— Мне нельзя. Мне надо завтра выглядеть просто великолепно. Никаких красных и припухших глаз, никаких слабостей.

Нита с сомнением повертела в пальцах пилочку для ногтей:

— Так не годится. Однажды у тебя кончится завод, и моли Бога, чтобы это не случилось где-то на полпути.

— Бабушка, у меня сегодня такой странный случай… — начала было Татьяна.

— А мне сегодня сон приснился… — в унисон проговорила Нита.

Они рассмеялись. Это хоровое исполнение случалось у них по нескольку раз на дню. Они думали одинаково и говорили тоже почти всегда одинаково или об одном и том же, по крайней мере.

О странных случаях принято у них было повествовать обстоятельно, со вкусом и подробностями, за чашкой кофе. Сидя под лампой, Татьяна искоса разглядывает бабушку: величественная, все еще красивая старуха с короной великолепных волос, в строгой блузке, с великолепным, безупречным маникюром. На пальце у нее сверкало кольцо. И Тото всегда представляла, какой она сама будет в Нитины годы.

— Ну что, — предложила бабушка, — покурим? Согрешим?

— Вот столечко, — показала внучка на кончик мизинца.

— Давай.

Добыли из бара бутылку коньяка, сигареты, вставили их в длинные янтарные мундштуки, перенесли на стол серебряную пепельницу в виде уродливой ацтекской жабы. Затянулись. Затем бабушка сообщила:

— Сегодня мне снился сон. Даже немного обидно — шестой раз в жизни вижу сон, и шестой раз подряд в нем участвуют почти одни и те же лица, только с небольшими вариациями.

— Ты его записала? — серьезно спросила Татьяна.

— Естественно. Если будет нужно, тетрадка лежит в баре, на прежнем месте.

— Что на сей раз?

— Мне снится, что я иду по абсолютно пустому городу, — сказала Нита и выпустила голубоватое колечко дыма — она все обещала научить внучку пускать кольца, но Тото никак не давалась сия сложная наука. — А навстречу мне молодая цыганка ослепительной красоты. Я ее не видела больше полувека, но сразу узнала.

— В юбке цвета луковой шелухи? — переспросила Татьяна.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Антонина Владимировна. — Капитолина рассказала?

— Нет, при чем тут тетя Капа?

— Да она у меня эту цыганку как бы позаимствовала и тоже стала видеть ее в особо важных случаях, — пояснила Нита. — Впрочем, Капа всегда видела яркие цветные сны и всегда их запоминала, а я — никогда. За исключением тех пяти случаев. Первый к смерти отца; второй к смерти матери; третий к войне; четвертый и пятый к гибели твоих родителей. И вот сегодня.

Антонина Владимировна замолчала, глядя в даль слезящимися, выцветшими глазами. Когда-то давно, в молодости, они были у нее синими, как звездчатые сапфиры, но с тех пор утекло много воды.

— Ба! — серьезно попросила внучка, нарушая затянувшееся молчание. — Однажды нам придется объясниться. Почему бы не сделать этого теперь же?

— По какому поводу объясниться?

— Я имею право знать хоть что-то про твой четвертый сон? — спросила Тото, и стало ясно, что она не в первый и не во второй раз в жизни поднимает этот вопрос.

— А сегодняшний тебя не интересует? — хмыкнула Нита.

— Очень интересует. Я знаю цену твоим снам. Но эта привычка все скрывать — она меня угнетает. Все не тридцать седьмой на дворе. Ты же сама учила, что нехватка информации приводит к искажению действительности. К ошибкам. К гибели. К краху.

— Говорила. Если бы ты точно так же помнила, куда кладешь счета за телефон… — заворчала бабушка недовольно.

— Нечестно. Я покажу вам какую-нибудь карточку, желтую или розовую, или не дам коньяка.

— Тоже мне подумаешь, агицын паровоз — этот ваш четвертый сон! — воскликнула Нита. — Сон как сон! Вещий более-менее. Сбылся, все минуло и быльем поросло. Что о нем говорить?

— Я должна знать, что там у вас произошло больше полувека назад.

