— Ну, мы могли бы засунуть головы в газовую плиту. Или успокоить себя мыслями, что, если у нас сдадут нервы и мы это сделаем, премьера точно сорвется. А еще подумай, каково сейчас Уоррену и всем остальным.

— Боюсь, что мне безразлично, как себя чувствуют другие. Мне приснился ужасный сон: я стою на сцене, Антоний умирает, я не могу пошевелиться, а рядом стоит Паула и шипит сквозь зубы: «Что, язык проглотила?» Я уверена, что забуду все слова или сделаю какую-нибудь глупость.

Керри захотелось закричать: «Прекрати!», но она сдержалась. Как это ужасно — испытывать смертельный страх и не уметь выразить его словами…

Дрожащей рукой она поставила чашку на блюдце, отбросила одеяло и встала с постели. Так больше не может продолжаться. Она должна что-то сделать, хоть что-нибудь.

Приняв ванну и надев голубой костюм, Керри почувствовала себя немного лучше. Девушкам не хотелось готовить завтрак, поэтому они выпили еще кофе с тостами. К полудню они больше не могли сидеть в четырех стенах, вышли на улицу и стали бесцельно бродить, разглядывая без всякого интереса выставленные товары в витринах магазинов. Проходя мимо кинотеатра, они купили билеты, посмотрели два сеанса мультиков и немой комедийный фильм. Эти несколько часов помогли им забыть о предстоящем испытании.

Выйдя на залитую солнцем улицу, они обнаружили, что уже половина пятого. Времени оставалось только на то, чтобы наскоро перекусить в ближайшем кафе, а потом зайти домой, чтобы взять сумки с нарядами, в которые должны будут переодеться для вечеринки после спектакля. В половине седьмого они уже входили в театр с бешено колотящимися сердцами.

Впереди них шел Говард Винстон, немного бледный, но, в общем, уже выздоравливавший.

— Только бы голос не подвел, — сказал он в ответ на их вопрос о самочувствии. — Доктор предупредил, что завтра я, скорее всего, вообще не смогу говорить. Но сейчас у меня есть шанс, которым я должен воспользоваться. На премьере не будет играть мой дублер.

Керри понимала его. Она уже видела, как актеры, преодолевая недомогание, с большим трудом участвовали в спектакле, но не отдавали свою роль другому человеку. И еще она знала, что поступила бы точно так же, если бы это случилось с ней.

У них с Лиз была общая гримерная — небольшая комната в конце коридора, снабженная всем необходимым. К половине восьмого девушки уже были готовы. Они облачились в простые, но красиво сшитые белые хитоны, на голые ноги надели золотые сандалии. Тональный крем придал их коже смуглый оттенок. Черный парик, спадавший локонами на плечи Керри, сильно изменил ее облик. Теперь она выглядела значительно старше своих двадцати двух лет.

Раздался стук в дверь, девушки удивленно обернулись. Это не мог быть служитель театра, призывавший на сцену, так как было еще слишком рано. Керри пригласила войти. Дверь открылась, и порог перешагнул Уоррен.

— Готовы? — спросил он. — Хорошо. Я пришел пожелать вам удачи. У вас есть какие-нибудь вопросы?

— Да, — кивнула Лиз. — Где находится ближайший пожарный выход?

Уоррен ухмыльнулся:

— Я их заблокировал. Не беспокойтесь, дорогая, все будет в порядке. — Он посмотрел на Керри и снова перевел взгляд на Лиз. — Райан передает вам обеим наилучшие пожелания.

Лиз вздрогнула:

— Он вам сказал, что…

— Я сам узнал об этом случайно сегодня днем. Он обронил фотографию вашей семьи в полном составе. Теперь я вижу, что вы с ним похожи. — Помолчав, он добавил: — Я сохраню ваш секрет. Уважаю ваше стремление использовать свой талант, а не связи.

— Хотя последнее принесло бы мне больше пользы, — закончила Лиз за него. — Ну а как Райан, он спокоен?

— Когда я уходил, он метался по комнате, как тигр в клетке. — Уоррен пожал плечами. — Если когда-нибудь придет день и он перестанет нервничать перед премьерой, я начну беспокоиться за него.

