— А фамилия вашего отца?

— Фрике!

— Что он делает? Какое положение занимает в обществе?

— Просто любопытствуешь или боишься уронить свое достоинство? Изволь: отец ради забавы совершил кругосветное путешествие… Его девиз: «Чем дальше, тем ближе!» А во время этой сказочной гонки вокруг планеты — помогая слабым, бил сильных… Он освобождал рабов, уничтожал пиратов, завоевывал государства. И веселился, как блаженный, ввязываясь в драку когда надо и не надо. И всегда ему улыбалась удача!

— Вот как! А теперь?

— Описав свои приключения и закончив «Учебник умелого робинзона [21]», он, как бы это сказать, почетный парижский мальчишка на отдыхе, а я — его преемник. Ну а теперь ты, господин, которого я тоже не знаю, находишь ли ты меня достаточно знатным, чтобы вместе со мной сидеть на дереве посреди моря?

— Право, не поймешь, что тут в шутку, что всерьез! И почему вы все время говорите мне «ты»?

— Сам начал, помнишь, на палубе «Каледонца»? Теперь же это вошло у меня в привычку. А твой-то родитель что поделывает?

— Отец — миллиардер.

— То, что у нас называется «человек с мошной». Чем же он занимается?

— Король шерсти!

— Черт возьми! Властелин руна, султан овечий! Смею надеяться, что твой папаша — не из Шампани…

— А что?

— Потому что девяносто баранов да один шампанец, это получается… Нет, не могу сказать!

— Вы потешаетесь надо мной!

— На такую дерзость я бы не решился. Так, значит, ты в некотором смысле сын монарха — шерстяной дофин! [22]У нас во Франции сына кондитера называют «маленький кондитер». Говорят еще: «маленький литейщик», «маленький угольщик». А американцы в твоем лице будут иметь «маленького мериноса» [23], Мериносика. И я делаюсь твоим крестным отцом!

Совершенно оторопевший от потока слов американец уже не знал, смеяться ему или плакать. Но высокомерие велело ему не сдаваться. Привыкнув, что все склоняются перед золотым тельцом [24], с колыбели избалованный безудержной лестью, он увидел в забавном прозвище оскорбление своего «сана».

«Его величество» никогда не отречется от престола, даже при кораблекрушении. И он ответил с повелительной высокомерностью:

— Я запрещаю вам называть меня так.

— Слышу, Меринос.

— Вы поняли?

— Так точно, Меринос.

— Имейте в виду, я заставлю вас слушаться, хотя бы и силой.

— Ой, как страшно, Меринос! Я жду рассвета, чтобы узреть черты героя! Но вот горизонт начинает розоветь… Скоро взойдет солнце, и я увижу тебя, о Меринос, во всей твоей славе…

Но на этот раз американец не принял вызов. Он заметил темную линию, пересекающую океан, и воскликнул:

— Слава Богу! Берег!

Тропическая ночь за несколько минут уступила место дню. И, промокшие, закоченевшие на своем «плоту», спутники наконец увидели друг друга сквозь пахучие листья эвкалипта.

Парижанин рассмеялся:

— Однако! Знаешь, ты похож на обезьяну, старина Меринос, на несчастную разодетую обезьяну, которая красуется перед ярмарочным балаганом! Наверное, и я так выгляжу!

Спутник хотел ответить, но вдруг расчихался.

— Будь здоров! — уже серьезнее продолжал парижанин. — Здесь тебе не найти ни пилюль, ни таблеток, так что о простуде не может быть и речи…

Потом добавил, всмотревшись в берег:

— Черт возьми, шикарная картина: восход солнца над пустынным берегом!

Любопытные чайки кружили над молодыми людьми, издавая резкие крики, какие-то птицы с серыми спинками покачивались на волнах, хохлатые цапли, поклевывая перламутровые блики на прекрасных деревьях с темно-зеленой листвой, казались мириадами [25]гигантских камелий [26].

Пара черных лебедей взлетела, громко хлопая крыльями, а баклан стал доверчиво устраиваться на другом конце «плота».

