очень кстати.

Моторизованные жандармы.

«Не подумайте, что я стану колебаться. Я уже давно лишен всяких сомнений».

Обрести уверенность, хоть капельку, хоть ненадолго.

Стефани Пети́ сделала глубокий вдох, вытерла лицо, бросила последний взгляд назад и вышла во двор, чтобы встретить подполковника Массе дю Рео, который, стоя возле своего автомобиля с шофером, поджидал ее за воротами.

— У нас… — Она осеклась, закашлялась, поднесла руку ко лбу, чтобы заслониться от света, и выпалила: — Какие-то проблемы?

«Я все услышу».

— Да. — Массе дю Рео увидел, как глаза молодой женщины внезапно широко раскрылись. — Впрочем, нет. Ничего, что касалось бы вас. Вы одна?

Краткое замешательство.

— Здесь? Да.

— Мужа нет?

— Он работает.

— Уже поздно. А где?

Стефани надоело.

— Зачем вам?

— Просто спросил. — Массе дю Рео приблизился к воротам. — Что-то не так?

— Нет.

— Вы уверены? Похоже, вы плакали?

— От холода.

— А у вашей дочурки все в порядке?

— Нет… («Я буду с Зоэ».) Да! — Стефани прикусила губу. («Я уже давно лишен всяких сомнений».) — У нее все в порядке. — До крови. («Не подумайте, что я стану колебаться».) — А вы почему здесь?

Неужели жандармы что-то заметили?

«Я буду с Зоэ».

Он-то уж точно заметил. Услышал. И отыграется на Зоэ. Надо бы сказать им. Она должна молчать. Иначе он отыграется на Зоэ. Причинит ей зло. Сделает Зоэ больно. Ее ребенку. Сказать. Спрятать ее. Или поверить, хоть капельку.

— У вас есть какие-то новости или вы приехали просто так, чтобы надоедать нам?

Нет. Не этим людям.

Смущенный Массе дю Рео с трудом выдержал враждебный тон Стефани Пети́.

— Нет, никаких новостей. В Ла-Мулине произошел несчастный случай. Три трупа, — испытывая неловкость, он взглянул на шофера, — и я решил воспользоваться, — внезапно он подумал, что выглядит ужасно глупо, — в общем, я приехал, чтобы убедиться, что у вас все в порядке.

— Это местные?

— Кто?

— Трое мертвых в Ла-Мулине.

— Нет.

— И ради этого вы приехали? Нас не надо держать за руку. — Стефани Пети́ повернулась к жандармам спиной. — Чем терять здесь время, пошли бы да арестовали тех, кто издевается над нами! — И она, встревоженная, направилась в сторону кухни.

Не успела она дойти до порога, как послышалось характерное щелканье автомобильных дверей. Служебная машина тронулась с места, дала задний ход. Тень Стефани плясала на фасаде фермы, пока фары светили ей в спину.

Войдя в дом, она тут же побежала в прихожую.

Мотоциклист ждал ее, сидя в полумраке у подножия лестницы. При ее появлении он встал:

— Где это, Ла-Мулин?

— Я хочу видеть свою дочь. — Молодая женщина попыталась подняться по лестнице.

— С ней все в порядке. — Мотоциклист ладонью оттолкнул ее. — Далеко?

— Что?

— Ла-Мулин.

— Отсюда километров десять! А вам-то что?… — Голос Стефани Пети́ дрогнул. Она сделала шаг назад. — Что произошло в Ла-Мулине?

Они пристально посмотрели друг на друга.

— Это вы их убили?

— Возможно. — Казалось, мотоциклист задумался. — Без сомнения.

— Вы не уверены?

— Да. — Пауза. — Я ехал недолго.

— Что? — Стефани отступила еще на шаг. — Вы сумасшедший.

— Возможно.

— С чего бы вам убивать этих людей?

— Это было необходимо. — Мотоциклист опустился на нижнюю ступеньку. — Они или я. — В руках у него ничего не было, пистолет исчез. И рюкзак тоже.

Зоэ наверху. Надо посмотреть на нее, прикоснуться к ней. Убедиться, что все в порядке. Молодая женщина рванулась вперед, решившись штурмовать проход. Ей удалось оттолкнуть мотоциклиста, он потерял равновесие, но все же поймал ее за руку. Она исступленно стала отбиваться, кричала, что хочет видеть свою дочь, звала ее по имени. Он схватил ее за другую руку. Они уже было сцепились, но тут он дал ей затрещину — и она рухнула наземь.

Наверху возле запертой двери плакала Зоэ и изо всех сил звала свою мамочку.

— Кто вы? — Губы Стефани Пети́ были в крови, она с трудом переводила дыхание. — Мы вам ничего не сделали. — Рыдания перехватили ей горло. — Оставьте нас в покое.

Мотоциклист вытащил свой «глок», засунутый сзади под ремень:

— Поднимитесь наверх и приготовьте поесть. И тогда сможете увидеть малышку. А ты там, наверху, заткнись!

— Не смейте с ней так разговаривать!

Дернув ее за волосы так, чтобы голова откинулась назад, мотоциклист ткнул Стефани дулом под глаз:

— Делайте, что говорю.

— Профессор Гибаль не отвечает, — администратор повесила трубку, — пойду поищу его.

Сидя поодаль от двух адвокатов, стоящих у стойки регистрации, Тод провожал женщину взглядом, пока она удалялась по освещенному бледным светом коридору с блеклыми стенами. Над широко распахнутой огнеупорной дверью посетитель мог прочесть на табличке: «Университетская клиника Тулузы, госпиталь Рангёй, судебно-медицинский сектор танатологии». [47]

На стульях, расположенных у противоположной стены зала ожидания, сидела какая-то семья: женщина лет шестидесяти и молодая пара слегка за тридцать. Они жались друг к другу, объятые общим горем. Тод решил, что молодые — пара, по тому, как они цеплялись друг за друга, по каким-то мелким жестам, знакам внимания, отличным от тех, что свойственны отношениям брата и сестры. Значит, мать, сын и невестка. Или мать, дочь и зять. Он пристально разглядывал их.