— Удивительно, — проговорила Лиз, когда он ушел. — До настоящего момента Уоррен Трент забывал о нашем существовании, как только мы спускались со сцены. Адриан был прав, когда сказал однажды, что статус в театре зависит от того, кого ты знаешь, а не от того, что ты можешь. Вчера я была простой исполнительницей, сегодня — племянница Райана Максвелла, поэтому мой рейтинг повысился.

— В труппе Уоррена Трента нет простых исполнителей, — запротестовала Керри. — Даже проходные роли имеют большое значение в его глазах.

— Вот именно — роли, а не актеры. Ты и сама это знаешь.

Так и было, и Керри знала об этом. Если бы не случайное знакомство на улице, она бы и не мечтала об общении с Райаном, который принадлежал к элите актерской профессии. Классовое расслоение в театре было так же распространено, как и в обществе, несмотря на многочисленные заверения в обратном. Если бы Уоррен не обнаружил родства между Лиз и его ведущим актером, вряд ли бы он удостоил их своим визитом — такая честь оказывалась только звездам.

Минуты летели с огромной скоростью. Без пяти восемь по коридору пробежал мальчик, призывая всех на сцену. Захлопали двери. Стараясь унять дрожь в коленях, Керри брела позади Антония, облаченного в бело-золотую тогу. Как же замечательно Райан смотрится в одеждах римского полководца, думала девушка.

У нее пересохло в горле, когда она увидела Паулу, вышедшую из своей гримерной и присоединившуюся к Райану в процессии, направлявшейся к сцене. Никогда раньше актриса не выглядела такой прекрасной, как сегодня. На роскошном костюме сверкали драгоценности. Колдунья, распутница, цыганка, царица. Она была всем. Какой мужчина устоял бы перед такой женщиной!

В эти последние минуты за сценой царило сосредоточенное молчание — актеры настраивались, каждый готовился покорить зал. Филон и Деметрий нервничали в кулисах — они первыми выйдут на сияющую огнями сцену. Позади них выстраивалась торжественная процессия: Антоний и Клеопатра впереди в окружении оголенных до пояса евнухов, державших пышные опахала, за ними — прислужницы царицы и статисты из свиты. Вдруг Райан обернулся и поймал взгляд Керри, легкая улыбка блуждала на его губах. Послышался голос распорядителя, занавес пополз вверх, публика притихла в ожидании, Филон и Деметрий шагнули на сцену.

Задолго до финала второго акта вниманием всех всецело владел один Райан. По силе исполнения он дошел до таких высот, каких не достигал даже в лучшие моменты на репетициях. Это был сам Антоний, и как бы хорошо ни играла Паула, она не могла затмить Райана, несмотря на все свои способности. Спектакль стал незабываемым зрелищем, настоящим триумфом, и все, кому посчастливилось в этот вечер попасть в театр, понимали, что судьба подарила им возможность видеть и слышать действо, который войдет в историю искусства наряду с Отелло Оливье и Гамлетом Гилгуда [3].

К концу второго акта за сценой воцарилась атмосфера надежды на удачу, которая постепенно перерастала в предчувствие победы. Труппе предстоял еще третий, решающий акт, и пока нельзя было с уверенностью сказать, что спектакль ждет ошеломляющий успех. Но представление шло в хорошем ритме, и все актеры испытывали необыкновенный подъем. Неужели, играя с таким вдохновением, они могли провалиться?

Всю первую часть финального акта Антоний по-прежнему владел зрительным залом. Его негодование, когда он вскрыл предательство Клеопатры, было таким искренним, что Керри почувствовала настоящий страх, когда вместе со своей госпожой спасалась от его всесокрушающего гнева.

В зале стояла напряженная тишина, публика была захвачена этой сценой, неумолимо близившейся к неизбежной развязке, и лишь изредка слышались приглушенные вздохи.

После гибели Антония Клеопатра начала мучительное восхождение к тому величию, которое должно было превратить ее в правительницу, достойную встретить самого императора, — момент, требовавший от актрисы отдачи всех сил, всего таланта. Керри, участвовавшая в этой финальной сцене, все ждала пика высшей одухотворенности, но так и не дождалась его. В техническом отношении Паула была, без сомнения, непревзойденной актрисой, и сцены жизни и смерти она блестяще исполняла, но в ней не горела та божья искра, которая сделала бы образ ее Клеопатры бессмертным.