— Какое это сейчас имеет значение? — Она потерла великолепный свой лоб изящной рукой, словно отгоняла наваждение; и камень сверкнул огнями в свете лампы. — Он приснился мне за три дня до того, как все случилось, — начала она внезапно, сухим и отстраненным голосом. — Я шла по пустому городу, Голубому городу, в который я попадаю каждый свой сон. Я шла по изогнутому мостику с резными перилами, над рекой, закованной в каменные стены, и под мостом кружили огромные красно-золотые карпы. Навстречу мне — цыганка… Вот эта самая — красавица в золотисто-рыжей юбке. Я еще до сих пор помню, как звенели ее украшения. Три тяжелых золотых браслета на левой руке. — Тут Татьяна уставилась на бабушку огромными блестящими глазами, но та изумления внучки не заметила, погрузившись в воспоминания. — И она сказала мне: Нита, слушай, три дня спустя Влад придет с юга. А я хотела спросить: как с юга, ведь там уже немцы?

— В каком году это было? — тихо, чтобы не спугнуть рассказчицу, не сбить ее с мысли, спросила Тото.

— В сорок первом.

Нита налила себе ударную дозу коньяка и выпила легко, не морщась, как колодезную воду. Закурила новую сигарету.

— Через три дня он действительно пришел. Когда все наши солдаты пытались выйти из окружения и пробивались к своим, он убил немца, забрал его документы и вернулся назад. Он в совершенстве владел немецким и каким-то образом сумел обвести вокруг пальца всех, кого было нужно. Уж не знаю, как он выпытал у того офицера необходимые подробности. И знать не хочу. Он пришел с юга, в сверкающих сапогах, в безупречной черной с серебром форме и с черной повязкой на правом глазу. Я его даже не узнала сперва, думала, что меня пришли арестовывать, и только изумилась, за что мне такая особая честь. Он даже не сказал мне, где и когда его ранили. Для него это были такие мелочи. Он забрал меня из Киева и вывез далеко, в деревню, не важно в какую. И там я благополучно пережила оккупацию и встретила наших.

— А Влад?

— Ушел так же внезапно, как и появился. Ушел на войну, и я подозреваю — как бы кощунственно это ни звучало, — что там он находился в своей родной стихии. Вот это вот постоянное сверхчеловеческое напряжение было для него естественным и даже необходимым. Ему бы родиться во времена своего валахского кузена, там бы он развернулся…

— Иногда мне кажется, что никто не любил тебя так же сильно, как он, — вздохнула Татьяна. — И я просто диву даюсь, что ты оставила его.

— Я иногда и сама удивляюсь. Все в руце Божьей.

— В которого ты не веришь? — лукаво улыбнулась внучка. — Скажи, а кого ты любила больше — Влада или Лёсю?

Нита на секунду задумалась, и легкое облачко печали затуманило ее взгляд.

— Неверный вопрос. Это как про двоих сыновей спрашивать, кого больше любишь, старшего или младшего. С рождением сына рождается любовь. — Она пожала плечами, улыбнулась немного виновато. — Много лет казалось, что Лёсю, и я ни минуты не жалею, что вышла за него замуж, но иногда, особенно в последнее время, я просыпаюсь оттого, что мне пусто и больно внутри. И я с ужасом понимаю, что это боль и тоска не по твоему деду, а по Владу — безумному, хищному, жестокому, страстному. Единственному мужчине, который умел так любить и так ненавидеть.

— А сегодня что снилось?

— Опять тот же мостик, только горят фонари и юбку цыганки развевает сильный ветер. Облетает вишневый цвет, будто засыпает нас розовым снегом. И она мне говорит: береги самое ценное. Он еще вернется на беду тем, кого ты любишь.

Признаюсь тебе, что мне стало страшно.

Потому что если и может кто вернуться с того света во имя своей любви или ненависти, так это Влад…

Михаил расстелил постель себе и раскладное кресло гостю. Андрей с кряхтеньем устроился под пушистым серо-голубым пледом и блаженно вытянулся. Мишка обстоятельно накапал себе рюмочку «Бехеровки» для хорошего сна и спокойных нервов и заметил как бы про себя:

— Эх! Вот это если бы меня ждала дома такая девчонка, чего бы я бока пролеживал на чужом неудобном кресле?

— Еще добавь — под однообразное брюзжание старого друга, — буркнул Трояновский из-под пледа. — А это будет похуже квалифицированного комара. Я уже наизусть все выучил; ты не меня воспитывай, а думай давай. Только мне успокоительного накапай.