Андрей бросил на него быстрый взгляд, полный неприкрытого интереса. Он тоже хорошо знал своего друга, и от него не ускользнули некоторое замешательство и торопливость Михаила. Будто он чуть не допустил грубую ошибку и волнуется, смог ли ее исправить.

Перед трельяжем удобно разместились хрустальные пудренички, вазочки и ладьи, полные прелестных дамских мелочей, вроде изящных золотых шпилек, маникюрных палочек из слоновой кости и всякой прочей милой чепухи; два больших флакона с резьбой и гранеными шарами на пробках; старинная японская шкатулка с эмалевыми фигурками на крышке и ларчик с украшениями. В простой ореховой рамочке — фотография: очаровательный белокурый мальчонка на коленях у отца — такого же светловолосого и светлоглазого. Оба они счастливо и влюбленно улыбались, глядя в объектив, и даже постороннему зрителю было нетрудно догадаться, что они обожают того, кто сейчас фотографирует их, невидимый остальным.

Татьяна отрешенно гляделась в зеркало, рисуя себе маску. Маска была на удивление знакомая, просто непривычная: одна половина лица — макияж светской львицы; вторая — скромное личико обитательницы коммунальной квартиры. И выходило, что это два абсолютно разных человека, чьи черты прихотью безумного художника соединились на время в одном.

Бабушка Нита подошла сзади бесшумно, но Татьяна даже не вздрогнула и не шелохнулась, когда из глубины зеркала выплыла темная тень.

— Машка знает? — тихо спросила Нита, взглядом указывая на фотографию.

— Нет, — твердо отвечала Тото. — Незачем ей.

— Невыносимо порой хранить такие тайны в одиночку.

— Ничего, справлюсь как-нибудь.

— Ты очерствеешь, — тихо и горько сказала бабушка. — Очерствеешь и высохнешь. Сердце не в состоянии всегда испытывать боль.

— Пусть так, — согласилась Тото. — Ты права, я и сама это чувствую. Но все-таки это мое и только мое. И никому не следует знать об этом.

— Своя рука — владыка, — вздохнула Нита и обняла за плечи свое упрямое дитя. — Не устала еще жить на два фронта?

— В целом нет. Так, накатывает волнами.

— Отчего бы тебе не принять предложение Алекса? — спросила Нита. — Он порядочен, надежен и любит тебя. Когда-то все равно придется остановиться. Как это сказано: можно долго обманывать одного, можно недолго обманывать всех, но долго обманывать всех невозможно.

Татьяна взяла из хрустальной банки большой кусок ваты и принялась смывать макияж.

— Ба! Когда ты принимаешься цитировать великих — это явный признак того, что ты не уверена в своей правоте.

— Кого это я цитировала? — с наигранным возмущением спросила Антонина Владимировна.

— Линкольна, — просветила Тото.

— Чепуха! — Нита взмахнула рукой, и огромный бриллиант вспыхнул и рассыпался снопом ярких огней, многократно отразившихся в гранях хрустальных флаконов. — Я это раньше него придумала…

Татьяна вздохнула и вгляделась в зеркало, которое исправно показывало молодую женщину с тоскливыми глазами старухи. Отражение ей явно не понравилось, и она резко встряхнула головой.

— Наверное, ты права, и придется что-то решать. Я уже устала. Но как подумаю, что нужно остановиться и замереть… Всю жизнь ездить только в метро или только в шикарном автомобиле, нацепить на себя какую-то одну маску и никогда ее не снимать. Скажем, выйти замуж за Сашу и встречать Новый год в его особняке с семьей и нужными людьми. Знаешь, а я чуть было и не согласилась. Только спохватилась вовремя.

— Просто ты еще никого не любила больше себя.

Тут Антонина Владимировна бросила короткий взгляд на фотографию и торопливо добавила:

— В этой жизни.

Татьяна криво усмехнулась:

— Ты знаешь — я очень честно пыталась.

Она обняла бабушку, уткнувшись лицом в шелковый халат. Нита, баюкая как маленькую, гладила ее по волосам.

— Я хочу быть счастливой в любви, как ты, — шептала Тото. — Чтобы все можно было послать к чертям, на все махнуть рукой, ничего ради этого не пожалеть.

— Боюсь, ты выбрала не самый удачный пример.

— Но ведь ты же была счастлива? Была?

— Я и сейчас счастлива, — вздохнула Антонина Владимировна. — Только я постоянно кое-кому твержу, что счастье и радость — это совершенно разные понятия. Подчас даже не совпадающие во времени и пространстве. Счастье — это тяжелый труд, это порой пот и слезы.

— Я помню, — сказала Тото. — Как молитву. Если Господь Бог хочет кого-то наказать, он наказывает его счастьем, потому что горе пережить и перетерпеть можно, а вот счастье… Кстати, по сравнению с тобой я влюбилась еще весьма прилично. Каких-то несчастных ковырнадцать лет разницы.

— Утешила, голубушка. — И бабушка виртуозно взмахнула седыми ресницами. — Между прочим, у меня тоже было — дцать.

— Кокетка-виртуоз! — восхитилась Тото.

— А как идут дела с покорением Машкиного кавалера? — поинтересовалась Нита, увлекая внучку на кухню.

— Да вот подкинула ему молчаливое доказательство родства наших душ, — отрапортовала Татьяна. — Теперь подожду результата.

Она аккуратно собрала все принадлежности и спрятала фотографию в крохотный потайной ящичек в крышке стола.

— Не замедлит твой результат, — крикнула Нита из коридора. — Мужчины нетерпеливы, большинство из них не умеют ждать. Из чего следует…

Татьяна рассмеялась:

— …что мужчины охотятся. А женщины просто хватают добычу.

Бабушка внимательно рассмотрела наряд Татьяны и прокомментировала в пространство:

— Если она берет кошачий глаз и гарнитур из волосатика — то это к тому, что девочка влюбилась. А я вот так и не могу поверить в магическую силу камней.

— А они помогают даже тогда, когда в это не веришь, — откликнулась Тото.

Чего-то он явно не понимал: прописанная в квартире номер четыре по Музейному переулку, два, гражданка Зглиницкая Татьяна Леонтьевна вела жизнь, интенсивности и скорости которой позавидовал бы любой электровеник, не то что скромный опер, наглухо застрявший в майорском звании до пенсии. Варчук никогда в жизни не видел ничего подобного. Это был театр одного актера, только вот какому зрителю он предназначался?

Очаровательная Татьяна Леонтьевна успевала в течение дня преобразиться столько раз и провернуть столько дел, что Николай начал, с одной стороны, ей завидовать, а с другой — прикидывать, как бы заманить ее к себе в отдел, можно даже на полставки. С таким сотрудником нераскрытых дел в их ведомстве не осталось бы.

Образ ее жизни и способ поведения были весьма подозрительными на первый взгляд, но на второй подозрения исчезали, уступая место крайнему изумлению. Майор впервые не понимал, что происходит на его глазах и какой в этом происходящем скрыт тайный смысл. Голова у него шла кругом, мысли путались, но зато вернулось давно забытое чувство заинтересованности, азарта и любопытства. То есть все то, что он успел растерять за долгие годы рутинной и неблагодарной службы. Наблюдая за гражданкой Зглиницкой, он мысленно возносил благодарности Петру Федоровичу Кочубею за те удовольствие и радость, какие доставляло ему слежение за объектом.

В течение нескольких дней Варчук успел побывать в цирке, где Татьяна выбирала симпатичную дрессированную собачку для презентации (смысл ее действий и тут ускользнул от майора, как тот ни напрягал свои бедные мозги, усохшие на делах, сработанных по схеме «украл — выпил — в тюрьму»); на самой презентации, куда ему добыл пропуск старый приятель-журналист, и где ему посчастливилось узнать, зачем эта собачка ей понадобилась; в магазине фирмы «Массандра», где обогатился глубокими знаниями о коллекционных винах; на нескольких выставках; провел добрых полтора часа в обувном отделе и несколько раз печально топтался под самыми разнообразными кафе и ресторанами, где его «объект» встречали как родную, но где цены кусались, как цепные злющие псы.

Что касается молоденького стажера Артема, неплохо показавшего себя во время ареста невменяемого наркомана, то с ним случился жуткий конфуз. Приставленный следить за Татьяной, он три раза подряд умудрился потерять ее из виду с утра пораньше, в самом начале наблюдения. И хотя начальство не слишком распекало его за неудачу, ходил как в воду опущенный. И по секрету сообщил Сахалтуеву, что не оправдывается, конечно, вот только «объект» стряхнул его с такой ошеломительной легкостью, что сами собой напрашиваются смутные подозрения.