Конечно, надо бежать! Мыслимо ли? Ведь его тотчас узнают, схватят и отведут к хозяину. А тогда — без разговоров — неотвратимая казнь.

Остаться в подземелье? Но как объяснить смерть китайца, душой и телом преданного своему властелину?.. Попробуйте втолковать его хозяину священную необходимость и неизбежность происшедшего? Порассуждайте с этим бездушным бандитом, вспыльчивым как порох! Да для него жизнь пленника — и вообще чья-то жизнь — не ценнее ничтожной козявки!

Меринос задумался на минуту и решился на смелый поступок. Не стоит удивляться: необходимость — суровая школа выдержки и инициативы!

— Все! Не колебаться! Да, именно так! Сам Тотор не смог бы придумать лучше!

Американца озарила идея, довольно неожиданная. Он поспешно снял с покойника мягкие сапоги из черного войлока с толстыми белыми подошвами и загнутыми носками. Раз-два! Готово! Потом настала очередь шапочки и длинной, до пояса, косы китайца, которую Меринос принялся перепиливать кинжалом.

Завершив это странное дело, он взвалил на плечи труп, не без труда поднял фонарь и, согнувшись под тяжестью, пошел к концу подземелья. Среди обвалившихся камней Меринос отыскал большое углубление в почве, скинул в него тело, завалил камнями и песком. Но этого было недостаточно. Тогда он сдвинул все глыбы, которые мог перекатить на это место, получился настоящий холм. Теперь убитого найдут еще не скоро.

Правда, на песке остались следы, но американец решил, что в этой путанице никто не разберется. Не стоит тратить времени на их уничтожение.

Задыхаясь, обливаясь потом, он вернулся к месту схватки. В два счета натянул войлочные сапоги на свои белые штаны, одной рукой приложил к голове косу китайца, а другой надвинул до самых глаз китайскую шапочку. Прижатая ее краями коса выглядела естественно и держалась крепко.

Так янки превратился в подданного Поднебесной империи [142]. Правда, выдавало лицо. Но кто разглядит ночью, особенно издалека? И он сказал себе:

— В общем, у нас одинаковая одежда, а с шапочкой, косой и сапогами я, возможно, сойду за болванчика.

Попробовав ходить вразвалку, как китайцы, Меринос взял фонарь, потом выбрался из своей тюрьмы, закрыл за собой дверь и мелкими шажками побежал вперед. Стояла спасительная темнота, но перед пещерой, оказывается, была широкая площадка, где наслаждались прохладой человек десять. Покачиваясь в креслах-качалках перед столом, уставленным бутылками, бандиты курили и шумно разговаривали.

О, проклятье! Защищенные стеклом свечи ярко освещали все вокруг.

Меринос содрогнулся до мозга костей. Придется пройти мимо них. Боже, что будет, если кто-нибудь повторит обычную глупую шутку — дернет китайца за косу, как за шнурок звонка?!

А если они что-нибудь заподозрят? Ведь он, Меринос, выше Ли, шире его в плечах. В довершение всего кто-то грубо пригласил его подойти, выпить стаканчик. Меринос отрицательно помотал головой.

— Как? Не хочешь пить? Ты что, заболел?

— Оставь, он бежит курить свой опиум, — возразил другой собутыльник. — Каждый волен наслаждаться по-своему.

О, ужасное мгновение… Мериносу хотелось помчаться во всю прыть или исчезнуть, но нужно было играть роль, семенить ногами, согнув спину. Наконец-то американец вышел из освещенного круга. Он так хорошо подражал китайцу, что никто не заподозрил обмана. Но повезло и беглецу: все были пьяны.

Юноша глубоко вздохнул, погасил фонарь и сказал себе:

— Удачно выкрутился! Неплохое начало… но теперь нужно найти Тотора, а это непросто.

Он пошел дальше, пытаясь припомнить расположение строений. К сожалению, Меринос никогда не видел их вблизи и не знал ни их назначения, ни расположения. Куда же стучаться? Кого спросить? Ведь он ни разу не выходил из апартаментов хозяина, который зорко наблюдал за пленником. Американец по-прежнему продвигался мелкими шажками, боясь наткнуться на каких-нибудь ночных бродяг, крался вдоль стен, с надеждой всматривался в темные фасады:

— Может быть, здесь?

