— Девочка эта, Марина, с которой мы разыгрываем комбинацию насчет Трояновского, не вызывает у меня никаких положительных эмоций.

— Да оно, собственно, и необязательно, — заметил Владислав Витольдович. — Разве нет?

— Я неправильно выразился, — откашлялся Вадим. — Девочка она простенькая, только хорошенькая, как куколка. Но не может такой мотылечек иметь хоть какое-то влияние на мало-мальски самостоятельного мужчину. Калибр не тот. А из того, что я узнал о господине Трояновском, следует, что он весьма умен и крайне разборчив. Барышню свою держит не для души, а для дизайну. И поэтому в нашей игре она всего лишь пешка — то есть фигура разменная и практически бесполезная.

— Даже так? — заметно заинтересовался одноглазый. Колечки перестал выпускать.

— Я показал ей фотографии, как вы и велели. Девочка неприятно поражена, но ни на что толковое не решилась. Забегала, засуетилась, наделала глупостей. Попыталась выяснить отношения с Трояновским. Сделала это крайне необдуманно, так что теперь он знает, что его фотографировали. Будет начеку. Впрочем, все это я подробно изложил в двух предыдущих докладах. Я просто хотел уточнить — вы именно этого и добивались?

— Г-м-м, — протянул Владислав Витольдович. — Вы правы дважды: я неверно выстроил эту партию и мало доверял вашему профессионализму. Что ж, будет мне урок. А что бы вы теперь предприняли на моем месте?

— Да ведь мы с вами с этого и начинали. — Вадим в волнении даже привстал со своего места. — Я не на вашем месте и совершенно не знаю, чего вы добиваетесь.

— Теперь я вижу, что был совершенно прав, когда отказался от услуг вашего предшественника, — заметил одноглазый. — Он полагал, что раз Марина является дамой сердца господина Трояновского более трех лет, то она имеет на него определенное влияние и сможет оказать нам немало мелких, но бесценных услуг. Здесь и будут полезны фотографии — утверждал ваш предшественник. А вот фотографий до недавнего времени у нас не было. Трояновский достаточно холоден и рассудочен, занят скорее работой, нежели прекрасным полом.

— Не сейчас, — возразил Вадим. — Судя по состоянию Марины, ее возлюбленный на самом деле не на шутку увлечен Татьяной.

— Ею трудно не увлечься, — с непонятной для окружающих, плохо скрытой гордостью ответил хозяин. И помощник снова задумался, какое отношение старик имеет к Татьяне Зглиницкой, что она ему? Больше всего это было похоже на любовь-ненависть, но ведь он сам наводил справки, сам часто следил за ней и наверняка знал, что с Владиславом Витольдовичем она не встречалась ни разу в жизни.

А одноглазый в последний раз затянулся сигарой и сообщил:

— Ну что, меняем тактику? Напоминаю, что даже пешка может стать ферзём. Исходя из этого, поступим следующим образом…

Андрей привез Татьяну домой, провел до дверей, поцеловал. Он понимал, что тем все его обязанности, равно как и права, исчерпываются, и не находил причин, чтобы задержаться еще чуть-чуть, хотя бы на пару минут.

— Уже поздно, — мягко напомнила Тото, — езжай.

— Хорошо. Как скажешь, — грустно ответил он.

— Созвонимся около трех?

— Ты необыкновенная… — невпопад сказал Трояновский.

— То есть не созвонимся? — спросила она лукаво и потерлась щекой о его ладонь; слегка ее укусила.

— Сумасшедшая девчонка, — прошептал молодой человек, чувствуя, как расползаются по коже мурашки.

— Черт! — озорно прищелкнула она пальцами. — Меня давно никто не называл девчонкой. Это приятно.

— Может, поохранять тебя тут до завтрашнего утра? — предложил Андрей. — А то опять исчезнешь.

— Когда это я исчезала? — изумилась Тото.

— А где ты была все эти годы? Таилась? Пряталась? Енотов всяких заводила.

И было неясно, шутит он или всерьез ее укоряет за многолетнее отсутствие и его неправильную, как теперь выяснилось, жизнь.

— Дался вам этот несчастный енот.

— Енот как раз счастливый, — заметил Андрей. — Его уже подобрали, приютили, пригрели. Это я несчастный, потому что меня прогоняют.

