Выдержав паузу, Ибрагим продолжил:

— Однако…

Пошла вторая театральная пауза. Уилсон уже все понял.

— Как человек, я добрый. Но я — начальник прииска, должен обеспечивать порядок и справедливость. А порядок и справедливость требуют наказания по всей строгости. Поэтому я решил не казнить всю семью. Мальчик маленький и глупый и украл совсем крохотный алмаз. Поэтому должен умереть только он.

Ибрагим подошел к матери мальчика, по-прежнему стоящей на коленях в пыли, достал из кармана зажигалку.

— Подожги его сама. Он заслужил.

Женщина упала на землю и забилась в рыданиях.

Ее старший сын вскочил с колен и с проклятиями рванулся к матери. Но стоявший за ним солдат легким тычком повалил его на землю. Мальчик, со скованными за спиной рукой, упал ничком и запрыгал на покрышке. Солдаты загоготали. Толпа рабочих покорно молчала.

Мать продолжала биться в истерике на земле.

— Глупая, ничего не выплачешь. Или ты его сама порешишь, или…

Ибрагим поднял руку и пять раз щелкнул пальцами. Понятливые солдаты кинулись в контору и вернулись с пятью покрышками и пятью канистрами бензина. Или данный спектакль был подготовлен заранее, или в лагере всегда имелся припас для массовой казни.

Ибрагим и его наемники забавлялись тем, как потенциальные жертвы корчатся от ужаса. Один из младших сыновей рухнул на землю без чувств. Даже пятилетняя девочка, казалось, что-то поняла. Она закрыла глаза ручками и не переставая визжала на руках у дедушки.

— Подожги своего поганого сына, — произнес Ибрагим, — и я обещаю пощадить остальную семью. Смотри, какой великодушный выбор: один против пятерых! Как только мальчишка поджарится, я вас всех отпущу!

Женщина только стонала и царапала землю ногтями.

Ибрагим подхватил ее, поднял и, держа за плечи, сверлил дьявольским взглядом:

— Ну, соглашайся! Спаси себя и остальных!

Женщина так отчаянно мотала головой, что шея грозила переломиться.

— Как ты не понимаешь? Что твой выблядок стал вором — ты, ты плохо воспитала! Ты виновата уже тем, что родила его на свет. И все-таки я прощаю тебя. Только покажи мне, как ты ненавидишь этого преступника! Убей гада! Если твоя материнская сущность не позволяет — что ж, я пойму. Но тогда каждый из вас получит по покрышке на грудь!

Ибрагим брезгливо отшвырнул женщину. Та упала на землю, схватила сапог Ибрагима, стала его целовать…

— Ну, решай! Вся твоя семья или только старший сын? — Ибрагим щелкнул зажигалкой и любовался огоньком. — Вся твоя семья или только старший сын?

Казалось, эта пытка будет длиться вечно.

— Оставьте женщину в покое! — вдруг громко сказал Уилсон.

Ибрагим резко повернулся к нему. Его охранники вскинули автоматы и нацелили их на американца.

Уилсон сначала поднял на всякий случай руки, потом медленно протянул ладонь правой руки в сторону Ибрагима.

— Дайте мне чертову зажигалку, — сказал он раздраженным тоном человека, который опаздывает на поезд. — Я сам его подпалю!

Это было всего лишь еще одно испытание на прочность.

Уилсон был уверен, что он и есть тот сверхчеловек, которого провозвещал Ницше. И коль скоро он по ту сторону добра и зла, то и совесть-химера живет в нем только как ненужный атавизм — что-то вроде аппендикса, который вечно грозит дурацким воспалением. Совесть для сверхчеловека — не более чем идущие из первобытного далека нервирующие статические шумы, мешающие наслаждаться чистым звуком современности.

Если хорошенько покорпеть с карандашом в руке, то наверняка можно вывести точную математическую формулу жизни, в которой совесть будет окончательно выдворена за скобки.

Уилсону часто думалось, что совесть можно и нужно сбросить, как старую змеиную кожу, — и смело шагать дальше. Пусть тот, кто крадется по его следу, заметит в траве чешуйчатую шкурку — и обомрет сердцем: значит, Уилсон где-то совсем рядом и он на тропе войны — охотится за охотниками, которые охотятся за ним!..