Поиски затягивались, а Меринос ничего не находил. Им овладело отчаяние, потом пришел и страх, неясный, животный страх, который подмывал его убежать как можно дальше, спрятаться, — инстинкт затравленного зверя… Он хотел уже подчиниться велению натянутых как струна нервов, но вдруг услышал вдалеке человеческий голос. Это была веселая песенка парижского гавроша, в которой каждый куплет заканчивался фантастическим тирольским [143]припевом: «Ти-ла-ли о ла! Ла-у-ли ла у!»

«Это Тотор!» — подумал янки, и сердце его заколотилось.

Он побежал вперед и оказался перед домом, точнее мастерской. За верстаком, освещенным лампой с рефлектором, у тисков работал Тотор. Наслаждаясь ночной прохладой, такой приятной в этом климате, друг Мериноса подгонял какую-то деталь. Вот он прервал вокализ [144]и стал насвистывать под скрежет напильника, который выгрызал из металлического бруска мелкую стружку.

Янки пододвинулся к окну, полузакрытому шторой, и прошептал:

— Тотор, скорее впусти… это я.

От неожиданности парижанин уронил напильник и вскрикнул:

— Ты?!

— Тише! Без шума! Скорей открой!

Тотор радостно бросился к двери:

— Так это ты! Как здорово! Иди за мной, да не зацепись за железки!

Меринос вошел в мастерскую. При свете лампы Тотор сразу увидел его нелепый наряд и захохотал как сумасшедший.

— Меринос, друг мой, как я счастлив… и какой ты смешной! — говорил Тотор, прижимая его к груди.

— Тотор… Тотор… Ах, если бы ты знал… — ответил Меринос, — до чего я рад! Столько искал тебя, совсем отчаялся…

— Ой, что это? — прервал его француз.

Дружеские объятия что-то нарушили в наряде беглеца.

Нечто холодное и дряблое упало на руку Тотора, он нагнулся и захохотал еще сильнее.

— Фальшивая коса! Где ты ее раздобыл? Может быть, Ли подарил на память прядь своих волос?

— Я только что убил и похоронил его!

— Ага, значит, мелодрама всерьез!

— Да, все ужасно…

— Ну, особенно не волнуйся! Мы же повидали виды с тех пор, как нырнули с «Каледонца»!

— Это еще цветочки были, Тотор! Если б ты знал, как все усложняется, запутывается!

— Тогда это уже не мелодрама, а полная мело-каша!

— Ты не умеешь быть серьезным, а между тем…

— Серьезности — ни на грош, но, знаешь, это не мешает соображать, когда надо. Теперь из предосторожности потушим огонь и поговорим шепотом в темноте.

Парижанин задул лампу и добавил:

— Пойдем, сядем в глубине моей фабрики, в двух словах расскажешь свою историю. Покороче, потому что мы должны illico [145]составить план действий, а не киснуть здесь.

Друзья сделали несколько шагов, и вдруг американец остановился, пораженный: кто-то громко храпел в темноте.

— Мы не одни? — прошептал Меринос.

— Ничего, — ответил парижанин, — это Бо дрыхнет. Знаешь, тот черненький, которого я угостил ударом под ложечку. Я приручил его… Невероятная история… Потом все расскажу… Нужен был помощник, хозяин разрешил… Мне удалось подружиться с ним, он предан мне, как собака. Но довольно. Скажи, почему же ты убил китайца?

— Меня заперли в пещере, уж не знаю с каких пор, не видел ни живой души, даже тех, кто бросал мне еду. А недавно я крепко спал, пришел Ли и стал полосовать меня тростью… Я рассвирепел… Он был вооружен, я — тоже… Он убит, вот и все про него.

— Хозяин вернулся вчера. Наверняка Ли приходил за тобой по его приказу.

— Возможно. Но дай рассказать о моем открытии. Я узнал тайну этого бандита… О, это ужасно!

— Никогда ему не доверял! Продолжай…

В эту минуту их прервал надрывный собачий лай, который раздавался совсем близко, у дверей, но отзывался эхом даже от гор.

Бо моментально проснулся и вскочил со своего ложа из сухой травы. Меринос инстинктивно обнажил кинжал, а Тотор бросился искать заточенный трехгранный напильник, припрятанный на случай отчаянной борьбы, но тот куда-то задевался… И вот яркий свет осветил снаружи мастерскую.