— Но это несчастный случай!

— У него был хозяин, человек могущественный, который разом потерял и ставку, и вложенные в бойца деньги. Меня предупредили, что меня хотят судить за убийство, так что я бежал. — Изреель горько улыбнулся. — Одно утешает: все эти упражнения с палкой и тесаком мне пригодятся.

— Не понимаю, о чем это ты?

— Из-за чертового наводнения конец всем моим надеждам заработать на жизнь рубкой кампешевого дерева. Думаю, мои товарищи вернутся к прежнему своему занятию. Они ведь были буканьерами. Наверное, я присоединюсь к ним.

Наконец Изреель решил, что можно без опаски спуститься с насеста, и Гектор вместе с бывшим бойцом зашагал по колено в воде вслед за отступающим отливом. Свой лагерь они обнаружили разрушенным. Шалаши устояли, пусть покосились из-за наводнения, но все, что было внутри, либо смыло водой, либо оказалось испорчено. Спасать было нечего. Они отправились к тому месту в мангровых зарослях, где оставили лодку, и с облегчением увидели, что пирога цела и невредима, хотя ее и пришлось доставать из-под верхних ветвей мангровой чащи, где она засела. Когда Изреелю и Гектору удалось вновь спустить пирогу на воду, на берег прибрели двое других людей Залива. Они тоже избежали гибели и сумели спастись от наводнения.

— Что теперь будем делать? — спросил один из них, с обезображенным шрамами лицом. Изреель называл его Отуэем.

— Лучше всего напроситься в команду капитана Гатриджа… если его корабль не утонул, — ответил Изреель.

Сложив уцелевшие пожитки в пирогу, они вчетвером сели в лодку и взялись за весла. Выбравшись из мангровых зарослей, они направились вдоль побережья в ту сторону, где в последний раз видели шлюп. Пирога преодолела не более пяти миль, когда гребцы заметили вдалеке то, что подтвердило худшие опасения Изрееля. В прибрежном болоте, в сотне ярдов от воды, виднелся темный силуэт корабля. Подплыв, они узнали шлюп Гатриджа. Корабль лежал на боку. На том месте, где некогда была мачта, торчал расщепленный обрубок. Сам же рангоут валялся на палубе в путанице вант и тросов такелажа. Грот облепил нос корабля, напоминая саван.

— Бедняги, — прошептал Отуэй. — Должно быть, шлюп вынесло бурей на берег. Вряд ли кто-то выжил.

Гектор и его спутники подгребли поближе, высматривая какие-либо признаки жизни. Изреель дал сигнал, выстрелив из мушкета. Но в ответ — ни отклика, ни выстрела, ни крика. Гигант перезарядил оружие и вновь выстрелил в воздух — и все равно ничего. Разбитое и обезлюдевшее судно оставалось мрачным и безмолвным.

Гибельное воздействие «северянина» сказывалось и далеко на юге. В родном краю Дана, на Москитном берегу, где жили индейцы мискито, отлив отступил намного дальше обычного, а потом вода устремилась обратно с небывалой силой, и местные хорошо понимали, что это означает: где-то далеко произошло страшное наводнение. Когда четырнадцать дней спустя Дан вернулся домой, ребятишки из деревень мискито все еще собирали выброшенные на берег обломки. Молодой индеец рассказал своему народу, как их с Жаком захватили буканьеры Коксона и отправили на борту «Небесной радуги» в Пти Гоав. Французская колония была охвачена возбуждением: на испанский Мэйн замышлялся флибустьерский набег, а губернатора, монсеньора де Пунке, в городе не было. Призовая команда капитана Коксона не стала дожидаться возвращения губернатора, чтобы тот решил, виновны ли в пиратстве захваченные пленники. Увидев возможность легко захватить неплохую добычу, буканьеры присоединились к французскому экспедиционному отряду, а пленников освободили. Вдобавок они наняли Дана в качестве лоцмана, чтобы тот проводил их к Москитному берегу, поскольку именно оттуда французы предполагали отправиться в рейд на испанские поселения в глубине материка. Жак, встретив среди флибустьеров нескольких знакомых по парижской тюрьме, с радостью согласился вступить в их отряд. Но после высадки французской экспедиции Жак передумал идти дальше, предпочтя остаться на берегу и следить, не появятся ли патрульные корабли испанцев. К тому же Дан отправился навестить свою семью и повидать родичей-мискито, и француз решил дожидаться возвращения друга. Но увидев Дана, когда тот возвратился меньше, чем через неделю, Жак был удивлен.

