Разумеется, о погоде высказались все. И те, кто, поверив беспощадному майскому солнцу, оделся чересчур легко, по-летнему, а теперь чихал, сморкался и жаловался на холодный ветер; и те, кто, проявив благоразумие, упаковался в теплые пальто и куртки и, разумеется, изнывал от жары. Сошлись на том, что погода «нонича не та, что давеча»; что в прежние времена и климат был умеренный и правильный, а теперь черт-те что и сбоку бантик, если смотреть в профиль.

Окно, открытое по случаю неожиданного антициклона, принесшего резкое потепление, не спасало. В крохотном зальчике было душно и отчаянно не хватало воздуха. Поэтому, как только прочитали завещание и выполнили необходимые формальности, публика с облегчением повалила к выходу.

Собравшаяся в нотариальной конторе компания сама по себе могла привлечь внимание Николая Васильевича Гоголя: завидев этих людей, он непременно прекратил бы восхищаться Днепром, который, как известно, чуден именно при тихой погоде, и взялся за перо, дабы запечатлеть их для нового романа. Впрочем, Гоголя сейчас нет, мы за него.

Итак, нотариальную контору покидали следующие персоны.

Во-первых, две очаровательные старушенции в темных кружевных шальках времен очаковских и покоренья Крыма, что делало шальки остро модными и заставляло бледнеть от зависти всех встречных девиц, одетых от Ральфа Лорена, Кельвина Кляйна, Николь Фархи, и даже из «Уистлз» и «Джозеф». К тому же обе дамы элегантно обмахивались старинными японскими веерами. Одна — сандалового дерева, темным, с золотыми соловьями и серебряными цветами сливы; а вторая — шелковым, белым, с драконами и пагодами. У обеих были сложные прически, царственная осанка, черепаховые гребни в густых седых волосах и очаровательные башмачки на пуговках.

За ними покорно следовал высокий старик, которому бы играть белогвардейцев и королей — с пышною, зачесанной назад шевелюрой, пронзительными черными глазами и мольбертом через плечо, согласитесь, несколько неуместным в момент оглашения завещания. Старик опирался на трость с серебряным набалдашником в виде летящей птицы и все порывался рассказать неприличный анекдот нотариусу. Нотариус краснел и отмахивался от него толстой кожаной папкой.

Следом брел лысоватый, весьма симпатичный человек из тех, в ком с первого взгляда угадывают чудаков, так и не вышедших из тринадцатилетнего возраста. Галстук-бабочка в красный горошек съехал под правое ухо, жилет был застегнут не на те пуговицы, а шнурок на левом ботинке развязался. Кроме того, шнурок сей оказался еще и непарным, коричневым, вопреки черному цвету ботинок и правого шнурка. Он вытягивал шею, чтобы услышать анекдот, но старик гудел:

— Геночка, вам этого слышать нельзя! Анекдот непристойный, а вы чересчур неискушенный.

И чудак отступал.

Карнавальное шествие замыкала молодая женщина в причудливой длинной юбке-«печворк» болотных оттенков, льняных башмачках и вязаной блузке, которая непременно привлекла бы внимание Сони Рикель. Солнце вспыхивало золотом в ее роскошных каштановых волосах, а о внешности можно было сказать, не мудрствуя: она была отнюдь не красавица, но не оборачивался на нее только ленивый или страдающий острым конъюнктивитом. Трудно определить, чем она так уж отличалась: шармом, экстравагантностью, некой изюминкой — либо всем вместе взятым. Но на нее хотелось смотреть, как обычно хочется смотреть на аквариум, огонь в камине или ливень — долго, неотрывно. И это созерцание не утомляло, а успокаивало и с каждой минутой дарило новые впечатления.

Один мудрый человек утверждал: все беды в мире происходят из-за женщин. Он прав. Что Ева — любительница витаминов и свежих фруктов, что Елена Прекрасная с Троянской войной, о которой до сих пор снимают блокбастеры, что Роза Люксембург, из-за которой теперь каждого 8 марта несчастным мужчинам нет мира и покоя. В общем, и эта женщина не оказалась счастливым исключением. Молодой помощник нотариуса засмотрелся на нее и, конечно же, налетел на своего непосредственного начальника, едва не отправив того в нокдаун.

