Я вспоминаю, как однажды Геринг вдруг захотел срочно увидеть меня в своем кабинете в Министерстве авиации. Я понятия не имел, в чем дело, но поспешил явиться к нему. Знаете, я однажды встречался с Муссолини, и у него был этот огромный кабинет в старом дворце в Риме. Обыкновенно он сидел за гигантским письменным столом в углу кабинета и пристально смотрел на людей, приближающихся к нему. У Геринга был похожий кабинет, но не было этого тяжелого взгляда. Ковры, старинная мебель, живопись и прочее. Похоже на музей. Некоторые из этих людей, которые отстаивают интересы рабочих и фермеров, живут как настоящие короли. Вам стоило бы увидеть мой кабинет. Никакого сравнения. Сплошные документы, телетайпные аппараты и так далее. Ни полотен маслом, ни ковров, ни мрамора на полу.

Как бы то ни было, Геринг встретил меня очень любезно, предложил мне хорошую сигару и начал уклончивый разговор, с заходами вокруг да около, о своей проблеме. Неким людям, он не стал уточнять каким, очень нужно попасть в Швейцарию, а поскольку я контролирую пограничников, он надеется, что я сумею ему посодействовать. Для меня это не составляло никакой трудности, но мне нужна была более подробная информация. В конце концов, оказалось, что это были двое пожилых евреев из Мюнхена, которые однажды помогли ему. Геринг боялся, что Борман предпримет попытку схватить их и отправить в лагерь… Борман был злобный тип, готовый сделать все что угодно, лишь бы досадить людям, которым он завидовал или которые, как он полагал, стояли ему поперек дороги. Подруга вашей бабушки была еврейка? Отлично, в лагерь! Ваша дочь посещала монастырскую школу? Отлично, монастырь закрыть, всех сестер и учениц разогнать. Борман пытался делать подобные вещи всякому, кто ему не нравился, а он ненавидел буквально всех, кроме Гитлера.

Я выразил Герингу свое удивление и сказал довольно открыто о своей уверенности в том, что Геринг мог бы обратиться к Борману. По сути, из всех людей, которых я знал в то время, Геринг был самым безжалостным и хладнокровным… Он хотел узнать, как я смогу помочь ему; это были очень порядочные, безобидные люди, которые не должны были страдать из-за того, что они евреи и его друзья. Мне не составляло труда помочь ему в этом деле, и я ему так и сказал. Еще я сказал, что сам обо всем позабочусь, и он преисполнился благодарности. Мне был вручен адрес и толстый запечатанный пакет, в котором, по- видимому, были деньги, и я взялся позаботиться и о нем тоже. Сейчас, задним числом, инцидент предстает гротескным.

Я должен был отправиться в Мюнхен по семейным делам, так что я высвободил какое-то время и выехал из Берлина на своей служебной машине, бронированном „мерседесе“ со служебными флажками на капоте и личным шофером. У меня нечасто выдавалось время для отпуска, и я постарался насладиться долгой поездкой. В Мюнхене я справился со своими делами, а затем позвонил этим пожилым людям и сказал, что буду у них рано утром. Я также известил Геринга в Берлине о том, как собираюсь действовать, а он, в свою очередь, уведомил свои контакты в Швейцарии, и на следующее утро я проехал через Мюнхен, и мы усадили пожилую пару в мою машину. Это были очень приличные люди, но чересчур старые, чтобы тащить свои чемоданы, так что мы, начальник гестапо, генерал СС, и его шофер, тоже сотрудник СС, тащили по лестнице чемоданы двух старых евреев и укладывали их в багажник моей машины, как будто я был служащим отеля.

Я знаю, что шоферу все это казалось очень забавным, но он не осмелился сказать ни слова. А у меня болела нога. Но ведь не могли же мы бросить их сумки. Судя по весу, они наложили в них булыжников…

Потом мы долго ехали до швейцарской границы через горы, и эта часть поездки доставила мне большое удовольствие. Я сидел впереди рядом с водителем и по дороге разговаривал с пожилой парой. Как я уже сказал, они были порядочные, воспитанные люди, и мне было вовсе нетрудно помочь им… Я был в полной форме со всеми регалиями, машина служебная, по бокам вывешены флажки моего ведомства. Офицеры дорожной полиции не решались даже взглянуть на меня дважды. На границе было два строения, одно для пограничников, а другое — таможня, так что я вышел из машины и нанес визит в оба. Я велел всем таможенникам и пограничникам зайти в помещение и оставаться там, пока я не вернусь, и да поможет Бог тому, кто нарушит мой приказ.

Швейцарцы ждали по ту сторону, и, что оказалось труднее всего, нам с шофером пришлось тащить их багаж до места встречи. Там был один сотрудник-швейцарец, которого я знал, и я заметил, что это кажется ему очень смешным. Я сказал ему, что не слишком оценил его чувство юмора и что ему придется тащить эти чемоданы весь оставшийся путь. Я отдал старикам конверт Геринга, а они мне записку для него… Геринг был, как я уже говорил, во многих отношениях очень порядочным человеком, и я достоверно знаю, что он спас многих людей, некоторых даже из лагерей. Его жена (вторая жена Геринга актриса Эмма Зоннеман. — Авт.) работала в театре и знала многих евреев, и у самого Геринга тоже были друзья-евреи. Вы, может быть, слышали, какое он делал замечание, когда кто-нибудь говорил ему, что такой-то и такой-то человек в его министерстве еврей? „Это я решаю, кто еврей“. Нет, если бы по какой-либо причине Гитлер умер до войны, Геринг стал бы главой государства, и тогда не было бы никакого беспокойства евреям, и войны точно не было бы».

Таково было мнение Мюллера о Германе Геринге.

Он знал Геринга несколько лучше, чем историки и далекие от руководства Рейха современники. Геринг был разным. Он любил поесть. Любил повеселиться. Любил развлечения. Любил хорошо выглядеть. Любил казаться душой нации. Любил тискать маленьких детей. Любил охотиться. Любил сидеть у камина в своем поместье. Он не был антисемитом. Не был фанатиком. Не был садистом. Но, в то же время, за цифрами он не видел реальных людей. Поэтому он спокойно подписывал приказы о создании концентрационных лагерей. Спокойно относился к расстрельным спискам, если в них не было знакомых имен. Для него то, чего он не видит и не может потрогать, было абстракцией.

Гитлер относился к Герингу по-разному.

Если в 1939 году он издал приказ о назначении Геринга на свое место в случае смерти, то после провала войны за Англию его мнение резко изменилось. Он стал отстранять Геринга от важных решений. На его место пришли другие люди: Борман, Гиммлер, Геббельс. В последние годы войны Геринг ясно увидел, чем все это закончится.

Очевидно, поэтому он и поступил точно так же, как Гиммлер, — стал вести за спиной Гитлера переговоры с союзниками. Гитлер в ярости лишил его всех должностей и приказал схватить и расстрелять. Однако Геринг уцелел. Уцелел… для Нюрнбергского процесса. На процессе ему задавали много вопросов, и на все он старался отвечать корректно и точно, ни в коей мере не признавая своей вины за все, что творилось в Рейхе.

Американский следователь Джексон пытался «пришить» ему дело о поджоге рейхстага и последовавших затем арестах «красных». «Мне не известно ни одного случая, — отвечал Геринг, — чтобы хоть один человек был убит из-за пожара здания рейхстага, кроме осужденного имперским судом действительного поджигателя ван дер Люббе. Двое других подсудимых были оправданы. По ошибке был привлечен к суду не г-н Тельман, как недавно думали, а депутат от коммунистов Торглер. Его оправдали, так же как и болгарина Димитрова. В связи с пожаром рейхстага арестов было произведено относительно мало. Аресты, которые вы относите за счет пожара рейхстага, в действительности были направлены против коммунистических деятелей. Я часто об этом говорил и подчеркиваю еще раз, что аресты производились совершенно независимо от этого пожара. Пожар только ускорил их арест, сорвал так тщательно подготовлявшееся мероприятие, благодаря чему ряду функционеров удалось вовремя скрыться…Я еще раз подчеркиваю, что решение об этих арестах было принято задолго до этого. Однако решение о немедленном выполнении арестов последовало в эту ночь. Мне было бы выгодней подождать несколько дней, как было предусмотрено, и тогда от меня не ускользнули бы несколько важных партийных руководителей».