Чтобы потребность в насилии не взорвала его изнутри, Уилсону было насущно необходимо примириться с этой потребностью, не воспринимать ее как врага, не вести с ней войну, ибо в этой войне он был бы обречен.

Таким образом, убить воришку — лишь дружественный акт по отношению к самому себе.

Когда Уилсон пошел к нему с зажигалкой в руке, мальчик закрыл глаза.

Уилсон остановился возле него и ждал. То, что он делал, лишалось цены, если он не смотрел при этом прямо в глаза жертве. Он должен насладиться ее животным страхом и ее немым проклятием несправедливости мира.

Мальчик, очевидно, почувствовал давление воли Уилсона и открыл глаза. Но смотрел он себе под ноги.

Уилсон ждал.

И мальчик наконец поднял глаза.

Уилсону было достаточно одной сладкой долгой секунды — и он щелкнул зажигалкой.

Пацан, даром что голый, занялся быстро. От покрышки повалил черный дым. Объятый пламенем мальчик заметался по площади перед конторой. Солдаты с хохотом отскакивали от него. Казалось, идет веселая игра в салочки. Время от времени какой-нибудь солдат изловчался и давал пареньку под зад ногой. И опять все смеялись.

К сожалению, игра закончилась быстро. Через минуту бегающий из стороны в сторону орущий мальчишка вдруг упал замертво. Очевидно, разорвалось сердце.

Бензин выгорел. Тело дымилось, но пламени больше не было.

К этому моменту Уилсон дышал так, словно он сам только что носился по площади. А между тем вся его роль ограничилась щелчком зажигалки и протянутой рукой.

Он прислушался к себе в поисках каких-то эмоций. И, к своему приятному удивлению, ничего не обнаружил. «Солнце всходит и восходит», «мальчик сгорел», «птицы вьют гнезда по весне». Это всего лишь факты. Среди прочего в природе случаются и такие вещи, как насильственная смерть. Не берите в голову. Проехали.

Это случилось накануне, а сегодня у Уилсона были другие хлопоты.

Полковник Ибрагим предложил ему бронетранспортер, чтобы доехать до Кампалы. В столице Уганды он сел бы преспокойно в самолет и через считанные часы попал в Лондон, а оттуда до Антверпена рукой подать.

Однако Уилсон отверг великодушное предложение. Пересечь границу Конго и Уганды в бэтээре означало привлечь к себе нездоровое внимание. Никакая броня не спасет от любопытства властей или солдат удачи. Уилсон решил держаться того плана, который они выработали в свое время с Хакимом: добраться до Буниа, а там приятель Хакима организует ему лодку. Ночью Уилсона незаметно для пограничников переправят через озеро Альберт в Уганду. Там Уилсон, Зеро, Халид и их сопровождающий пересядут на мотоциклы, по проселкам доедут до шоссе — и дальше с ветерком до самой Кампалы.

Ибрагим крайне скептически отнесся к этому варианту, но только плечами пожал: свое оружие он получил, и теперь отчаянный американец волен делать все, что ему заблагорассудится.

— Есть в Буниа банк? — спросил Уилсон.

— А как же!

— В ожидании переправы я не хочу болтаться по городу с таким количеством алмазов в сумке! Хотелось бы спрятать их в сейф.

— Думаю, с этим не будет проблемы, — сказал Ибрагим.

Однако проблема была. И заключалась она в том, что в Буниа никакого приятеля у Хакима не существовало и никакая лодка Уилсона там не ждала. Вся история была выдумана для Ибрагима — чтобы развязаться с ним без долгих объяснений.

Вместе с возможностью продать алмазы в Антверпене сгорели и прежние намерения.

Совершенно очевидно, что Уилсону пишут от имени Бободжона те же люди, которые схватили Хакима. В антверпенском отеле «Витте лилле» американского подданного Уилсона, конечно, ждут — ФБР, или ЦРУ, или еще какие-нибудь грозные буквы. Ему без лишнего шума двинут по голове, что-нибудь вколют — и он проснется в наручниках по дороге в какую-нибудь заокеанскую американскую тюрьму для террористов, которой на бумаге просто не существует. Алмазы в процессе, конечно, испарятся.