— Боренька! — взмолился несчастный. — Смотрите под ноги, я свое завещание еще не составил. Колеблюсь, понимаете.

— Ой, Оскар Степанович, — глупо хихикнул помощник, — сапожник, как водится, без сапог? Господи, что это я? Типун мне на язык. Чтоб оно вам не понадобилось вообще. Особенно такое, как мы сегодня вскрывали.

Нотариус пошевелил лохматыми брежневскими бровями, подтверждая, что помощник не ошибается — завещание то еще, но вслух об этом говорить не принято: клиент всегда прав, даже когда сам он в свою защиту выступить уже не может. Мысль ему приглянулась, и он уже вслух изрек весомо и строго:

— Клиент всегда прав, и если он не может выступить в свою защиту, то его права охраняем именно мы. По каковой причине и называемся душеприказчиками. То есть приказчиками, состоящими на службе у души. Уф-ф! Как я, оказывается, могу витиевато изъясняться.

И улыбнулся смущенно, пытаясь умерить пафос выступления.

— С душеприказчиками полностью согласен, — не стал спорить Борис. — Но согласитесь и вы, Оскар Степанович, что покойница явно хватила лишку со своими распоряжениями. Я вот чего не понимаю — квартира коммунальная? Коммунальная. Соседи — люди совершеннолетние и дееспособные? Ну, с натяжкой, — но все-таки да. Отчего же тогда покойная так лихо распорядилась и своим, и чужим имуществом, а никто даже не пикнул? Все разошлись донельзя довольные. Кстати, вы не знаете, она мистикой не увлекалась?

— Боренька, — возопил нотариус, — я даже не знаю, была ли она покойной, а вы о высоком.

Помощник сделал умные круглые глаза.

— Милейшая Антонина Владимировна, — пояснил шеф, смилостивившись, — ровно два года тому ушла из дому, словно Лев Толстой из Ясной Поляны, оставив записочку, что жить более не желает, а завещание ее можно будет отыскать у меня. Там же и указано, что по истечении семисот тридцати дней, буде она не вернется к означенному сроку, ее следует признать умершей. Она всегда делала только то, что хотела, считала нужным или целесообразным, и никого не принимала в расчет. Ничьи планы на будущее, эмоции, чувства, даже сильную боль.

— И что потом?

— Не задавайте глупых вопросов, — бросил Оскар Степанович неожиданно устало и раздраженно.

Он скрылся в своем кабинетике, как преследуемый пиратами кораблик в спасительной гавани, и даже хлопнул дверью напоследок, что было уже вопиющим исключением из правил.

Пожилая секретарша, густо пахнущая сладким «Шипром» (где только достала?), торопливо поставила на серебряный подносик кофейник в мелкие розочки, маленькую чашку, несколько крохотных печеньиц на блюдечке, сливочник и положила три кусочка сахару, чайную ложку и пару салфеток с рисунком из фиалок. Поправила прическу, одернула костюм и аккуратно постучала, но Оскар Степанович не откликнулся. Либо не слышал, либо сделал вид, что не слышит.

— Хотите? — спросила секретарша у Бориса.

— Не откажусь, — пожал тот плечами и поднес чашку к губам. — Исключительный вы варите кофе, ради одного этого стоит тут работать до скончания веков. И отказываться от него — грех. Что это с ним, Елена Сергеевна?

Елена Сергеевна стучала на компьютере с такой скоростью и силой, будто то был старенький «Ундервуд», чьи клавиши нужно непременно вколотить в бумагу, чтобы добиться результата.

— Я, конечно, не люблю сплетен, — сказала она после долгой, многозначительной паузы, поджимая накрашенные кармином губы, — но у нас в конторе поговаривали, что Оскар Степанович давно и безнадежно влюблен в покойницу. Странная женщина — царствие ей небесное, конечно, если туда такихпринимают. Удивительно, что такиепользуются невероятным успехом, а порядочные женщины остаются незамеченными, в тени. Не привлекают внимания.