Тод шествовал рядом с ним, неся только дорогую дорожную сумку из черной кожи.

— Я ничем не рисковал.

— И все же… ваш паспорт.

— Вы были рядом, сеньор Аранеда, и вы ведь адвокат, no?

— Я бы не… — залепетал Игнасио Аранеда, — мне надо беречь свою репутацию.

— В Боготе ваша репутация всем известна. Я даже думаю, что именно ее так щедро оплачивает el patron, no? — Тод пристально взглянул на Аранеду.

Слуга закона уклонился от ответа. Отведя взгляд, он всматривался в толпу:

— Мой коллега должен быть здесь.

Привстав на цыпочки, он разглядел табличку со своим именем. Аранеда нетерпеливо махнул рукой встречающему их человеку — в темном костюме, далеко за пятьдесят — и направился к нему, с облегчением понимая, что может передохнуть.

Мотоциклист запер Зоэ в детской с закрытыми ставнями, а ее родителей, связав, вновь поместил в подвал. Он решил совершить обход дома, чтобы заново проверить все выходы, и задержался в комнате, служившей хозяину кабинетом. Он искал, что бы почитать, когда его взгляд наткнулся на три папки с надписями: «Семья Пети́», «Судебные дела», «Нападения» — 2000, 2001 и 2002.

«Нас не любят. Из-за папы».

Он раскрыл первую папку и перелистал ее. В прозрачном кармашке, прикрепленном к внутренней стороне папки, лежали старые фотографии и недавние снимки, сделанные «поляроидом».

На самых старых отпечатках, соединенных скрепкой, какая-то ферма. Эта ферма. Сфотографированная под разными углами. Перед домом позирует семья: трое взрослых — две женщины и улыбающийся мужчина — и девочка лет десяти. На обороте мотоциклист прочел «Семья Дюпрессуар: Раймонда, Луи, Жаклин, Стефани». Он сразу узнал сарай, закрывающий правую часть двора фермы. Он также нашел стойло — с другой стороны, поменьше, и пристроенный к нему амбар из песчаника и дерева, с крышей из листового железа. Теперь его не было, и после короткого раздумья мотоциклист вспомнил полуразрушенную стену, оставшуюся на его месте. Руины. Постройки выглядели новыми, восстановленными. Эта серия была датирована 1982 годом.

Первые снимки «поляроидом» относились к середине 2000-го, последние — к текущему месяцу. Надписи на наружных стенах фермы, на сарае, на ветровом стекле машины: «Дюпрессуар предатель», «Шасла для муассакцев», «Нет крестьянину-баклажану», «Вали отсюда — или подохнешь», «Смерть черножопому», «Африканская подстилка», «Девчонка сдохнет в канаве, но сначала ее натянут». Амбар, забитый ящиками облитого красной жидкостью винограда, и две брошенные впопыхах канистры. Многочисленные следы пуль в стенах. Автомобиль с разбитыми стеклами и проколотыми покрышками. Мертвая крыса в бардачке машины. Ворона, прибитая гвоздем к двери большого сарая. Кошка, насаженная на металлическую ограду ворот. Трактор с проколотыми колесами и разнесенным кузовом. Амбар, уничтоженный пожаром, основание стены. Мертвые козы — с десяток — на лугу. Разоренный виноградник. Еще один. Еще.

Мотоциклист сложил фотографии.

Далее следовали официальные бумаги, страховые экспертизы, первые жалобы. Телефонные угрозы, унижения, состряпанные из обрывков газет анонимные письма. Семья Пети́ держалась несколько недель, прежде чем обратиться в жандармерию. Телефонные угрозы, унижения, другие письма. Зоэ, над которой издеваются в школе. Жандармы просыпаются только через три месяца. Позже, когда надписи стали особенно оскорбительными, Пети́ наняли адвоката. Подключилась прокуратура. Вяло. Первый испорченный мазутом урожай. Страховщики вмешались по-настоящему.

