— Ну, Виктор, — наше ледяное шипение наполнено счастьем, — как на вкус была Тайлер Спанос?

Мы отдираем ленту с его губ, но он слишком глубоко погружен в настоящую боль, чтобы заметить это. Он глубоко и медленно дышит, и его глаза встречаются с моими.

— Так какова она была на вкус? — произносим мы, и он кивает, принимая то, что должно случиться.

— Прекрасно, — говорит он хрипло, зная, что у него осталось время только на правду, — лучше, чем все остальные. Это было… прикольно.

Он закрывает глаза, и когда открывает вновь, я вижу на их поверхности крохотную надежду.

— Теперь вы меня отпустите? — спрашивает он хриплым голосом с интонациями потерянного мальчика, хотя прекрасно знает, какого ответа следует ожидать.

Вокруг нас раздается хлопанье крыльев, и мы практически не слышим самих себя, когда произносим:

— Да. Можешь уходить.

Мы оставили «мустанг» Чапина позади магазина «Счастливая семерка» за три четверти мили от дома. Ключ зажигания остался в замке — вряд ли кто-то сумеет удержаться от искушения, и скорее всего уже к утру машина будет перекрашена и погружена на борт судна, идущего в Южную Америку. Нам пришлось действовать чуть поспешнее, чем хотелось бы, но теперь мы чувствовали себя куда лучше, и я даже напевал какую-то песенку, когда выбирался из своей верной машины и шел к дому.

Я тщательно вымылся, чувствуя, как наслаждение постепенно оставляет меня. Деб будет немного счастливее, хотя, конечно, я ничего ей не расскажу. Чапин заслужил право сыграть главную роль в сегодняшнем маленьком спектакле, и мир теперь стал чуточку лучше.

Как, впрочем, и я. Я стал спокойнее, освободился от напряжения и теперь готов встретиться лицом к лицу со всеми безумными событиями последних дней. Да, действительно, я пытался покончить со всем этим и потерпел неудачу, но это всего лишь маневр, без которого нельзя было обойтись, и я приложу все усилия к тому, чтобы больше не оступиться. Всего один шаг назад, всего один раз — что в этом такого? Никто не бросает курить сразу. Зато теперь я чувствую себя куда более собранным и спокойным, и подобное не повторится. Все, вопрос исчерпан, можно возвращаться в овечью шкуру, и на этот раз — навсегда.

Но даже в то время, когда эта идея пыталась укрепиться в новой, солнечной личности Декстера, я чувствовал, как высокомерно щелкает когтями Пассажир, и почти услышал его мысль: «О да, конечно… До следующего раза…»

Моя реакция поразила нас обоих: гнев неожиданно вспыхнул во мне, и я мысленно закричал на него: «Нет! Нет! Никакого следующего раза! Убирайся!» И я действительно хотел, чтобы он убрался, — это было так очевидно, что он ошеломленно замолчал. И я услышал, как нечто большое и кожистое сползает по лестнице. Он ушел. Я набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. Чапин был последним, всего лишь маленькой задержкой на моем новом пути в будущее Лили-Энн. Это больше не повторится. И для уверенности я еще раз добавил: «Держись от меня подальше!»

Ответа не последовало: я услышал только, как хлопнула дверь в одной из высоких башен замка Декстера. Я продолжил оттирать руки и заглянул в зеркало, висевшее над раковиной. На меня смотрел другой, новый человек. Все кончено, все действительно кончено, я больше не вступлю на этот темный путь.

Я вытерся, сложил одежду в корзину с грязным бельем и на цыпочках прошел в спальню. Когда я осторожно забрался под одеяло, на часах было 02:59.

Сразу же после того как я провалился в сонную тьму, пришли сны. В них я вновь стоял над Чапином, занеся нож для последнего удара, но это уже был не Чапин, а Брайан. Брайан, связанный клейкой лентой, лежал передо мной. Он улыбнулся мне такой широкой и фальшивой улыбкой, что ее было видно даже через кусок ленты, закрывавший его рот. Я поднял нож выше и вижу: рядом со мной стояли Коди и Эстор. Они направили на меня пластмассовые джойстики от «WII» и остервенело нажимали на кнопки. Я почувствовал, как они управляют моими движениями, опустил нож и отвернулся от Брайана, затем направил нож на себя, вот уже лезвие коснулось моего горла, но в этот момент раздался ужасный крик. Я обернулся и обнаружил Лили-Энн, привязанную к столу клейкой лентой, ее крошечные ручки тянулись ко мне…

…И Рита толкает меня локтем со словами:

— Декстер, пожалуйста, просыпайся.

