— Почему?

— По кочану… — не стала церемониться Ковальская. — Потому что знаешь, где любят играть футболисты? На своем поле. Это ж какое преимущество — на своей территории. Так, собирайся, идем в парикмахерскую.

К обеду следующего дня в «Симпомпончике» случились чуть ли не национальные торжества с массовыми гуляньями — за своим любимым столиком важно восседала Татьяна, а вокруг нее носились две счастливые официантки, и повар приветственно махал, выглядывая из дверей кухни, и светилась от удовольствия Маргоша, отложившая по такому случаю свой неизменный кроссворд.

— Снова куда-то пропали на тысячу лет, — укорила она Тото. — А без вас так грустно.

— У меня грудной енот, Маргоша, если вы помните, — отвечала та. — А воспитание енота требует всех без остатка сил. И времени.

Официантка засмеялась:

— Что нести — мартини или «Маргариту»?

— Сегодня — «Маргариту». Мне бы еще к ней Мастера. А почему нет? — И Тото набрала номер Андрея. — Добрый день. Это я. Просто захотела услышать твой голос и поцеловать.

— Хорошо, что ты позвонила, — ответил счастливый голос, — а то я уже волновался. Я тебя целую. Слушай, я тут прохожу мимо целой выставки цветов. Ты какие хочешь?

— А что там есть? — уточнила она. — Выбери на свой вкус.

В окне кафе показалась Машка, нагруженная раздувшимся от бумаг портфелем и увесистым пакетом, в котором — Тото могла кружку пива прозакладывать — тоже находились папки с многочисленными документами.

А Андрей в эту минуту застыл посреди улицы, привлекая внимание всех встречных, которым было отчего-то легко и приятно на сердце при виде столь явно влюбленного молодого человека. Он выглядел таким счастливым и так забавно пытался периодически поцеловать свой мобильный. Пожилая пара, шедшая прямо на него с насупленными лицами и не разговаривавшая между собой, внезапно заулыбалась, расцвела. Мужчина обнял свободной от авосек рукой супругу, поцеловал ее в сморщенную, как печеное яблочко, щеку. Она подняла на него синие-синие влюбленные глаза.

— Тогда я дарю их тебе все. Все! — кричал Трояновский. — И еще луну с неба. А еще я соскучился и хочу тебя видеть. Тетя Капа и тетя Липа тебя не выдают. Что делать? Только ничего не говори про папеньку, который страданиями утешается.

— Я тоже соскучилась, — призналась Тото. — Что-то придумаем. Я перезвоню вечером.

— Надо взять Полю и повести его гулять, — быстро сказал Андрей. — Мороженое есть или на каруселях кататься. А то совсем ребенок заброшенный.

Какой-то старичок одобрительно покивал головой, услышав такого молодого, но уже ответственного и заботливого «папу».

— Договорились. Целую тебя. Целую. — Тото выключила телефон и произнесла в пространство: — «Целую вечность целую тебя…»

— Ого! — сказала Машка вместо приветствия, плюхаясь возле подруги и немедленно подтягивая к себе ее бокал с коктейлем. — Пить хочу, как верблюд в бедуинской пустыне. А вот такой счастливой я тебя никогда не видела. Хотя счастливой я видела тебя очень часто.

— Честно? — удивилась Тото.

— А какой мне резон придумывать? — возразила подруга «дней суровых». — Слушай, вы уже на «ты»? Быстро же ты на этот раз решилась.

— Сколько же можно говорить обо мне, как о двоих? — уточнила Татьяна.

Машка скорчила хитрющую, страшно любопытную рожицу:

— Ну а главное? Что у вас уже было? Давай, давай, не томи душу, выкладывай.

— Целовались, — мечтательно ответила Татьяна.

— И все?! — возмутилась Машка, признававшая только радикальные методы. — Детский сад какой-то.

— Детский сад, — согласилась подруга. — И признаюсь тебе как на духу, мне еще никогда и ни с кем не было так, — она щелкнула пальцами, подбирая точное слово, — вкусно. У него кожа пахнет травой и молоком, а губы сладкие и…

— Какие?! — жадно спросила Марья.

— Поди разбери, — пожала плечами Татьяна. — То мягкие, то твердые. Но как хорошо! Машка! Я себя чувствую так, будто в десятом классе удрала с уроков с любимым мальчиком. Представляешь, даже голова кружится. И сердце колотится.

— У тебя?!

Татьяна развела руками, всем своим видом показывая, что и на старуху, оказывается, бывает проруха.

Посплетничать всласть им не удалось.

— О! — недовольно сказала Машка. — Вон и твоя подруга топотит. Тебя не пугает такая близость с цыганским племенем?