Вторая папка. Дело передано в полицию Кастельсарразена. Новые показания, несколько допросов, поскольку Пети́ указывали пальцем на некоторых соседей. Ничего утешительного. Весна 2001-го, все это длится уже год. Кое-какая поддержка от местных, потом адский цикл возобновляется. Угрозы, надписи, унижения. У отца, Луи Дюпрессуара, случился приступ. Будучи вдовцом, он жил отдельно, но сражался бок о бок с ними с самого начала. Близкие пытаются отстранить его от борьбы — для его же блага. Составлены медицинские документы, причиной криза признан стресс, спровоцированный всей этой историей. Адвокат готовил дело. В августе горел амбар. Статья в местной прессе. Прокуратура забеспокоилась, стала тянуть время. Выход полиции, добро пожаловать в отряд мгновенного реагирования Тулузы, «серьезные» жандармы, dixit [46]прокурор в адресованном гонимому семейству письме. И все сначала.

Но никаких арестов.

Третья папка. Нынешний год. Почти пустая, всего две новые жалобы на разорение виноградников. Правда, сегодня только 17 января.

Мотоциклист закрыл папку и задумался о своем невезении. Сначала ранение, потом трое кретинов, а теперь еще эта семья с ее проблемами.

Если жандармы решили проявить рвение и следят за местностью, самым лучшим будет поскорее убраться отсюда. Хорошая мысль, впрочем несколько запоздалая… Они не ведут наблюдения за фермой, иначе уже обнаружили бы его и арестовали. Это дело надоело им, слишком уж затянулось.

А план «Ястреб» отвлекал все имеющиеся в распоряжении полиции средства.

Тревога продлится еще как минимум двадцать четыре часа. После этого поиски примут иной характер. При прочесывании жандармерией пустошей и пролесков близость беглеца к населенным пунктам будет лучшим козырем для преследователей. Всегда найдется кто-то, кто заметит нечто ненормальное у соседа, в таком-то поле, в таком-то лесу. В городе, где полиция дистанцировалась от населения, которое она должна знать и защищать, можно затеряться в толпе, и тогда риск быть замеченным минимален.

Мотоциклист не был готов к путешествию, а тем более к побегу. Его рана требовала нескольких дней покоя. Как минимум трех. Слишком долго. Сколько времени он ехал после того, как вчера вечером убил тех троих в лесу? Недолго: минут десять? Пять? Или меньше? Он уже не помнил. Сколько дорог, сколько домов в округе? Немного: один. Маловато. Место преступления слишком близко, сбор информации неминуемо приведет сюда.

Должен был бы привести. Уже сегодня.

Он выжидал весь день.

Никто не пришел.

Тела никто не обнаружил?

Это всего лишь вопрос времени. Дней трех?

Двинуться с места — и наткнуться на заграждение, не двигаться — и оказаться в центре воронки смерча.

Мотоциклист поднялся, понял, что нога его не слушается, ощутил, как боль поднимается от бедра до самой спины. Он ухватился за письменный стол и стиснул зубы.

Остаться, потому что выбора у него нет. Остаться, выбрать из двух зол меньшее. А потом другая мысль, хрупкая, тотчас же изгнанная из сознания. Остаться, чтобы перестать прятаться, остаться, чтобы его нашли. И наконец покончить с этим.

В животе заурчало. Он голоден. Часы показывали всего шесть часов вечера. Рано. Он заметил, что левая рука дрожит, постарался не обращать внимания. Ему надо закончить обход, потом он выпустит женщину из подвала, пусть приготовит поесть.

Мотоциклист вернулся в кухню, остановился перед застекленной дверью, увидел лежащего прямо возле нее пса. Ксай поднял голову, посмотрел на него.

Мотоциклист спросил себя, не наблюдает ли за ним кто-нибудь еще. Весь день он задавал себе этот вопрос. Трое заложников в доме. Преследователям стоит задуматься. Немного. Ничуть не бывало. Главное — его нейтрализовать. А с проблемными соседями, которые отравляют жизнь этой семье, те, кто его преследует, располагают идеальным оправданием для имитации кровавого нападения. Никаких причин для ожидания, для переговоров.

Мотоциклист положил руку на запястье, понял, что его все еще сотрясает дрожь, и передумал.

Во второй половине дня он дважды отправлял женщину во двор, чтобы не привлекать внимания соседей резкой переменой в обыденной жизни фермы. Чтобы выманить предполагаемого волка из лесу. Чтобы не подставляться. Он знал, что произойдет там, снаружи, если его поджидают.

Потертый, грязный пуховик Омара Пети́ висел на вешалке, закрепленной на стене у входа в кухню. Мотоциклист надел его и прикрыл голову торчащим из заношенного воротника капюшоном. Куртка пахла потом, фермой, работой, нормальной жизнью.