На своем собственном маленьком поле Гиммлер не вырастил ни пшеницы, ни капусты, ни морковки: он мечтал о земле, считал, что знает, как правильно ею распоряжаться, имел образование агронома, но в смысле сельского хозяйства оказался редкой бездарностью — на семейном поле росли только сорняки. Точно так же дело обстояло у Генриха и с птицеводством и животноводством. Да и в смысле крепкой семьи тоже сразу обозначилась проблема. Жена была умная и красивая, но совершенно нордическая, то есть Генриха, как стало ясно, она любила возвышенно, но не в постели. В этой постели он и так появлялся лишь изредка: все его время съедали партийные разъезды. Генрих был партийным агитатором, а это занятие хлопотное.
Генрих Гиммлер — партийный агитатор, одно имя которого вызывало дрожь у непартийных немцев
Генрих, казалось, больше был женат на партии, чем на своей супруге. В качестве приданого этой партии он и принес постулат о связи крови с землей и даже расширил этот тезис в географическом смысле: бедному немецкому крестьянству он собирался отдать во владение все земли, где на тот час имелись другие хозяева — поляки, чехи, русские. Дарре тут был полностью с Гиммлером солидарен: эти земли когда-то принадлежали немцам и должны принадлежать им по праву. И ничего, что эта почва на востоке пропиталась давно польским, чешским или русским крестьянским потом, все равно она в историческом плане арийская. Провозглашение движения немцев на восток было, конечно, продолжением идей Листа и Либенфельса, но, скажем честно, без всякого научного обоснования. Это более историко-политический экзерсис на тему о прошлой арийской славе и восстановлении справедливости. Дарре в научном плане был таким же дилетантом, что и Гиммлер. Для обоснования требовался все же ученый ум. И такой ум долго искать не пришлось. Среди обратившей взоры на землю молодежи оказался Ганс Гюнтер. Его интересы лежали как в области истории и антропологии, так и генетики и медицины. Ганс Гюнтер был увлечен новым веянием времени — наукой евгеникой. Он был не первым, кто бросился этой новой науке в объятья. Сама евгеника тоже родилась не на пустом месте. В ее родоначальники можно честно записать брата Чарльза Дарвина Роберта Дальтона, создавшего на основе дарвинизма теорию социального дарвинизма.
В евгенике, собственно говоря, не было ровным счетом ничего дурного. Как наука она оформилась благодаря простому факту, что качество человеческого материала к началу XX века заметно ухудшилось. Конечно, никто не имел дела с тем человеческим материалом, что существовал в XIV–XVIII веках, может, и тогда он был несколько нехорош, но уже в конце XIX века многие медики стали бить тревогу: если общество будет и далее развиваться в избранном направлении, то скоро человек окончательно выродится. Отчасти это было совершенно справедливое утверждение: с одной стороны — люди удивительно быстро умеют портить экологию среды обитания, а с другой — успехи медицины сводят на нет те старания, которые прикладывает природа, чтобы истребить нежизнеспособное потомство.
Еще в середине XIX столетия природа быстро и неотвратимо отправляла в гроб массу недоношенных или рожденных с отклонениями детей, то есть слабое потомство, то в начале XX века эти заморыши выживали и даже вполне оправлялись. Генетики честно признавали тот факт, что эти выжившие смертники могли передать своим детям уродства, психические болезни и другие невидимые глазом дефекты.
Тут-то и появилась евгеника как мечта о восстановлении справедливости. Ведь по подсчетам немецких докторов начала века, если медики будут и дальше помогать младенцам выживать, то число генетических нарушений достигнет у немцев в 1980 году 60 процентов. Более половины населения окажется нездоровым! А уж еще через столетие — даже думать не хочется. Кроме такого неправильного выживания обреченных еще Дальтон обозначил другой нехороший аспект нашего времени: плодятся, как правило, те, кому бы это лучше вовсе запретить, — бедные, психически неуравновешенные, порочные и слабые, а самые умные и имеющие ценность для общества и для будущего человечества люди, вступая в брак, имеют мало детей, у них как бы исчезает инстинкт продолжения рода. Вместо этого они занимаются расширением личного кругозора, карьерой или совершенствованием духовного мира. Если эта тенденция сохранится, то потомки легко проделают обратный путь — не от обезьяны к человеку, а от человека к обезьяне.
