— Ваша мантия, босс, — и подала ему только что купленные в магазине по соседству брюки. — Корону поднесут позднее.

— Зачем же? — смутился Сергей.

— На этот вопрос я могу ответить легко. А вот зачем сидеть в мокрых штанах, дуться и пыжиться на весь свет, но ничего не предпринимать — этого, увольте, я понять не могу. Переодевайтесь, Сережа, и не морочьте себе голову.

— Сколько я вам должен? — спросил он.

— Сейчас пойду подумаю. Надо же еще включить стоимость доставки. Плюс надбавку за мозговой штурм. Кстати, здесь, на углу, недавно открыли химчистку. Отправьте туда Оксаночку.

— Слушаюсь и повинуюсь. А галстук вы завязывать умеете?

И когда она подошла, чтобы помочь ему, Сергей наклонился и поцеловал ее.

— Вот наконец сделал то, что давно хотел.

Она не отстранилась, не возмутилась даже ради приличия, а стояла, прижавшись к его плечу теплой щекой, спокойная и расслабленная. Сергей сиял от счастья. Он не знал, что она, в принципе, легко и уютно ощущает себя в таких интимных ситуациях и дело вовсе не в нем. И какой бы ужас и отчаяние он испытал, когда бы узнал, о чем она думала в эту секунду.

А Тото думала о том, что ее миссия завершена и нужно увольняться, ибо она выполнила то, о чем просила Машка, но совершенно не намерена терзать неплохого, в сущности, человека, к которому испытывает искреннюю симпатию.

«Вот и все, — сказал кто-то, кто всегда жил внутри ее и смотрел на все со стороны. — Вот и этот кусок твоей жизни закончился. Дело завершено. И ты свободна от всяких обязательств».

Неуловимая и загадочная улыбка скользила по ее губам, радуя влюбленного мужчину. Он никогда прежде не видел таких улыбок, но самодовольно полагал себя виновником торжества. А это ведь ее душа радовалась тому, что еще одна тонкая ниточка, связывающая Тото с окружающим миром, перерезана и скоро она, как воздушный шарик, сможет оторваться от поверхности и упорхнуть в какую-нибудь другую, совершенно новую жизнь — как случалось с ней уже не раз. И снова невыразимая легкость охватила все ее существо: мне до меня вчерашней нет ровным счетом никакого дела…

Вечерело, когда Татьяна влетела на Музейный, мысленно сравнивая себя с Бабой Ягой на скоростном помеле. Она уже уверилась в том, что пора раздать все долги, расплатиться по счетам и вырваться на волю из замкнутого круга ненужной суеты и событий.

Однако сегодняшнюю встречу она все же решила провести. Быстро переоделась в одежки, пожертвованные Капой и Липой, но, взглянув в зеркало, осталась собой недовольна. Тогда она смыла легкий макияж; затем коричневым карандашом для бровей нанесла несколько легких штрихов под глазами и аккуратно их растушевала; розовым карандашом для губ едва-едва прошлась по краю нижнего века. И облегченно вздохнула, увидев, что теперь на нее из зеркала смотрит уставшая, загнанная женщина с воспаленными глазами.

— Гадость какая! — заметила она своему отражению — То, что доктор прописал.

Давешний парикмахер умер бы на месте, увидев, как она прилизывает роскошные волосы и маскирует его шедевр, стягивая их прозаической аптечной резинкой. Затем Тото водрузила на голову вязаную круглую шапочку, натянула костюмчик из искусственного шелка. В последнюю минуту ее взгляд упал на изящные туфельки от «Феррагамо», и она распаковала пакет со специально купленными для такого случая на рынке ультрамодными «копытами». На плечо повесила целлулоидную сумку малинового цвета — и, в принципе, осталась собой довольна.

Ее радость укрепила реакция Олимпиады Болеславовны, не посвященной в подробности.

— Господи! — воскликнула та. — Что это еще за бухенвальдский узник с извращенным вкусом?

— Я иду на ответственное свидание, — пояснила Тото. — Ваша реакция меня радует.

— Деточка, — осторожно сказала явившаяся на крик сестры Капа. — Ты выглядишь больной и не слишком…

— Нормальной?

— Не хотелось бы тебе очень льстить, но ты добилась нужного эффекта. Кто же это заслужил такую немилость?

