«При первой встрече, которая была после убийства т. Урицкого, у нас зашел разговор на политическую тему, причем Грузенберг не знал, кто я такой. Грузенберг стал говорить о большевиках и Советской власти самые грязные вещи, — доносил в ЧК член Петросовета Абрам Яковлевич Шепс. — Я ему не возражал с целью вызвать его на откровенность.
В следующий раз Грузенберг сказал: «В скором времени я (то есть Грузенберг) буду стоять во главе карательного отряда и поголовно всех причастных к Советской власти вырежу без всякой пощады…»
В ответ на мой вопрос, кто такой Каннегисер, который убил Урицкого, Грузенберг ответил: «Это из самой лучшей семьи Петрограда, и даже священный долг его был убить Урицкого. Я даже не остановился бы благословить моего сына, чтобы он убил такого мерзавца» {373} .
Из допроса арестованного Моисея Иосифовича Грузенберга выяснилось, что Абрам Яковлевич Шепс и сам был далеко не ортодоксальным большевиком:
«Около недели назад перед моим арестом я был приглашен к детям мне неизвестного Шепса в качестве врача. При разговоре жена Шепса говорила о пользовании ее сына врачом, который во время тяжелой болезни сына нередко заводил разговоры о нарастающем в известной части русского общества антисемитизме.
На это я ответил, что и я среди своих русских пациентов замечаю резкое недовольство евреями, и ответил, как противоположность, что дело Бейлиса, напротив, произвело в свое время в известной части русского общества сдвиг в пользу евреев.
Провожая меня, Шепс продолжил разговор о деле Бейлиса, говорил о его советах моему брату, одному из защитников Бейлиса. Для меня было ясно, что это не соответствует действительности, ибо Шепс моему брату никаких советов не давал.
Тогда же Шепс стал говорить, что собирается отправить свою семью обратно в Швейцарию, и у нас зашел разговор о средствах. Шепс сообщил, что кроме службы в качестве председателя Контрольной комиссии он продолжает службу в предприятиях Бажолина… И Бажолин все возместит, потому что он, Шепс, состоя на советской службе, всячески старается отстоять интересы предприятий Бажолина» {374} .
Конфликт между Грузенбергом и Шепсом возник вовсе не из-за оценки поступка Каннегисера. Эмигрант из Швейцарии, сразу поступивший на ответственную советскую службу, Абрам Яковлевич Шепс был неумеренно самовлюблен, хвастлив, а главное — неприлично жаден.
«Прощаясь, Шепс просил разрешения зайти за рецептом на белую муку для его больного сына…
Я написал ему рецепт на муку.
Шепс указал, что по такому рецепту он получит муку в ничтожном количестве, и попросил переписать рецепт на спирт… сказал, что за спирт можно получить муку в таком количестве, что он охотно бы уступил мне значительную часть».
Разумеется, Грузенберг расценил это предложение примерно так же, как если бы Абрам Яковлевич предложил ему сообща стащить чей-нибудь кошелек, и немедленно выгнал Шепса.
Тогда обозленный Абрам Яковлевич и написал донос в ЧК.
Историю эту мы рассказали для того, чтобы показать, у каких евреев мог найти Каннегисер понимание, а у каких — нет.
Если большевиков охватил шок от сознания, что теперь евреи стреляют в евреев, то и в либеральном лагере переживали не меньший шок от сознания, какие формы обрело «равноправие» местечково-большевистского еврейства, за которое они всю жизнь боролись.
Донос Шепса показывает, что рано или поздно — вспомните слова Моисея Иосифовича Грузенберга: «Я бы благословил своего сына, чтобы он убил такого мерзавца» — Леонид Каннегисер должен был появиться. Евреи-большевики, захватившие власть в стране, сами вызывали его.
И опять-таки, в сентябре 1918 года жадные, малообразованные, малокультурные евреи образца шепсов, зиновьевых, урицких, хотя и держали в своих руках власть, были заинтересованы в еврейской взаимовыручке гораздо больше, нежели евреи, принадлежавшие к среде Каннегисеров или Грузенбергов.