В конце концов я просыпаюсь. На часах 03:28, и Лили-Энн действительно плачет.

Рита тихо простонала:

— Твоя очередь.

И она перекатилась на другой бок, накрыв голову подушкой.

Я встал, чувствуя себя так, будто мои ноги сделаны из свинца, и поковылял к кроватке. Лили-Энн размахивала ручками и ножками, и на одно ужасное мгновение мне показалось, будто мой сон все еще продолжается. Я остановился как идиот, ожидая, что все прояснится. Но в этот момент очаровательное личико Лили-Энн изменилось, сигнализируя о готовности вложить все свои силы в крик максимально возможной громкости, и я потряс головой, избавляясь от остатков сна. Дурацкий сон. Впрочем, все сны дурацкие.

Я взял Лили-Энн на руки и аккуратно уложил на пеленальный столик, бормоча какие-то глупости для того, чтобы ее успокоить; исходя из моего охрипшего со сна горла, они звучали отнюдь не утешительно. Но она затихла, когда я поменял ей подгузник и сел с ней в кресло-качалку рядом с пеленальным столиком, затем слегка поерзала и заснула. Ощущение опасности, навеянное идиотским сном, мало-помалу уходило, и я качался в кресле и что-то мурлыкал, получая от этого куда большее удовольствие, чем следовало бы. Когда Лили-Энн крепко заснула, я отнес ее в кроватку и аккуратно уложил, подоткнув вокруг нее одеяло так, что получилось уютное маленькое гнездышко.

Но только я забрался в свое собственное гнездо, как зазвонил телефон. Лили-Энн тут же принялась опять плакать, и Рита сказала:

— Господи Иисусе, — что было для нее более чем необычно.

У меня не было сомнений в том, кто может звонить мне в этот час. Разумеется, Дебора, спешащая сообщить мне, что произошло нечто ужасное, требующее моего немедленного присутствия. И конечно, я буду чувствовать себя виноватым, если не выпрыгну немедленно из постели и не откликнусь на ее зов. На секунду я задумался о возможности не отвечать: в конце концов, она взрослая женщина, пора бы научиться самостоятельности, — но долг и привычка взяли верх, в чем им помог и тычок локтем в бок от Риты.

— Возьми трубку, Декстер, ради Бога, — сказала она, и я был вынужден подчиниться.

— Слушаю, — ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал достаточно недовольно.

— Ты нужен мне здесь, Деке, — произнесла Дебора. В ее голосе явственно слышалась усталость и что-то еще — следы той боли, которая мучила ее последнее время. Но я успел устать от этой песни.

— Мне жаль, Дебора, — сказал я твердо, — но мой рабочий день окончен и я должен быть здесь, с семьей.

— Они нашли Дика, — сказала она с такой интонацией, что мне расхотелось слушать продолжение. — Он мертв. Декстер. Мертв и частично съеден.

Хорошо известна истина, гласящая, что копы быстро черствеют душой. Истина настолько избитая, что ее можно услышать даже по телевизору. Копы каждый день сталкиваются с жестокостью, с чудовищными и дикими явлениями; в этой ситуации ни один человек не сможет работать и оставаться в своем уме. Поэтому им приходится учиться ничего не чувствовать и с непроницаемым лицом взирать на все те удивительные вещи, которые люди творят друг с другом. Все копы пользуются подобным приемом, но, вероятно, копы Майами преуспели в этом больше всех в Штатах, принимая во внимание, сколько у них возможностей для практики.

Из-за этого особенно странно приезжать на место преступления и видеть мрачные и потрясенные лица полицейских, стоящих по периметру. Еще хуже пролезть под ленту и увидеть, как асы-криминалисты — Винс Мацуока и Эйнджел Батиста-не-родственник — молча стоят в стороне и смотрятся бледно. Обычно они считали извлеченную на свет человеческую печень хорошим поводом посмеяться, и то, что перекрыло поток их шуточек, должно было выглядеть действительно чудовищным.