— Потому что спят усталые игрушки, книжки спят. И одеяла, и подушки ждут ребят.

— Понял, понял. Поцелуй меня еще раз на прощание.

Он повернулся и ушел не оглядываясь.

Татьяна осторожно, чтобы не перебудить домашних, пробралась в свою комнату; с облегчением сняла роскошный наряд, украшения, расчесала волосы, сняла макияж и довольно долго просидела перед туалетным столиком, жмурясь и улыбаясь своим воспоминаниям. День выдался настолько приятный, что его не испортила даже крохотная ложка дегтя: тон, которым разговаривал с ней Говоров. И дело вовсе не в том, что он занят, а в непривычных небрежности, досаде и раздражении, тщательно скрываемых, но от того не менее очевидных.

Но ей не хотелось думать о неприятном. С этим всегда успеется. Она потянулась, села на край постели, собираясь уже уютно устроиться под одеялом и помечтать всласть. Но неведомая сила подняла ее с мягкого ложа и потащила к окну.

Татьяна осторожно отодвинула занавеску и замерла: на скамейке, сгорбившись, подперев голову рукой, сидел Андрей. В темноте трудно было что-то разглядеть; так что он скорее почувствовал, нежели увидел ее силуэт. Вскочил, подбежал к окну.

— Ты тут?

Татьяна протянула к нему руки, и он легко спрыгнул в комнату.

Он обнял ее так, что в первый момент ей сделалось больно. А ему казалось, что ее нужно держать крепко, еще крепче, еще, чтобы их уже никто и никогда не растащил. Он вдыхал аромат ее духов, от них кружилась голова; ее кожа оказалась мягкой и шелковистой на ощупь, а завитки волос щекотали шею. Она была такая родная, теплая, маленькая и беззащитная, что Андрей застонал от переполнявших его чувств.

Ее руки обнимали его и ласкали с такой изощренной и беззастенчивой нежностью, какой никогда и ни от кого он не видел. Все происходило, будто впервые в его жизни, а многое и на самом деле в первый раз — и это пугало и восхищало; и делало счастье совершенно невыносимым.

В то позднее ночное время, когда Вадим обсуждал с хозяином сложившуюся ситуацию, а Андрей собирался провести под окном у любимой всю ночь, не в силах расстаться с ней, еще один наш добрый знакомый разыгрывал из себя полуночника.

Капитан Сахалтуев писал рапорт о предоставлении ему трех суток отгулов в связи с тем, что он дежурил в этот Новый год и на Рождество. Сложность заключалась в том, чтобы составить бумагу без ошибок, правильно и по всей форме. Сам Юрка склонен был считать данную проблему старинным родовым проклятием: в ту минуту, когда ему срочно требовалось написать официальную бумагу, у него отказывали все системы.

То он начисто отрицал правила грамматики и правописания; вот и сегодня первый вариант рапорта походил на работу китайского студента-первокурсника, только-только поступившего в университет. Текст, несомненно, заинтересовал бы сатириков, но отгулы за него никто не даст. Затем Юрка забыл собственное отчество и отчего-то сделался не Ивановичем, а Игоревичем, наверняка заставив покойного родителя хорошенько поворочаться в гробу с боку на бок. Минут десять после обнаружения этой ошибки Сахалтуев перебирал в памяти всех знакомых Игорей подходящего возраста, ничего толкового не вспомнил, скомкал рапорт и принялся за новый, высунув от усердия язык.

На сей раз подвела старательность — первые три или четыре предложения он повторил по второму кругу. Не стали исключением и следующие варианты, и вот наконец к третьему часу ночи капитану удалось написать девятую, самую удачную редакцию рапорта. Он довольно допил кофе и собрался было спрятать бумагу в папку, но природная недоверчивость заставила все-таки перечитать текст еще раз. К тому же Сахалтуев вспомнил старый филологический анекдот: решили как-то издать безупречную энциклопедию, редактировали три раза, держали одиннадцать корректур; наконец напечатали и издали. На титульном листе значилось: «Энциклопудия».

Пробежав глазами свой эпистолярный шедевр, Юрка издал крик, похожий на брачный призыв гамадрила, застукавшего свою гамадрилиху в объятиях соперника-орангутанга. В правом верхнем углу листа самым аккуратным его почерком было выведено: