Голос у нее был с хрипотцой. По-турецки она говорила с сильным акцентом.

Дан почтительно склонил голову. Зидана, вперив взгляд в мискито, осведомилась:

— Из какой ты страны?

— Из-за океана. Мой народ называется мискито.

Зидана нахмурилась.

— Почему у тебя темная кожа? Ты выглядишь, как южные люди из соседней пустыни.

— Все наши люди такого цвета. Говорят, что некоторые наши предки пришли из Ифрикии и смешались с местными, у которых кожа цвета меди. Вот наша кожа и стала чем-то средним между тем и этим.

— А ваши женщины защищают свою кожу от солнца? — вопрос был прямой.

— Нет.

Зидана повернулась к одной из служанок и сказала:

— Ты! Подойди сюда. Покажи ему свои руки.

Женщина сделала, как ей было велено, и Зидана спросила у Дана:

— Ты можешь нарисовать лучше?

Дан посмотрел на узоры, покрывавшие кожу служанки, и побормотал:

— Неплохая работа, только простовато, да и цвет не тот.

Зидана взмахом руки отослала служанку, а сама, переместив свое тело ближе к краю дивана, вытянула правую руку и закатала шелковый рукав. Рука у нее была невероятной толщины.

— Мне нужен цвет поярче. Ты сможешь?

— Думаю, да.

— Тогда давай.

— Сначала я должен предупредить вас, что то, что я нарисую, останется не навсегда. Краски продержатся всего несколько дней.

— Это неважно. Если мне понравится твоя работа, я снова позову тебя, когда краски поблекнут. Ты снова раскрасишь прежний узор или нарисуешь что-нибудь другое. И больше никого раскрашивать не будешь. — Было ясно, что Зидана привыкла повелевать.

Дан раскрыл полотняный мешочек, который дал нести Гектору, и достал оттуда несколько горшочков и кувшинчиков. Гектор знал, что его друг нашел материалы, необходимые для росписи по коже, на рынке Мекнеса, где продавались всевозможные ярко окрашенные пряности и порошки. Он смешал их с цветными минералами, которые использовал в своей работе Шон Аллен.

Осторожно лизнув кончик кисточки, Дан окунул ее в кувшинчик, потом приблизил ее к пухлой руке и старательно начал наносить рисунок. Зидана наблюдала за этим критически и вместе с тем зачарованно.

— Вот этот мой подмастерье, — заговорил Дан небрежным тоном, словно завел светский разговор, — полагает, что среди женщин императора находится его сестра. Он давно не видел ее и с вашего разрешения хотел бы поговорить с ней.

Он завершил рисунок цветка на толстой руке и теперь раскрашивал первый лепесток на нем.

— Как зовут сестру? — Зидана была настолько занята тем, как на коже у нее появляется картинка, что вряд ли осознала собственный вопрос.

— Его сестру зовут Элизабет, но здесь у нее может быть другое имя.

Зидана отвела свою толстую руку и подняла ее, поворачивая так и сяк, чтобы полюбоваться первыми нанесенными Даном рисунками. Они, еще влажные, ярко сверкали. Затем она грубо окликнула одного из евнухов и о чем-то переговорила с ним на языке, которого Гектор не понял, после чего евнух поманил Гектора, приглашая следовать за собой. Дан остался рисовать и раскрашивать, а Гектор последовал за провожатым через дверь, скрытую позади тяжелого бархатного занавеса, и дальше — по безлюдным коридорам, пока они не оказались в пустой комнате с голыми стенами. В комнате имелось два окна с лепными решетками, и то окно, перед которым стоял Гектор, было закрыто ставнями снаружи. Провожатый подошел к другому окну, через которое в комнату проникал солнечный свет, и закрыл ставни и на нем тоже.

— Стой здесь, — сказал он и вышел. Гектор остался почти в полной темноте.

Он ждал, забыв о времени. Сердце стучало в ушах. Плотный сумрак и почти полное отсутствие воздуха унесли его от реальности. Текли мгновения, и постепенно он начал сознавать, что ставень в окне перед ним открылся. Услышал тихие шаги у себя за спиной, и понял, что вернулся евнух. Еще мгновение, и он почувствовал руку на своем плече, рука подтолкнула его вперед, так, что лицом он почти прижался к решетке окна. Глаза уже привыкли к сумраку, но он все равно ничего не различал, кроме узора лепной решетки в нескольких дюймах перед собой. Он передвинулся в сторону, чтобы заглянуть в проем. Теперь он смог различить комнату за окном, совершенно такую же, как та, в которой стоял он сам. Комната была так же погружена во мрак, если не считать слабого проблеска света, проникавшего из-под двери сбоку. С трудом он смог разглядеть темную фигуру, стоявшую посреди комнаты.