Они не заметили, как молодой человек — обычный паренек, каких тринадцать на дюжину, в джинсах, футболке и черной кожаной куртке — откинулся на спинку своего кресла и явно прислушался.

— Меня мало что пугает, — откликнулась Тото, разглядывая приближающуюся гостью, ее ладную фигурку, каскад вьющихся мелкими колечками черных волос, золотое монисто, мелодично звенящее при каждом шаге, и яркую заметную юбку цвета луковой шелухи.

— Этого я и боюсь, — вздохнула Машка.

— Здравствуйте, красавицы! — широко улыбнулась цыганка, которую звали, как мы помним, Наташа, и, обращаясь к Марье, добавила: — Не косись на меня так испуганно. Чай не лошадь, чай не уведу.

— Еще чего, — хмыкнула та, стараясь держаться очень независимо.

— Не боишься, знамо. Только поджилки трусятся, — усмехнулась та. И, заметив Машкин взгляд, обращенный на ее звенящие браслеты и тяжелые золотые перстни, пояснила: — Первый взгляд незнакомого человека — самый опасный, а золото его на себя притягивает и всю отрицательную энергию гасит. Потому мы столько украшений и носим. Для защиты.

— Привет, Наташа, — разлепила губы Тото. — Садись, выпьешь с нами? Опять погадать?

— Да нет, — и цыганка оперлась локтями о стол, не собираясь явно садиться, — некогда мне. Я на минутку зашла, тебя предупредить. Три беды за тобой идут, три и догонят. Две маленькие — сама разберешься. Как сон пустой минут. А вот третья — беда настоящая. Злая. От одного плохого человека опасности жди и постоянно наготове будь. Он за тобой пришел оттуда, из прошлого, из бездны. Я и не знаю даже, человек ли он теперь. Ты смелая, но не пренебрегай осторожностью — он очень страшный.

— Ну, опять двадцать пять! — Машка подняла глаза к потолку. — Это розыгрыш?

— А ты, милая, у подруги своей спроси, розыгрыш или нет.

— Спасибо за предупреждение, — сказала Татьяна. — Я и сама чего-то подобного ждала. Но все равно спасибо. Я могу тебе чем-нибудь помочь?

— А ты будь, — неожиданно тепло сказала цыганка. — Какая есть, такой будь: вот и помощь. Мало их на свете, — пояснила она оторопевшей Маше, — а ими свет и стоит. — И снова повернулась к Тото. — Плохо станет, кликнешь. Наши тебя почти все знают. Помогут всегда.

— Ну а я-то как их узнаю? Хотя спасибо, конечно, на добром слове.

— Цыганская почта хорошо работает. Ты только скажи, что тебе плохо, мы уж сами объявимся. Еще спросить хочешь?

— Так погадай… — Машка запнулась и договорила, — …те ей, что там падает.

— Нельзя, — развела руками Наташа, и браслеты звякнули на тонких запястьях. — Я себе все прогадаю, а про нее все равно правды не скажу. Теперь нельзя.

— А в прошлый раз было можно? Да?

— Ой! Все ошибаются, милая. И я тоже. Ты вот однажды взгляни на ее ладонь, сама увидишь, в чем дело.

Машка попыталась перевернуть руку Татьяны ладонью вверх, но та заартачилась, уперлась и устроила веселую, шутливую якобы возню. Зная, что в таких случаях подруженцию не переупрямить, Марья поджала губы и сделала вид, что смирилась, отступила.

— А что за две беды? — уточнила Тото.

— Мелкие, — сказала цыганка, — хоть и противные. Увидишь — узнаешь. А не увидишь, так ведь и горевать не станешь, верно? Обман рядом, предательство, только никого оно не погубит, кроме самого виновника. Ну, шепчитесь о своих секретах. Я пошла.

Она повернулась и вышла, яркая, прекрасная, будто бы пришедшая сюда из другого времени и другого пространства, оставив в замешательстве и прислугу кафе, и Машку, и молодого человека, сидевшего за соседним столиком. Молоденькая официантка, набравшись решимости, выскочила внезапно за ней, желая воспользоваться ситуацией и себе погадать на будущее — что-то у нее не ладилось с женихом, и она была готова обращаться к кому угодно. Но — странное дело — Наташи, которую, в принципе, трудно не заметить даже на людной улице — вдруг возле кафе не оказалось. Официантка растерянно покрутилась на месте, пооглядывалась, вытягивая шею, и, не обнаружив черноволосой красавицы, вернулась за стойку. Потом зашла на кухню, чтобы никто не видел, и там украдкой неумело перекрестилась. Если бы ее спросили, она бы ответила, что цыганка не иначе как растаяла в воздухе, потому что больше деться ей было некуда.