— Меня пригласила для беседы мама господина Трояновского, — ласково, как сытый крокодил, усмехнулась Татьяна.

— И ты напялила это старье? — ужаснулась Липа.

— Блестящая провокация! — восхитилась Капа.

— И диктофон в сумочке, — подвела итог Тото.

— Это неприлично, — заметила дотошная Олимпиада Болеславовна.

— Сейчас век информационных технологий, — напомнила ей сестра. — Теперь принято спорить, этично это или нет, а не безоговорочно осуждать.

— Хорошо, детка, — поцеловала ее Олимпиада. — Удачной тебе охоты. А мы с тобой, Капочка, пойдем спорить. Все равно нечем заняться, не умирать же от любопытства.

Обнаружив в кафе даму преклонных лет, не меньше шестидесяти, одетую довольно дорого, которая преувеличенно внимательно читала стихотворный сборничек, Тото решила, что не ошибется, если предположит, что это и есть Трояновская.

— Добрый день, — остановилась она у столика. — Это вы, наверное, Наталья Николаевна?

— Да, я, — царственно кивнула дама. — А вы, верно, и есть та самая Танечка? Тогда, присаживайтесь.

И смерила ее холодным, оценивающим взглядом, который один сказал несчастной женщине все про ее внешний вид и манеру одеваться.

Татьяна поспешно изобразила на лице вину за то, что она Танечка, и тем более та самая. И приложила все усилия, чтобы выглядеть как маленькая, подавленная величием дамы, затурканная женщина неопределенного возраста.

У нее была только одна проблема: кафе «Вечерний Киев», в котором Наталья Николаевна назначила свидание не терпящим возражений тоном, считалось лучшим из заведений, где подавали собственное мороженое. Многочисленные завсегдатаи боготворили тамошних умельцев за уникальные лакомства, делавшиеся тут же, на месте, и только из натуральных продуктов. От Музейного до Пассажа, где находился «Вечерний Киев», — минут пятнадцать ходу; и наша героиня со дня открытия кафе входила в число завсегдатаев. Она любила здесь бывать; и здесь любили, когда она приходила. Обслуживающий персонал «Вечернего Киева» не составлял исключения и полагал Тото чем-то вроде счастливой приметы, относился как к любимому дитяте, и потому она очень боялась, что радушные официанты и бармены расстроят ее игру.

Пикус заключался еще и в том, что они сели в зале самообслуживания, но один из официантов уже высмотрел зорким глазом Татьяну, ужаснулся ее внешнему виду и потому ринулся на помощь, игнорируя расположение залов.

— Я сейчас подскажу вам, что выбрать, милочка, — покровительственным тоном сказала Наталья Николаевна, — а потом вы пойдете и закажете себе и мне…

Тут-то и подскакал дробной рысью к их столику добрый официант Витя и срывающимся голосом заговорил:

— Здравствуйте. Что закажете? Как вы себя…

Татьяна чувствительно наступила ему на ногу под столом и спросила:

— А что у вас есть? Недорогое чтобы такое…

Официант с ужасом на нее воззрился, но если он и не считал, что любой клиент всегда прав, то уж в отношении любимой Татьяны Леонтьевны сию истину полагал непреложной. Он взял себя в руки и пообещал принести меню, проглотив массу вопросов, которые возникли у него по ходу. Наталья Николаевна лучилась самодовольством — сей казус она отнесла на свой счет.

— Вы были правы, — откашлявшись, робко заговорила Татьяна, — больше никто не читает стихов. Я вас сразу узнала. Андрей на вас очень похож.

— Я не читала, — наставительно заметила Трояновская, — я сверяла по памяти, не сделали ли в редакции какие-нибудь ошибки, опечатки.

— А вы в редакции работаете?

— Сотрудничаю. Это моя собственная книга.

Татьяна выжидательно молчала.

— Я вас почему пригласила, голубушка, — начала Наталья Николаевна. — Я очень дружна с Мариночкой. Это невеста Андрюши, вы с ней знакомы.

— Виделись, — уточнила Тото.

— И я очень пекусь о благе своего единственного сына. Если бы вы знали, сколько мне пришлось вложить в него сил, души, средств, пока он стал человеком. Он ведь очень сложная натура. Интраверт. — Она подозрительно поглядела на собеседницу. — Вам знакомо это слово?