— Элизабет? — быстро спросил он. — Это ты?

От волнения и предчувствия, а еще — от страха предстоящего разочарования во рту у него пересохло.

Ответа не было.

— Элизабет, это я, Гектор.

То, что ему показалось одной фигурой, на самом деле оказалось двумя, стоящими бок о бок. Одна из них отошла в сторону, а смутные очертания второй как будто немого приблизились.

— Элизабет, — повторил юноша. — Если это ты, прошу, скажи хоть слово.

Последовало долгое молчание. Он слышал только свистящее дыхание евнуха, стоящего у него за спиной. Фигура вновь чуть шевельнулась. Гектор ощутил слабый запах мускуса. Он не помнил, чтобы от его сестры так пахло.

Наконец женский голос, едва слышно произнес:

— С тобой все в порядке?

Гектор пытался преодолеть волнение и отчаянно старался вспомнить голос сестры. Он так давно не встречался с ней, что забыл, какой у нее голос.

— Это я, Гектор, — повторил он. — Это вправду ты, Элизабет?

Ответ был таким тихим, что ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать:

— Да.

Гектор припал к решетке, прижался к ней лицом. Голова у него кружилась.

— Тебя хорошо содержат? — спросил он, стараясь, чтобы эти слова прозвучали как можно мягче, хотя в голове у него кружился вихрь.

— Я… — последовало молчание. — Я здорова.

Гектор с трудом сглотнул. Горло у него вдруг сжалось. Ему хотелось, чтобы голос его звучал обыденно, но почему-то казалось, что этим он разрушит чары и хрупкую связь с сестрой.

— Сколько времени ты пробыла здесь? — хрипло спросил он.

Но ответили ему вопросом.

— Что случилось с тобой? И с остальными?

— Нас продали в рабство в Алжире. Я не знаю, что сталось с остальными дальше, а я работал у одного турецкого капитана, не очень долго, а потом попал на французскую галеру. Теперь я здесь, в Мекнесе.

— Ты по-прежнему раб?

— Нет. Я не раб. Я здесь с друзьями, и, может быть, нас когда-нибудь отпустят. И тогда я заберу тебя с собой, увезу отсюда.

Воцарилась тишина. Темная фигура хранила молчание. Потом голос Элизабет произнес:

— Это невозможно.

— Нет, возможно, — с пылом возразил Гектор. Теперь он чувствовал себя лучше и был больше уверен в себе. — Император обещал отпустить тебя, если я и мои друзья хорошо ему послужим.

Казалось, Элизабет не поняла всей важности его слов. Не обратив на них внимания, она спросила:

— У тебя не было вестей о маме?

— Я не получал никаких вестей из дому и вообще никаких вестей с тех пор, как нас захватили. Надеюсь, она вернулась в Испанию и живет со своими. Как только тебя освободят, мы отправимся ее искать.

Снова долгое молчание, за которым последовал чуть слышный шепот:

— Я же сказала, Гектор. Это невозможно.

— Выслушай меня, Элизабет, — умоляюще проговорил Гектор. — Я уверен, что смогу добиться твоего освобождения. Мне помогут друзья. Мы сможем заставить Мулая пойти на это. Ты не должна отчаиваться.

— Ты не понял. Все не так, как ты думаешь. Прошу тебя, больше не говори об этом.

— Но матушка? Ты ведь хочешь снова ее увидеть?

— Конечно.

Гектор понял, что сестра вот-вот расплачется. Он услышал дрожь в ее голосе. Но понимал, что должен настаивать.

— Пожалуйста, Элизабет, прошу тебя. Ты не должна отчаиваться. Ты не останешься здесь навсегда.

Он услышал сдавленное всхлипывание, а потом голос Элизабет проговорил:

— Здесь не так уж плохо. Мы заботимся друг о друге. Я научилась говорить на разных языках, и мы стараемся находить себе занятия. А служанки ухаживают за нами, так что никакой тяжелой работы мы не делаем. Только сплетничаем и развлекаемся.