Рядом со стволом, который дрейфовал, медленно кружась, плавали огромные гладиолусы, пурпурные кувшинки, ирисы, словно усеянные аметистами, ярко-синие алоэ со светло-желтыми стеблями, подсолнухи размером с колесо, мирты, папоротники… Всю эту растительность принес в морс какой-то яростный ураган.

В километре отсюда берег был прорезан узким эстуарием [27]— там текла красивая река, окаймленная могучими деревьями. Голубовато-зеленые кроны эвкалиптов благоухали вовсю. Чем ближе «плот» подплывал к берегу, тем очевидней становилось богатство жизни на этой земле. Там было все… кроме людей.

Глубина воды на глазах уменьшалась, и акулы, отчаявшись заполучить добычу, убрались восвояси, яростно взмахивая плавниками.

Вдруг ствол вздрогнул, натолкнувшись на встречное течение реки, и начал отходить от берега, до которого было еще метров четыреста.

— Одну минутку! — воскликнул парижанин. — Если мы хотим высадиться, некогда заниматься пустяками. Меринос, в воду, и — саженками! В мои планы не входит огибать Австралию верхом на ветке.

— А в чем дело?

— Я отчаливаю, а ты оставайся, если хочешь. Прощай, спасительное древо!

С этими словами француз бросился в воду и поплыл к берегу.

Его спутник наконец понял, что происходит, и последовал за Тотором. Не без труда пробирались они между листьями и цветами. Отфыркиваясь, пловцы удивлялись бесстрашию водных птиц, которые плескались рядом с ними, как домашние утки. Вода становилась все прозрачнее. Теперь она была кристально чиста. Парижанин жадно хватал ее губами и кричал:

— Ура! Пресная вода! Куда лучше марочного вина! Умираю от жажды! Буду пить, пока не лопну…

Загребая руками, он одновременно пил — с наслаждением, с невыразимым ощущением счастья. А прополоскав заодно горло, прибавил:

— Знаешь, это великолепно! Вода не хуже вина… в отсутствие последнего. Попробуй.

Американец сухо ответил:

— Нет!

— Как! Даже после такой ночи у тебя не пересохло в горле? — удивился Тотор. — Чудо природы… Ты что, может, боишься микробов?

— Не все ли вам равно? Каждый волен сам устанавливать себе правила гигиены.

— Как хочешь. Только мне на это наплевать. Где гигиена, там — никакого удовольствия!

Янки даже не моргнул и предпочел терпеть жажду.

Молодые люди, отличные пловцы, пересекли наискось широкий поток. Их немного отнесло, но наконец они вышли на отмель в маленьком заливе. Кругом красовались роскошные тростники с пунцовыми цветами. С бедных робинзонов ручьями стекала вода, они жестоко устали и едва держались на ногах. Но какое счастье — вот она, земля! Американец, верный своему эгоизму, воскликнул:

— Спасен! Я спасен!

— Ты спасен, он спасен, мы спасены! — поправил француз. — И неудивительно! В море только ленивые погибают, отец объясняет это в своей книге… Всегда можно уцепиться за какой-нибудь обломок, удрать от акул и выйти на гостеприимный берег…

— На котором я надеюсь пробыть недолго, — отозвался янки. — Капитан отыщет меня и доставит на место.

Удивляюсь, что он не пошел вдоль берега, — я бы уже увидел шлейф дыма «Каледонца».

Американец сказал это уверенно, капризно, как человек, которому никогда еще не противоречили. «Его величество» привык гнуть людей и подчинять себе обстоятельства!

— Ба! — возразил Тотор. — Это его долг, но будет ли он в состоянии его выполнить? Течение отнесло нас далеко.

— Мой отец — главный акционер судоходной компании. Он хозяин всех этих пароходов, матросов. И посмотрел бы я, как это они не явятся сюда! Я хочу, чтобы меня отыскали, хочу, чтобы отвезли домой… Не то я прикажу не выдавать жалованья капитану, машинисту, матросам и — by God! [28]— велю затопить пароход на глубине пятисот сажен!