С Микеланджело, например, Виттория Колонна вела длительные дискуссии о фламандской живописи. Португальский художник Франсишку де Ольянда оставил книгу воспоминаний о беседах Микеланджело с маркизой ди Пескара. «Я наблюдал, – пишет он, – как в спорах она, словно военачальник, запасшийся хитроумным планом и осторожностью, идет на штурм неприступной крепости. А Микеланджело, подобно осажденному, проявляет чудеса изворотливости <…> Но, в конце концов, победу одерживала маркиза. Впрочем, я и не представляю себе, кто бы мог оказать ей сопротивление» 214.
Исключительно духовная связь
Марсель Брион пишет:
«Маркиза ди Пескара и живописец Сикстинской капеллы были созданы друг для друга. С момента встречи с нею Микеланджело охватила неистовая страсть к ней, которая, вероятно, не была чувственной, потому что этой даме было уже сорок шесть лет, и она вовсе не блистала красотой, той физической красотой, к которой художник всегда будет чувствителен. Но существует и еще одна красота, которую он также умел ценить, – красота души, и его соблазнило именно это качество Виттории Колонна» 215.
Другий биограф Микеланджело Огюст Ланно-Роллан называет его отношение к маркизе «гибридным чувством» между «двумя душами твердого закала» 216.
Безусловно, это было взаимное чувство, но эта дружба, которой всецело отдался Микеланджело, могла быть лишь душевной. По убеждению Марселя Бриона, «целомудренная строгость и суровое вдовство Виттории Колонна, как и различие их положений, не допускали иной связи, кроме духовной» 217. И еще один важный момент, хорошо знакомый психологам: их роднило слишком многое, чтобы плотский союз мог что-то добавить к их дружбе. А роднило их действительно многое: взаимное восхищение, общность понимания искусства и религии и т. д. Право же, таким отношениям плотский союз может только повредить.
Переписка с Витторией Колонна
Виттория Колонна писала Микеланджело такие письма:
«Великолепный маэстро! Ваша слава, которую приносят вам ваши добродетели, так велика, что я, возможно, никогда бы не поверила в то, чтобы каким-то образом можно было стать на время смертной, если бы в ваше сердце не проник этот божественный свет, который доказал нам, что такая долгая земная слава от этого не менее подвержена смерти. Таким образом, созерцая на ваших картинах доброту того, кто создал вас уникальным мастером, вы узнаете, что своими писаниями, уже почти мертвыми, я воздаю благодарность только Господу, потому что, описывая их, грешу перед ним меньше, тем более что теперь не делаю этого на досуге» 218.
И Микеланджело отвечал ей не менее экзальтированными строками:
«Нет никого, о женщина, кто мог бы подняться до твоего сверкающего нимба, если бы к нему не пришли на помощь твое смирение и твоя учтивость, так долог и изнурителен этот путь. Расстояние между нами неуклонно увеличивается, мое мужество слабеет, я начинаю задыхаться на полпути. Да парит твоя красота, несмотря ни на что, в высших сферах, потому что именно при этом она очаровывает влюбленное сердце, жадное до всего редкого и возвышенного. Но чтобы я смог насладиться твоим расположением, умоляю тебя, спустись ко мне. Я нахожу удовольствие в мыслях о том, что твое проницательное пренебрежение прощает мой грех, состоящий в смиренной любви и в ненависти за то, что ты так далеко от меня» 219.
По словам Марселя Бриона, «Виттория Колонна умела быть благодарной художнику за воспевание ее, как если бы она была молодой и красивой женщиной, хотя в действительности вовсе не была ею, несмотря на все другие достоинства» 220.
С некоторых пор она жила в уединении в Витербо, небольшом городке к северо-западу от Рима, и их с Микеланджело переписка воспринималась ею как один из чудесных даров, способный смягчить горечь ее одиночества.
Но пока Микеланджело писал, а Виттория Колонна молилась, ее враги действовали. Папа Павел III, принадлежавший к семейству Фарнезе, а значит, к тем, кто был традиционно враждебен линии, от которой происходила маркиза ди Пескара, конфисковал ее собственность. Теперь от былого богатства набожной вдовы остались одни лишь руины. Ее бывшие знакомцы, опасаясь впасть в немилость заодно с нею, отвернулись от нее. Но Микеланджело и еще несколько верных друзей не оставили Витторию.
В 1529 году она возвратилась в Рим и следующие несколько лет провела в разъездах между ним, Орвьето и другими местами. В 1537 году она поселилась в Ферраре, а потом ушла в монастырь Санта-Анна в Риме, где, как утверждает Огюст Ланно-Роллан, «полностью посвятила себя Богу» 221.
Невосполнимая потеря
Виттория умерла 25 февраля 1547 года, всего через три года после возвращения в Рим. Микеланджело находился с ней рядом, с болью наблюдая за тем, как прогрессирует болезнь, гасившая свет ее ума, который он так любил, и отнимая последние силы у ее тела.
Огюст Ланно-Роллан пишет:
«Виттория Колонна, здоровье которой всегда было слабым, серьезно заболела, и ее родственница Джулия Колонна перевезла ее в свой дом <…> Микеланджело не покидал жилище, где угасала его подруга; он стоял на коленях, когда наступил ее последний час <. > Эта потеря погрузила его в страдания, равносильные отчаянию» 222.
Позднее он признался Асканио Кондиви, что в этом мире не испытывал более мучительной боли, чем дав Виттории уйти из жизни, не поцеловав ей ни лоб, ни лицо, а только руку.
«Она меня очень любила, и я отвечал ей взаимностью, – написал он своему другу Джованни-Франческо Фаттучи. – Смерть отняла у меня большого друга» 223. Марсель Брион констатирует:
«Большой друг! Вот кем она для него была. Таков был тот ее образ, который он хотел сохранить в своей памяти. Таково было ощущение, которое оставалось в нем после того, как смерть разрушила плотскую привлекательность, страсть чувств. Остается тишина, спокойная радость дружбы. Большой друг.» 224
Ее смерти Микеланджело посвятил несколько сонетов. Вот, например, один из них:
Когда моих столь частых воздыханий
Виновница навеки скрылась с глаз, —
Природа, что дарила ею нас,
Поникла от стыда, мы ж – от рыданий.
Но не взяла и смерть тщеславной дани:
У солнца солнц – свет все же не погас;
Любовь сильней: вернул ее приказ
В мир – жизнь, а душу – в сонм святых сияний.
Хотела смерть, в ожесточенье зла,
Прервать высоких подвигов звучанье,
Чтоб та душа была не столь светла, —
Напрасный труд! Явили нам писанья
В ней жизнь полней, чем с виду жизнь была,
И было смертной в небе воздаянье 225.
А вот еще более нежное произведение, провозглашающее торжество любви над смертью:
Чтоб не сбирать по крохам у людей
Единый лик красы неповторимой,
Был в донне благостной и чтимой
Он явлен нам в прозрачной пелене, —
Ведь множество своих частей
Берет у мира небо не вполне.
И внемля вздох ее во сне,
Господь в единое мгновенье
Унес из мерзости земной
Ее к себе, сокрыв от созерцанья.
Но не поглотит все ж забвенье,
Как смерть, – сосуд ее людской,
Ее святые, сладкие писанья.
Нам жалость молвит в назиданье:
Когда б Господь всем тот же дал удел
И смерть искала долг, – кто б уцелел? 226
