Жара была невыносима, а вода глубока и кристально прозрачна. Тотору захотелось искупаться. Прямо одетым он погрузился в реку по пояс. Из осторожности, так как неизвестно, какие твари населяют здешние воды, француз не заходил далеко от берега. Не поплескался он и пяти минут, как нечто длинное, черное метнулось к нему из-под берега. Юноша крикнул:

— Тут кто-то есть! Какая-то зверюга впилась в меня! Руку, Меринос! Тащи!

Американец подбежал и с силой, удвоенной испугом, выдернул его из воды. Двухметровая, похожая на змею «зверюга» не выпустила добычи. Зажав в зубах брючную ткань, она яростно крутилась, извивалась, будто еще находилась в своей стихии.

Пока парижанин беспомощно дрыгал ногой, не в силах освободиться, Меринос точным ударом палки оглушил пресмыкающееся. Оно ослабило наконец хватку и упало в траву.

— Это змея, Тотор? А вдруг ядовитая?

Парижанин ответнул штанину и со смехом ответил:

— Больше страха, чем вреда. Зверюга просто прикусила подкладку вместе с кожей. Ну-ка, ну-ка, когда же ты успокоишься, чертова змея? Только не притворяйся!

Сильным ударом дубинки юноша прикончил «зверюгу», которая дернулась в последний раз, разинув огромную пасть.

— Так что же это такое? — спросил, успокоившийся, но заинтригованный Меринос.

— Черт возьми, кажется, в этой стране угри [49]уж слишком свирепы! А этот весит, наверное, семь-восемь фунтов, и я буду не я, если мы его не съедим!

— Сырым?

— Жареным, будь я проклят!

Как Тотор приготовил угря. — Соперник Вателя [50]и Прометея [51]. — Деревья без тени. — С посудой, но без вилок. — Лук и стрелы. — Тотор всегда мечтал об этом! — Черные лебеди. — Новый подвиг Тотора. — Отправление.

Уверенность Тотора поразила Мериноса и вызвала в нем как восхищение, так и страшный аппетит.

Подумайте только! Вызвать из небытия божественную искру! Запросто создать стихию, которая была и останется самым замечательным завоеванием человечества, — огонь! И на нем поджарить большого malacopterygien apode, как выражаются натуралисты, или угря, как говорят обыкновенные смертные! Стать одновременно Вателем и Прометеем — вот на что посягнул мэтр Тотор, вот чем он сейчас, не откладывая, займется! У Тотора есть план.

Есть и метод. Прежде всего Ватель и еще раз Ватель, потому что речь идет о кухне и о рыбе.

Француз взял угря левой рукой за голову, а правой на уровне жабр сделал круговой надрез, отделил кожу и быстро стащил ее, вывернув как перчатку.

Меринос, в начинающем рыжеть цилиндре, несвежем, мягко говоря, фраке, в лакированных, потрескавшихся туфлях, карикатурный в своей торжественности, со страстной заинтересованностью следил за действиями Тотора.

И это понятно. Если попытка удастся, им уже не будет грозить голодная смерть.

Парижанин вырезал из холодной, скользкой кожи во всю ее длину ремень, скрутил его, завязал по петле на концах, растянул изо всех сил и радостно объявил:

— Пятьсот фунтов выдержит! Сносу не будет!

— А что ты из него хочешь сделать? — спросил заинтригованный Меринос.

— Это струна, которая станет смычком.

— Хочешь сыграть на скрипке?

— Может быть, только не сейчас.

Тотор сделал маленькие зарубки на концах палки, согнул ее и закрепил на зарубках обе петли, которыми заканчивался ремень.

Палка осталась согнутой благодаря стягивавшей ее тетиве.

— Но это же лук! — вскричал Меринос.

— Потом увидим… а сейчас это смычок, я же сказал тебе.

Он уже приметил в чаще казуарии несколько упавших деревьев. Что свалило их? Старость, буря, молния? Они медленно разлагались на земле. Некоторые из них, с оголенными, сухими и рыхлыми стволами, сохраняли рассыпающуюся зернистой пылью и пропитанную смолой кору, напоминавшую пробку.