Это потом, когда укрепится большевистская власть, начнутся перемены и во взаимоотношениях групп еврейства.
В тридцатые годы, когда уже вовсю разгорится еврейско-кавказская война, красный террор настигнет и эти семейства.
Многие из тех, чьи фамилии привели мы в списках освобожденных Антиповым по делу Каннегисера арестантов, снова будут возвращены в камеры НКВД, чтобы уже больше не покидать их…
Глава двенадцатая
ФИАЛКИ ДЛЯ ИЛЬИЧА
Нам, как израильтянам, приходится строить царство будущего под постоянным страхом…
Мартин Лацис
Если до настоящего времени нами уничтожены сотни, тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который сможет уничтожать десятками тысяч.
Л. Д. Троцкий
Я живу тем, что стоит передо мной, ибо это требует сугубого внимания и бдительности, чтобы одержать победу.
Ф. Э. Дзержинский
Календарный разрыв 1918 года прошел по жизням людей…
Перебираешь архивные документы, перечитываешь свидетельства очевидцев и видишь, как разрываются жизни…
Тринадцать пропавших дней…
Где они? В какие вмещаются календарные даты?
И перебираешь, перебираешь в поисках их недели восемнадцатого года…
Время деформируется, с ним происходит что-то непонятное, необъяснимое, и нужно снова и снова вспоминать хронологию событий, поскольку в клубке событий, завершающих лето самого короткого в мире года, трудно становится разобраться в очередности и взаимообусловленности событий, на долгие десятилетия определивших нашу жизнь…
1
22 августа Ф. Э. Дзержинский снова был назначен председателем ВЧК, которая состояла теперь исключительно из коммунистов.
Предшествовало возвращению Ф. Э. Дзержинского — объединение под властью народного комиссара по военным делам Л. Д. Троцкого всех Вооруженных сил Республики.
Троцкий, как известно, тотчас же ввел в Красной Армии систему «децимария», согласно которой расстреливали каждого 10-го красноармейца из отступившей части. Для расстрелов были созданы специальные латышские части. «Расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты», — с восторгом телеграфировал в Саратов в те дни В. И. Ленин.
Эта немыслимая жестокость, возвращенная большевиками из древних веков, очень точно характеризует отношение ленинской гвардии к русскому народу, и остается только дивиться бесстыдству Максима Горького, говорившего, что «когда в «зверстве» обвиняют вождей революции», он рассматривает «это обвинение, как ложь и клевету, неизбежные в борьбе политических партий», ибо «жестокость форм революции» объясняется не зверством большевиков, а «исключительной жестокостью русского народа».
Видимо, эта «исключительная жестокость русского народа», не желающего добровольно защищать Льва Давидовича Троцкого и Якова Михайловича Свердлова, и обусловила возвращение Феликса Эдмундовича Дзержинского в ВЧК.
Отметим тут другое, воистину мистическое совпадение…
Накануне возвращения Феликса Эдмундовича Дзержинского в ВЧК в «Петроградской правде» было опубликовано сообщение о расстреле курсантов Михайловского артиллерийского училища в Петрограде, которое, как известно, и подтолкнуло Леонида Каннегисера к убийству Моисея Соломоновича Урицкого.
Выстрел Каннегисера прозвучал 30 августа в 11 часов дня, и Ф. Э. Дзержинский, только-только успевший разобраться, кого следует расстрелять в первую очередь, а с кем можно немного подождать, сразу же выехал в Петроград.
Пока доехал, в Москве прогремели выстрелы на заводе Михельсона.
Совпало (совпало?), что именно в этот же день был издан Приказ № 31 наркома по военным и морским делам Л. Д. Троцкого о строительстве концлагерей. Лев Давидович продолжал, подтверждая слова Максима Горького, демонстрировать дикому и исключительно жестокому русскому народувысокую культуру и истинный местечковый гуманизм.