Конец человечества замаячил на горизонте вполне обозримо, не через миллионы лет и не из-за стихийных бедствий. Евгеника желала этот грядущий кошмар остановить. Для этого ученые предложили пойти тем же путем, что и селекционеры, — начать разумно отбирать брачующиеся пары. Иными словами, любовь любовью, но если в результате любви родится младенец с лишней ручкой и глазом циклопа, то уж лучше брак по расчету или дитя из пробирки. Немецкая идея о полноценной и неполноценной крови замечательно вписалась в изыскания медиков. Производство уродов, психов и калек нужно было прекратить. Может, по отношению к потомству с отклонениями это было и не весьма гуманно, а с церковной точки зрения и вовсе безнравственно, но по большому счету эта идея в ее бумажном варианте была ничем не хуже иных.
Но как заранее понять, будет потомство здоровым или нездоровым? Генетика в то время была еще в зачаточном состоянии, не только о расшифровке генома, даже о самом геноме ученые еще ничего не ведали. О дородовой диагностике плода никто еще и не задумывался. О ДНК и РНК никто и слыхом не слыхивал. Так что упор делался на сдерживании нежелательных браков и отбор носителей здоровой крови. По этому пути уже пошла Америка. Именно США были первой страной, где приняты евгенические законы о стерилизации. В 1907 году такой закон принимает штат Северная Дакота, в этом штате были запрещены браки для душевнобольных, алкоголиков и больных туберкулезом, а к середине 30-х годов законы о принудительной стерилизации введены в 29 американских штатах. В 1929 году практика ограничения бесконтрольного воспроизведения себе подобных была обобщена в работе американского врача Гесслера «Стерилизация для улучшения человеческой расы (на примере Калифорнии, 1909–1929)». Более 7500 человек было стерилизовано только в одном штате Вирджиния — самом передовом в США. К 1939 году через такую обработку прошло около 30 000 человек по всей стране. Работы проводились в клиниках для душевнобольных и тюрьмах. Кто же подлежал принудительной стерилизации? Алкоголики, психически неполноценные люди, люди с генетическими заболеваниями, люди с преступными наклонностями. Стерилизация, конечно, вещь совсем не гуманная, но американских врачей никто не обвинял в преступлениях против человечества.
В Германии расцвет евгеники пришелся на годы массового увлечения арийской идеей. Не только немцы, но и вообще сторонники евгеники задумывались о методах распознавания здоровой, неиспорченной дефектами крови. Эта здоровая кровь у многих ученых ассоциировалась со здоровой сильной расой. Сами понимаете, тут-то идея о чудесной арийской крови и нашла для себя прибежище. Она рано или поздно была бы высказана, но первым словосочетание «расовый отбор» изрек Ганс Гюнтер.
К своим выводам Ганс Гюнтер пришел, изучая древние эпические тексты. Читая индийскую «Ригведу» и «Махабхарату», он с удивлением отмечал, что «Бог Индра имеет такие же черты крестьянина-воина, какими германские саги наделяют бога Тора», а «в живописи раджпутов в XVIII веке бог Шива изображался со светлой кожей и золотистыми волосами, а его смертная возлюбленная Пар- вати — с темной кожей и черными волосами». И вообще «…впервые арии упоминаются в надписях в Богазкее в Малой Азии (около 1400 г. до н. э.) как „хари“ („светловолосые“) — позже это слово стало эпитетом богов и героев. Высший бог Индра изображался с рыжей бородой, как германский Тор, и именовался „хари-кеша“ (светловолосый) или просто „хари“. Это название — ценное свидетельство для расологии, оно явно подчеркивало расовое отличие Ариев от темноволосого населения Малой Азии. Но оно не удивит тех, кто убежден, что каждый индоевропейский народ имеет нордическое ядро».