Вокруг лежали сломанные ветви. Среди них Тотор выбрал кусок уже выпавшей из заболони [52]сердцевины толщиной в палец, отрезал сантиметров сорок и тщательно заострил концы. Сделав это, он вырезал на ровной поверхности одного из лежавших стволов-исполинов маленькую дырочку, от которой на несколько сантиметров отходили лучами три желобка.

— Как долго! — прошептал Меринос, который уже начал нервничать.

— А ты знаешь, как сделать быстрей?

— Мне кажется… я слышал, что достаточно сильно потереть одним куском дерева о другой, чтобы они загорелись.

— О да, знаменитый способ путешественников по гостиным, описанный сочинителями того же толка! Попробуй сам… Три обеими руками, три долго и упорно, от этого вскоре с тебя пот ручьями потечет! Так вместо огня добудешь воду, но это — разные вещи… А теперь — начали!

Тотор тщательно сгреб все мелкие стружки. Потом обернул вокруг палочки с заостренными концами тетиву, которая стягивала лук. Сбросив с ноги башмак, молодой человек упер его в свой живот, подошвой наружу. В подошву воткнул одно острие, а другой вставил в дырочку и наклонился, слегка давя на него.

Так, подготовка закончена. Француз протянул руку к «смычку» и задвигал его туда и обратно.

— Видишь? Движение смычка линейное, но оборот струны вокруг палочки превращает движение во вращательное и заставляет палочку крутиться то влево, то вправо, — пояснил он.

Меринос смотрел как зачарованный. Нижнее острие из твердого дерева, которое крутилось в более мягкой древесине ствола, стало быстро нагреваться. Вжик-вжик! Задымилось… вжик-вжик… появились искры… пробковая пыль загорелась!

Тотор отбросил свое приспособление, подгреб стружки к смолистой пыли и осторожно раздул огонь. Вот запылали и стружки! Тогда он стал подкладывать веточки потолще, и через пять минут запылал, заискрил, затрещал в сучьях настоящий костер.

Тотор не скрывал радости:

— Вот видишь, дорогой Меринос, не так уж и трудно! С такой штукой жизнь потерпевших кораблекрушение уже может считаться сносной, верно? Если бы отец увидел, он был бы доволен мной.

— Тотор, — со всей серьезностью сказал Меринос, — как бы это сказать… ты грандиозен!

— Всего-то! Грандиозен! Ой, помру со смеху! Но это еще не все, ты еще не такое увидишь. А теперь — за жаркое!

В ближних кустах парижанин нашел две раздвоенные ветки, обрезал их, воткнул в землю слева и справа от костра, затем вырезал солидную жердь, заострил ее с одного конца, проткнул ею все тело угря, положил концы жерди на развилки и сказал:

— Через часок у нас будет обед, от которого и банкиры не отказались бы. Вот если б еще посуда была!

В Австралии деревья и кусты — вечнозеленые. Растения весь год сохраняют листву — потрясающей красоты убор странного, как бы поблекшего, цвета, от пыльно-серого до серо-голубого, который так удивляет европейцев. Однако каждые двенадцать месяцев происходит большое сокодвижение, а за ним следует полное опадение коры. Подобно пресмыкающимся и ракообразным, деревья в Австралии сбрасывают кору и как бы обретают новую кожу. Итак, в определенную пору стволы вдруг теряют свою «одежду», она опадает кусками, достигающими иногда колоссальных размеров.

Вот и сейчас кора лежала в траве вокруг молодых людей и свисала со стволов гигантских деревьев семейства лавровых. В мозгу парижанина вспыхнула идея, и он воскликнул:

— Посуда? Но вот же она! Только что не серебряная, но зато согнутая желобком, небьющаяся, с приятным ароматом!

Молодой человек оторвал два куска, поднес их к носу и сказал:

— Понюхай-ка, очень хорошо пахнет, лавровым листом.

— Yes! Такая приправа при отсутствии соли и перца будет кстати.

— Конечно, друг мой! По четыре фунта рыбы в миске перед двумя молодцами, сидящими в позе турка; клыков полон рот, вилка праотца Адама наготове — так еще можно жить.

— Уже готово?