— Разве они не были рады с тобой свидеться? — спросил он у Дана. Тот, стоя на коленях, собирался разделывать черепаху, предназначенную для их совместной дневной трапезы.

— Конечно, они обрадовались, — ответил индеец, подняв голову и посмотрев на друга. — Они хотели услышать обо всем, что мне довелось увидеть в своих странствиях.

— А разве им не хотелось, чтобы ты подольше побыл дома?

— Это не в нашем обычае, — ответил мискито. — У нас принято, чтобы юноши присоединялись к отрядам чужеземцев, которые высаживаются на наше побережье для набегов на испанцев. Наши парни — хорошие разведчики и охотники, и им щедро платят.

Дан перевернул черепаху на спину и легко пощекотал ее под подбородком острием сабли. Животное вытянуло шею, и молниеносно индеец рубанул клинком. Голова отлетела прочь, похожие на клюв челюсти еще успели щелкнуть в последний раз и едва не зацепили Жака, который отпрыгнул в сторону.

— Как ты залезешь внутрь панциря?

— Запросто. Засовываешь кончик сабли вот сюда, в щель, где смыкаются верхняя и нижняя половинки панциря. Затем аккуратно делаешь разрез сбоку, вдоль места их соединения. В другом месте, как ни пытайся, разрезать невозможно.

Жак, глядя на спутника, потер клеймо каторжника-галерника на щеке. Через несколько мгновений мискито вскрыл черепаший панцирь, точно устрицу.

— Ба! Да у нее нутро, как кишки у коровы, — с изумлением заметил француз.

— Да уж. Ведь черепахи тоже травой питаются.

— Но они же морские твари.

— Если море завтра будет спокойным, — ответил мискито, — я посажу тебя в каноэ и отвезу туда, где видно на четыре фатома в глубину. Увидишь, как на морском дне растет трава. Ею-то черепахи и кормятся.

Он вновь занялся делом и указал на два обесцвеченных участка черепашьей плоти, возле мускулов передних плавников.

— Нужно вырезать вот это, — сказал он. — Если оставить, у готового мяса будет плохой вкус.

— Готовку оставь мне, — нетерпеливо сказал Жак. По его убеждению, мискито выкажет полное отсутствие воображения, попросту зажарив или сварив черепашье мясо. Он уже говорил Дану, что соус из лимонного сока, красного и обычного перца заметно улучшит вкус блюда.

— Как хочешь, — спокойно промолвил Дан. — Будешь жарить мясо, используй вот этот желтоватый жир внутри нижнего панциря. Но, пожалуйста, не трогай зеленоватый жир на верхней половине панциря.

— Он ядовит? — осведомился Жак, который почувствовал, что со своими кулинарными замыслами, возможно, и поторопился.

— Да нет. Я поставлю панцирь прямо, после того как выберем все мясо. Когда солнце размягчит зеленый жир, мы соскребем его и съедим сырым. Он очень вкусный.

Вдруг их окликнули, и друзья обернулись на приветственный крик. В сотне ярдов от берега плыло выдолбленное из ствола дерева каноэ под маленьким треугольным парусом. Люди в нем стояли и махали руками. Не мешкая, Дан поднялся на ноги и принялся махать в ответ, приглашая на берег.

— Это Джон, мой двоюродный брат, — объяснил мискито. — Он ходил ловить рыбу.

Дан заторопился вниз по склону гряды, чтобы поприветствовать родственника, и, к изумлению Жака, как только новоприбывший ступил из своего каноэ на сушу, Дан упал ничком на песок. Какое-то мгновение Жак думал, что его друг споткнулся и упал. Но потом мискито поднялся, и теперь уже кузен распростерся перед Даном, уткнувшись лицом в песок. Полежав пару мгновений, он встал на ноги. Затем оба обхватили друг друга руками, крепко обнялись, прижавшись щекой к шее. Жак зашагал к ним и отчетливо расслышал, как индейцы громко и с чувством принюхиваются. Должно быть, изумление отразилось у него на лице, потому что после того, как Дан представил француза, мискито добавил: